Двое забыли, что значит немецкая команда, поставили винтовки к ноге. Один, открыв рот и, дураковато улыбаясь, разглядывал виселицу, на команду не среагировал.
Из легковушек вышли несколько офицеров и один в гражданской одежде. Ему офицеры выказывали большое уважение и пропускали перед собой.
Почётный немец остановился у виселицы, что-то тихо говорил, а переводчик громко, чтобы слышали все, кричал по-русски, что немецкие власти благодарят украинских полицейских за помощь в поимке диверсантов, что надеются и впредь…, что победа вермахта неотвратима… В конце почётный немец выбросил руку вверх и громко гавкнул:
— Хайль Гитлер!
Украинские полицейские несерьёзно, нестройно, без восторга и даже улыбаясь, снисходительно крикнули в ответ:
— Зиг ха-айль…
Всех полицейских наградили медалями, а командира — золотыми часами.
Привели взвод новобранцев, одетых в немецкие кители и пилотки, чистых и сытых. То, что это не немцы, было видно по несолдатской выправке и неумению стоять в строю.
Сбоку поставили раскладной столик, за который сел писарь, деловито разложил перед собой бумаги. Перед строем вышли два офицера СС, затянутые в красивые мундиры, в фуражках с уходящими вверх тульями.
Жандарм в офицерском кителе, но с расстегнутым воротничком, громким, хорошо поставленным голосом обратился к новобранцам:
— Солдаты! Вы сделали единственно правильный выбор в вашей жизни! Вы перешли на сторону сил прогресса, истинной свободы и западной культуры, чтобы бороться с ужасами жидо-большевистской тирании и азиатского варварства. Сегодня вы вступаете в ряды доблестных немецких вооруженных сил, чтобы нести народам многострадальной России порядок, мир и процветание!
— Добре! Подписуемся! — раздались возгласы из строя новобранцев.
Офицер недовольно поднял руку, призывая к порядку.
— Есть же в этой стране люди, способные проникнуться идеалами нацизма, — негромко проговорил он соседу. — Из них мы создадим надсмотрщиков, которые помогут нам освоить необъятные просторы России и держать в узде варварское население.
— Шкурники они, вот что я скажу, — возразил сосед. — Всё те же рабы, только изворотливее, хитрее, подлее. Типично рабская психология — предать хозяина, переметнуться на сторону сильного, лизать сапоги нового господина. Предадут нас при первой опасности, так же как предали прежнего хозяина. Всех расстрелял бы!
— Яки кумедни хрицы! — кивнул на эсэсовцев один из новобранцев.
— Полныи мудилы! Обозники! — презрительно буркнул сосед.
— Дывись, який интелихент… — указал на выступавшего офицера третий. — Я их усех бы поубивав!
Офицер зачитал присягу фюреру — на немецком и на русском. Новобранцы нестройно пообещали:
— Клянёмся.
О чём и расписались в большом журнале.
Привели осуждённых, двух мужчин и женщину, со связанными за спинами руками.
Серёжка стоял неподалёку от украинских полицейских и наблюдал за происходящим из-за первой шеренги народа.
Арестованные не походили на диверсантов: выглядели испуганно, оглядывались и словно не понимали, куда их привели и что с ними собираются делать. Когда их подвели к «футбольным воротам», они начали сопротивляться и кричать о невиновности. Почётный немец недовольно нахмурился. Осуждённым тут же заткнули рты кляпами и для надёжности перетянули повязками.
— Суд военного трибунала приговорил диверсантов к смертной казни в соответствии с законами военного времени, дабы защитить великую Германию от серьёзных преступлений, подобных совершённым этими преступниками! — громко прокричал переводчик вслед за едва слышимым бурчанием почётного немца.
Откуда-то притащили две табуретки, поставили под виселицей, положили на них поперечную доску.
Приговорённых подвели к доске и приказали взбираться наверх. Несчастные стали дёргаться, вырываться, пытались что-то кричать. У одного от напряжения из носа потекла кровь.
По приказу немецкого офицера к виселице подбежало несколько украинских полицейских. Осуждённых схватили, подняли, натянули на шеи петли, доска упала…
Похоже, всё происходило не так торжественно, как хотел почётный немец — он недовольно кривился и качал головой.
Повешенные с минуту бились в конвульсиях, дрыгая ногами, извиваясь и сталкиваясь друг с другом, затем обмякли, вытянулись, словно вынутые из воды огромные рыбины, а по ногам женщины потекла моча и коричневая жижа.
— Обделалась со страху, — гыгыкнул, указал пальцем и осклабился один из полицейских.
Один из немцев подошёл к повешенной женщине, распахнул на её груди одежду, оголив тело.
Фашисты подходили к виселице, со смехом фотографировали повешенных, фотографировались на их фоне, улыбаясь в объективы…
Целый вечер полицейские пили в здании тюрьмы. Постепенно к ним присоединились все украинские охранники и полицейские городка.
«Спивали писни», а точнее, вопили так, что проходящие по привокзальной площади люди останавливались и с опаской смотрели на тюрьму. Когда петь надоедало, крутили патефон.
Часовые с постов, отстояв службу, бежали в тюрьму, чтобы выпить «штрафную» и «догнать» сослуживцев. Заступавшие на службу были уже изрядно пьяны.
Серёжка домой не шёл, наблюдал за попойкой, как за бесплатным цирком.
К полуночи полицаи упились и уснули.
Ощутив зуд добытчика, Серёжка пробежался по путям, ничего интересного не нашёл. Забежал на товарную станцию. У двери одного из складов спал пьяный полицейский. Серёжка немного попинал «сторожа». Тот даже не почувствовал детских пинков. Замка на двери склада почему-то не было, Серёжка смело открыл склад. Пахло сытно, потому что это был продуктовый склад.
Прикрыв дверь, Серёжка что есть мочи помчался домой.
— Дядя Коля, дядя Коля, бери тачку, побежали за едой! — запыхавшись, приказал он «сожителю», дёргая его за руку.
— А вдруг полицейские встретятся?
— Не встретятся. Они казнь празднуют, перепились все, спят.
Взяли у бабушки тачку, быстрыми шагами отправились на станцию.
Загрузили ящик масла, два ящика колбасы, консервы, сахар, крупу…
— Аккуратно бери! — распоряжался Николай. — Чтобы не заметили, что здесь кто-то хозяйничал.
— Там состав стоит с цистернами, — сообщил Серёжка, когда они торопились домой. — Можно керосина набрать. В охране тоже пьяные украинцы, спят.
Отвезли тачку домой, Николай взял два ведра, Серёжка — небольшую канистру, с которой баба Настя в советское время ходила за керосином в хозяйственную лавку, снова побежали на станцию.
Серёжка показал, где стоит состав с горючим.
Николай открутил вентиль, наполнил вёдра керосином.
Канистру Серёжки из-за узкого горлышка наливать нужно было тонкой струйкой.
— Я пойду, — решил Николай. — Когда нальёшь, закрой кран, чтобы не знали, что мы тут поживились, и беги домой.
Серёжке надоело смотреть за тонкой струйкой, он открыл вентиль сильнее. Струя ударила в горлышко, щедро полилась на землю. Серёжке фашистского керосина было не жалко.
Наконец, канистра фыркнула, сигнализируя, что наливаться больше некуда.
Серёжка отодвинул её в сторону, завинтил пробку.
Подумал… И открутил вентиль на полную. Тугая широкая струя ударила в землю…
На следующий день на вокзале поднялся шум по поводу выпущенной на землю цистерны керосина. Немцы оцепили вокзал и товарную станцию, хватали всех подряд, осматривали и обнюхивали у всех руки и одежду.
Серёжка осмотра и обнюхивания не боялся: предусмотрительная баба Настя вымыла ему руки со щёлоком, выстирала одежду, а вместо ботинок, в которых он ходил за керосином, заставила надеть старенькие сандалеты, которые он чуть не выбросил.
Ганс из столовой рассказал Серёжке, что комендатура станции назначила награду за поимку виновных в уничтожении керосина.
Николай ночью вырыл во дворе рядом с туалетом яму, спустил в яму канистру и вёдра с керосином, укрыл их старой клеёнкой, сделал крышку из старых досок и засыпал землёй. Сверху набросал мусора.
— А когда лампу и керогаз заправлять? — удивился Серёжка.
— Как переполох утихнет, тогда и заправим, — пояснила баба Настя. И попросила Серёжку сходить в лес за дровами.
На опушке леса Серёжка увидел крытые жандармские грузовики, из которых выпрыгивали мужчины и женщины, старики и дети. Одни — носатые, с чёрными кудрявыми волосами. Серёжка знал, это евреи. Другие «пшикали» во время разговора —поляки.
Спрятавшись за кустом, Серёжка наблюдал, как украинские полицейские приказали всем раздеться и сложить одежду в одном месте. Когда все разделись донага, взрослых отделили от детей. Дети плакали, цеплялись за родителей, но полицейские ударами прикладов и пинками заставили взрослых отпустить детей, отогнали их в сторону. Тётеньки не стеснялись наготы, плакали, кричали и прикрывали ладонями лица. Дяденьки тоже не стеснялись. Они не смотрели на голых тётенек, и выглядели очень напуганными.
Полицейские устанавливали голых по десять человек над ямой и по команде стреляли. Тех, кто не падал, командир полицейских добивал из пистолета. Судя по хохоту и весёлым шуткам, полицейские были пьяны.
Когда расстреляли всех взрослых, к яме погнали детей. Столпившись на краю ямы, одни громко кричали, увидев окровавленные трупы. Другие изумлённо молчали, глядя, как солдаты нацеливают на них ружья.
Раздался нестройный залп… Вдогонку ещё два или три выстрела.
Часть детей упало в яму, часть попадали на краю.
Мальчишка, которому снесло полчерепа, вскочил и побежал…
Улюлюкая и насвистывая, как на охоте, расстрельщики добили раненого.
Спихнули трупы в яму. Отошли подальше и издали бросили в яму несколько гранат.
Ветер донёс до Серёжки запах крови, перемешанный с запахом пороха. В голове шумело от криков и залпов. Навалилась страшная слабость, голова закружилась, ноги подкосились, он упал. Его стошнило.
Полицейские загрузили в кузов одежду расстрелянных и уехали.
Серёжка полежал немного, собрался с силами и вернулся домой.
Бабушке сказал, что у него заболел живот, что его вырвало, поэтому он не принёс дров.
От столовского Ганса на следующий день Серёжка узнал, что расстреляли семьи поляков за то, что они прятали евреев. Ну, и тех евреев тоже расстреляли.
***
Следующей ночью загорелся «красный склад». Складское здание из красного кирпича длиной в небольшой железнодорожный состав было построено ещё до советской власти. Хранилось там, как говорили железнодорожники, всё: продукты и строительные материалы, ткани и одежда. Перед войной полуподвалы «красного склада» загрузили вооружением и боеприпасами. Красная Армия отступала так стремительно, что ни вывезти, ни уничтожить хранившееся на складе не успели, всё досталось вермахту.
И вот эти склады спалили.
Для разбора и гашения тлеющих остатков организовали местное население. В конце дня за работу выплачивали одну немецкую марку, давали миску супа и полбуханки хлеба. Позволяли забирать с собой куски подгоревших тканей, подпорченную одежду и обувь. Участвовал в разборе завалов и Серёжка. Больше из интереса, чем для заработка.
Следили за работой охранники-оуновцы. Чтобы от них не ускользнула ценная добыча, они везде проходили первыми, осматривали помещения, и, забрав всё, что представляло для них какую-либо ценность, запускали
