приторопились два связных. Принесли хлеб и махорку. Старшина Хватов тут же занялся делёжкой. На войне харчи и курево делят сразу. Когда запас у каждого при себе, надёжнее. Но самое надёжное — съесть всё, что лишнее. Потому как легче нести в себе, чем на себе.
— У кого табачок, у того праздничёк, — удовлетворённо проговорил пулемётчик Корнеев, скручивая козью ножку.
— Комбат велел узнать, как у вас дела, — спросил связной у Говоркова.
— Передай, нормальные дела. Немецкая сволочь пока не родила. Свадьба не началась, но меню для гостей уже составлено, — без улыбки пошутил Говорков.
Связные торопливо забрали пустые мешки и убежали.
Говорков в очередной раз поднялся на бугор, ещё раз проверил пулемёты, поднёс к глазам бинокль, стал рассматривать дорогу. Из-за далёкого поворота выползали тёмные коробки.
— Танки! — негромко сказал Говорков. И тут же крикнул: — К бою! Танки на дороге!
Отдыхавшие кучками красноармейцы кинулись занимать места.
Артиллеристы откинули часть веток, мешавших наводчику. Сержант приник к визиру.
— Разве ж пулемётами остановишь танки? — услышал Говорков обиженный голос.
— Не плачь, Маруся! — ободрил другой голос. — Одолели засуху, одолеем и сифились!.. У командира секретный план есть, как пулемётами танки остановить.
— Ага, пулемётами танки. Из пулемёта броню не пробьёшь. Кривой это план, а не секретный.
— Каждого, кто сделает хоть шаг в сторону тыла, расстреляю собственноручно! — прокричал Говорков. — А остальные помогут мне брить тупой бритвой задницу фашистскому дьяволу!
— Эт он про чё? — спросил обиженный голос. — Нервенный какой-то стал командир.
— Бывает и командиры нервничают. Сейчас война, много нервенных. Ты вот что лучше послушай, — с явной подковыркой ответил второй голос. — Приходит один боец домой на побывку… Неделю отпуска ему дали. И говорит жене: «Ну, дорогая, глянь хорошенько на пол, потому что в ближайшие семь дней ты будешь видеть только потолок».
— Почему потолок? — не понял обиженный.
— Ты, Вася, когда головой ушибаешься, в голове у тебя звенит или гудит?
— Звенит… А чё?
— Ну… Ежели гудит — значит пустота. А ежели звенит, значит кость.
— Конечно, кость! Голова, она ж костяная!
— У тебя — точно, костяная.
— Мозги тоже есть! — похвастал Вася.
— Мозги у всех есть. Только в разном количестве. Но можно определить, у кого сколько. Вот, к примеру, Вась, ты знаешь, что такое сверхнахальство?
— Ну… Это когда начальство нахальное. Потому что оно над нами.
— Сверхнахальство, Вася, это, когда сидишь в тылу, спишь с женой фронтовика и ищешь себя в списках награжденных… — задумчиво пояснил собеседник Васи. Похоже, собственные анекдоты рассказчика в этот момент вовсе не интересовали.
«Главное, чтобы до начала боя никто не запаниковал. Главное — начать бой. А там не до паники», — думал Говорков.
— О, господи, силов моих нету… Нога болит, страсть! — нервно пожаловался Вася.
— Что ж она у тебя болит, — с прежним отсутствием интереса спросил собеседник Васи.
— Ушибся здорово.
— А… Ну, от этого не умирают.
— Болит сильно.
— Сырую глину к больному месту приложи, — задумчиво посоветовал собеседник. — Надо бы свежую коровью лепешку, да где нынче корову найдёшь? Человечья, не знаю, сгодится ли?
Перед боем у всех трясутся поджилки. Говорков и сам чувствовал внутреннее напряжение.
— Всем сидеть, никому не высовываться! — крикнул Говорков, наблюдая за дорогой в бинокль. И серьёзно пошутил: — Пока танцев нет, и гармонист гармошку ищет, кто с винтовками, могут подремать. Вы пока что, вроде, как безработные!
— Дремать будем завтра в семь тридцать по московскому времени, если кто от контузии очнётся, — мрачно пробормотал какой-то боец. — Много танков, командир?
— Как говорил Суворов, врага не считают, его бьют, — с угрозой проговорил Говорков. — Ежели хочешь каким лично заняться, так и быть, выделю тебе одного под расписку. Связку гранат можешь взять в ящике.
Красноармейцы прильнули к земле.
Как это — лежать за бугром и не высовываться? Первое дело бойца — наблюдать за противником. А вдруг фрицы в атаку пойдут? «Не высовывайся!». Как можно стрелять, не видя противники? А тем, которые не пулемётчики, и вообще не велено стрелять…
— Ох, чудит лейтенант, братцы!
— Пусть чудит. Главное, чтоб маму любил.
— Насчёт мамы проблема: говорят, он детдомовский.
— Детдомовские своих мам ещё сильнее любят, чем «домовские». Даже, если ни разу в жизни её не видели.
Танки нырнули в низину, скрылись. Через какое-то время словно из-под земли показалась чёрная башня, гусеницы и плоское дно — железная громадина вывалилась на дорогу.
«Щас бы из пушки да в брюхо ему! — позавидовал Говорков. — Жаль, далеко!»
Короткий, толстый ствол танковой пушки опускался и поднимался над дорогой, словно грозил красноармейцам страшными карами. Сорокапятка по сравнению с немецким чудовищем выглядела игрушечной.
«Средний Т-3, — определил Говорков. — Лобовая броня — пятьдесят пять миллиметров. Сорокопятка с четырёхсот метров должна взять».
Следом выползла вторая громадина. Всего пять танков один за другим. По обочинам шла пехота с автоматами и карабинами наперевес. Все в касках, рукава закатаны, у многих в зубах сигареты. Френчи нараспашку, а шаг торопливый, неуверенный. Оглядываются с опаской по сторонам, боятся русского леса. В бинокль видны напряжённые лица.
Уже слышно лязганье гусениц и утробное рычание моторов.
— Ползите, радёмые, ползите. У нас тут всё пристреляно. Заставим вас плясать под русские балалайки, — бормотал Говорков.
«Уйти от танков, увезти на плотах пулемёты, это одна минута. И не найти нас — всё болото заросло камышом да кустами. Но мы сначала заставим незваных гостей барыню танцевать!».
Передний танк пересёк пристрелянный огневой рубеж, подходила и пехота.
— Приготовиться, братья славяне! — крикнул Говорков.
Артиллерист покрутил ручку наводки и крикнул Говоркову:
— Крикнешь, когда стрелять!
— Крикну! Держи в прицеле!
Танки приближались. Явственно слышалось урчание моторов.
— Из орудия… — прокричал Говорков, — По головному танку… Огонь!
Пушка вздрогнула, плюнула огнём и дымом, тявкнула очень звонко, по-собачьи, аж уши заложило, и подняла вокруг себя облако пыли. Лейтенант метнулся от пушки к Говоркову:
— Попал, нет? — спросил с интересом. — Я в гусеницу целил.
— Стреляй подкалиберным, мать твою! Ты ж говорил, броню прошибаешь!
Артиллерист кинулся к пушке… Выстрел… Передний танк остановился… Задымил…
Артиллерийский расчёт, как и велел Говорков, метнулся от пушки.
— Попал! — восхитился своей стрельбой артиллерист, падая рядом с Говорковым.
Второй танк неторопливо повел стволом, замер на мгновение, гавкнул басом. Сорокапятка словно прыгнула. Ствол, щит, лафет и колёса разлетелись в разные стороны.
— Эх, жалко пушечку! — радостно воскликнул лейтенант-артиллерист.
— Что её жалеть, — безразлично проворчал Говорков, наблюдая за дорогой. — Всё равно снарядов нету.
— Сейчас брошенного много везде. Нашли бы…
Танки остановились. Немцы наверняка осмотрели в бинокли поднимающуюся в гору дорогу и окрестности, увидели не очень хитрую «маскировку» русских, и, наконец, открыли огонь по «потешным танкам». Пехота замерла на обочинах в пристрелянных секторах.
— Ах, молодец, старшина! — бормотал Говорков, наблюдая, как немцы бесполезно тратят снаряды. — Лишь бы выстояла бутафория…
Через некоторое время, вероятно, решив, что уничтожили русских, немецкие танки прекратили стрельбу, двинулись вперёд, взревев моторами и пустив выхлопными трубами клубы дыма. Следом за танками пошла пехота.
— Пулемёты, огонь! — скомандовал Говорков.
Четыре пулемёта ударили по дороге.
Пулемётный огонь рвал живую плоть, швырял тела. На дорогу густо валились убитые и раненые. Живые кинулись за танки.
— Первый и четвёртый — короткими очередями! Второму и третьему — прекратить огонь! — крикнул Говорков.
Сержант-артиллерист по-детски «постучался» Говоркову в плечо:
— Пушка разбита. Отпусти, как договорились!
Говорков протянул бинокль артиллеристу.
— Посмотри, сколько немцев мы уложили. Это тебя взбодрит.
— Ух ты! Густо! — восхитился артиллерист, взглянув в бинокль. И не удержался, похвастал: — Мой танк тоже дымит!
— Дымит… Полегчало на душе? — насмешливо спросил Говорков и забрал у артиллериста бинокль. — Ладно, спасибо тебе в шапочку за помощь. Иди с богом. Без пушки ты мне не нужен.
Артиллерист мигом скатился к своим. Через несколько секунд «боги войны» исчезли в кустах.
«Какие они боги без снарядов, — недовольно подумал Говорков. — Не боги, а сплошное недоразумение. И командир у них трусоват: торопится пятки смазать из горячего места».
Пулемёты били короткими очередями.
«Танки не станут давить лежащих впереди и на обочинах убитых и раненых. Да и бутылок с горючкой, небось, опасаются, вперёд не пойдут. Чтобы отойти, им нужно убрать с дороги тела. А мы этого не позволим, — думал Говорков. — Стрелять танкам по пустому бугру бессмысленно. А миномётов, чтобы навесом нас забросать, у них, слава богу, нет. Наверняка вызовут пикировщиков. Надо выкурить немцев из-за передних танков».
— Второму и третьему — прицел меньше «ноль-ноль-два», левее «ноль-ноль-три»… — громко крикнул Говорков. — Огонь!
Говорков увидел, как очереди срикошетили по булыжникам под брюхом переднего танка и ударили по ногам прячущихся за ним солдат. Немцы закричали, заметались.
Говорков восторженно потряс биноклем, показывая пулемётчикам, что всё великолепно. Пулемётным огнём держать немецкие танки — это наглость. Это великое нахальство! А ведь немцы привыкли, что от их танков русские бегут!
Наверняка, немецкие танкисты шарили оптикой по гребню бугра, но обнаружить огневые точки на обратном скате невозможно!
— Прекратить огонь! — скомандовал Говорков.
Он посмотрел на пулемётчиков.
Один лежал у пулемёта на спине, жевал травинку. Двое других, облокотившись на локти, спокойно смотрели на Говоркова. Ещё один, воспользовавшись перерывом, неторопливо копался в затворе.
Видя радостного командира, бойцы понимали, что всё идёт превосходно.
Танки стояли. Пулемёты молчали. Стоило немецкой пехоте где-нибудь шевельнуться, как пулемётчик поправлял прицел согласно команде Говоркова и успокаивал фрицев.
Подбежал старшина Семёнов, спросил:
— Ну что, командир, до вечера мы их удержим. А дальше?
— Война план покажет. У тебя во взводе есть не в ту сторону шустрый парень. Никишкин, кажется. Приглядывай за ним, чтобы не драпанул. А лучше предупреди, что пулю получит, если спаникует. Он один может погубить всю роту.
— Предупредил уже. Командир отделения за ним приглядывает.
Говорков вытащил кисет, предложил старшине, сам свернул самокрутку.
— Ты богатый… — позавидовал старшина. — Мы утреннюю пайку уже скурили. Откуда такая ценность?
— А ты не спрашивай, закуривай. Подарили люди добрые. Ребята на шоссе, где наших разбомбили, надыбали. Тем курево уже не понадобится… Спички есть?
— Нету.
Говорков оглянулся, окликнул пулемётчика:
— Корнеев, тащи своё громыхало! Добудь огонька, прикурить треба!
Говорков протянул Корнееву кисет. Боец, не жалея чужого табачка, свернул большую самокрутку, достал из кармана
