пугливо сбивались в кучу, немцы били их прикладами и плётками. Потом расстреляли из пулемёта. А в другой раз расстреляли группу венерически больных женщин, которые заразились, «обслуживая» немецких солдат.
Арестовывали польскую интеллигенцию и активистов советской власти — независимо от национальности. Этих расстреливали за городом у песчаного карьера. Часто перед казнью молодых девушек насиловали. Поляков вывозили в крытых кузовах, чтобы никто не видел, а евреев водили пешком. Собирали в тюрьме, потом расстреливали на еврейском кладбище. Еврея могли расстрелять на месте. Иногда выяснялось, что расстрелянный — не еврей. Конвоировали обычно шуповцы (прим.: от «ШуПо» — «Schutzpolizei» — «охранная полиция». Отряды для поддержания внутреннего порядка и конвойных функций из населения оккупированных территорий).
Народ сильнее боялся украинских националистов, чем немцев. Зверствовали националисты неописуемо. Рассказывали, что однажды пьяный ОУНовец подошёл к беременной женщине, приставил к её животу сбоку пистолет и выстрелил…
Серёжка сам видел, как красивая девушка вырвалась из рук хохочущих оуновцев-полицейских и пыталась убежать. Полицейский догнал её, ударил об стену и застрелил.
Красивым женщинам и девушкам, особенно еврейкам и полячкам, в город выходить было нельзя. Немцы и оуновцы хватали их и в парке устраивали коллективные насилия.
При подозрении в нелояльности к ОУН или доносе, что человек был активистом при советской власти, могли забить до смерти прикладами и ногами.
Рассказывали, что один еврей, понимая, что его в любом случае расстреляют, бросился на офицера и пытался вцепиться ему зубами в горло. Еврея утопили в тюремной выгребной яме.
Украинские националисты устроили на улице костёр из русских и польских книг городской библиотеки. Жгли книги из школьных библиотек, книги в русской церкви и польском костёле.
После того, как в город вошли немецкие войска, магазинам торговать стало нечем, потому что немцев проблема питания населения не волновала. Наоборот, немцы грабили всё, что могли. А что не успели разграбить в советских магазинах и на складах, растащили местные. Те, кто не грабил советские магазины, голодали с момента прихода немцев.
Лучше всех жили украинцы: почти в каждой украинской семье кто-то сотрудничал с властями и обеспечивал семью. Многие украинцы служили в вермахте и в полиции — эти вообще жили безбедно. Украинцам помогали националистические организации и комитеты, в которых они получали продовольствие. Были специальные продуктовые магазины для украинцев.
В русских и польских семьях царил обыкновенный голод, у евреев — чрезвычайный.
Шедшего по улице поляка украинские полицейские могли избить без причин, покалечить и ограбить. Немцы украинцам не мешали.
Немцы объявили, что каждый, кто продаст евреям еду, одежду или лекарства, будет помещён в концентрационный лагерь. Попытавшиеся доставить еду в еврейский район будут расстреляны.
По городу ходили продавцы картофельных блинов. Блины жарили не из клубней, а из картофельных очистков, которые добывали в немецких столовых. Горькими блинами можно было немного обмануть желудок. Продавали печёные яблоки, но редко, и стоили они дорого: немцы забрали у крестьян почти все фрукты и овощи.
Практически вся торговля перешла на базары и на улицы. На площади перед вокзалом у проезжих немцев можно было купить папиросы, консервы, спички, военную обувь. Деньги, вырученные от этой торговли, немцы тратили на водку и проституток.
***
В прошлой жизни, до войны, когда Серёжка был маленький, жизнь у него шла размеренно, непрерывной кинолентой, на которой эпизоды менялись последовательно, и было видно, что от чего зависит, и почему это идёт на смену тому.
Теперешняя жизнь стала походить на книжку-раскраску, где картинка на одной странице ничем не связана с картинкой на другой странице: перевернулась страница, сменился эпизод. Что было до этого — само по себе, что происходит теперь — не зависит от предыдущего, а что случится завтра — сокрыто тёмной страницей ночи.
От мелькания «картинок» голова у Серёжки уставала больше, чем тело от работы. Вечером он возвращался к бабе Насте, ужинал и, упав на топчан, отключался без снов до утра. А утром картинки мелькали снова.
Впрочем, нет. В черноте снов к нему часто прорывалась мама. Ласковая, улыбчивая мама. «Какой ты у меня большой! — радовалась мама. — Самостоятельный. Кормилец!».
Правда, слово «кормилец» мама почему-то произносила голосом бабы Насти.
***
Дядя Коля смастерил Серёжке ящичек для чистки обуви, который с помощью длинного ремня можно было носить через плечо. Работал Серёжка обычно рядом со столовой или на перроне. Чистил обувь немцам и украинцам, офицерам и солдатам всех армий, которые вместе с немцами ехали на восток.
Лучше других были венгры и итальянцы. Они не любили немцев и не скрывали этого. Эсэсовцам и жандармам обычно чистил бесплатно, потому что эти могли надавать пинков и прогнать.
Недавно жандарм погнал Серёжку с рабочего места. Итальянец, который это видел, отругал жандарма, а Серёжке подарил зажигалку и пачку армейского табака. За зажигалку и табак у крестьянина из села можно было выменять много картошки.
Днями и ночами ехали на Восточный фронт немецкие войска. Дядя Коля сказал, что Советский Союз огромен, и что немецкая армия утонет на российских просторах. Он сказал: «Если немцы Москву летом не возьмут, то зимой они в России замёрзнут».
А вчера Серёжка видел драку, перешедшую в настоящий бой. Украинский полицейский ударил польскую девушку, работавшую в офицерской столовой. Девушка расплакалась. Венгры выскочили из-за столов и стали бить полицейского. Кто-то выстрелил. Прибежали другие полицейские. На помощь венграм-офицерам прибежали венгерские солдаты из стоявшего на путях состава.
Украинская полиция открыла огонь из карабинов, а венгры укрылись за домом и стали кидать гранаты, убили трёх полицейских, кого-то ранили.
Приехали немецкие жандармы, утихомирили воюющих. Украинские полицейские пригрозили, что застрелят каждого пьяного венгра, которого патруль встретит в городе.
Солдаты из венгерского эшелона освистывали украинских полицейских, пели свои песни, угостили Серёжку разогретой чечевицей, а две банки дали домой.
***
Кончились дрова. Ни чаю согреть, ни супчика какого сварить в печке.
Поохав, что «его» — баба Настя указала пальцем вверх — брать с собой нельзя, позвала в лес Серёжку.
— «Его», это бога, что ли, брать с собой нельзя? — плутовато пошутил Серёжка.
— Его, это Коленьку. Заарестуют его, ежели что. А Бог… Его звать не надо. Он всегда с тем, кто в него верит.
Баба Настя взяла фляжку с водой и две верёвки, чтобы увязать валежины.
Идти было недалеко: три квартала до окраины, затем какие-то промышленные дворы с пустующими ангарами, а там и лес.
— Зачем воды, бабушка? — подпрыгивая на ходу, спросил Серёжка. — Мы ведь туда да обратно.
— Понятно, что туда да обратно. Только жизнь, знаешь, научила: выходя из дому на час, готовься задержаться на день. А, уходя на день, запасайся на неделю. Жалко, керосину у нас нет. А то бы и дрова не понадобились: и лампу бы заправили, и керогаз…
У самого края леса увидели свежевскопанную большими полосами землю.
— Тут людей расстреливают, — пояснил пастух, который пас коров на опушке. — Здесь таких ям много. Вон те давнишние, земля осела. Вы идите отсюда. Не дай бог, немцы приедут, или нацики украинские, прибить могут. За компанию, — пастух махнул кнутом в сторону ям.
***
На улицах висели плакаты с нарисованными радостно улыбающимися молодыми парнями и девушками, которые призывали: «Поезжайте в прекрасную Германию! 100 000 украинцев работает уже в свободной Германии. Вы должны радоваться, что можете выехать в Германию.
Там вы будете работать вместе с рабочими других европейских стран и тем самым поможете выиграть войну против врагов всего мира — жидов и большевиков».
Через станцию всё чаще шли на запад эшелоны с раненными и больными немцами. Все заросшие, худые, грязные, в бинтах и в гипсе. Машинисты по секрету рассказывали, что раненых будет больше, потому что русские начали бить немцев.
Если позволяли немецкие санитары, Серёжка помогал раненым на перроне: приносил пить, давал закурить. Раненые с фронта сильно отличались от немцев, служивших здесь: были добрее, давали Серёжке конфеты, хлеб, консервы.
На станции раненых сортировали: одних отправляли в местные госпитали, других грузили в вагоны, чтобы отвезти на лечение в Германию или в Польшу.
Умер избитый немцами сосед. Не помогли ему Сережкины сыры и хлеб. В последние дни он выкашливал кровавые ошмётки. Баба Настя сказала, что ему отбили лёгкие. За гроб заплатили хлебом и папиросами, которые заработал Серёжка.
Ночью на товарной станции взорвали состав с бензином. Полиция и СС оцепили всю округу и устроили облаву. Всех поляков, пойманных в районе товарной станции, заперли в тюрьме, а евреев, которые проходили мимо, расстреляли на месте.
На следующий день немцы объявили, что за подобные акции будут вешать всех прохожих с улицы рядом с местом, где случится диверсия.
***
Во второй половине дня территорию вокруг тюрьмы тщательно подмели, посыпали свежим песком, сожгли мусор. Вместо одного караульного у входа стояли двое, рядом расхаживал унтер-офицер. Приехал грузовик, из которого стали выносить ящики с водкой и продукты. Повар с двумя помощниками делали бутерброды и сервировали столы. На стену тюрьмы, у которой стояли столы, вывесили портрет Гитлера, украшенный ветками пихты.
Серёжка и два других пацана, отиравшиеся у тюрьмы, получили много горбушек и обрезков колбасы. Ганс из столовой сказал по секрету Серёжке, что приедет большое начальство по случаю поимки диверсантов, взорвавших состав с бензином. Сначала повесят диверсантов, потом наградят отличившихся полицаев, и в заключение устроят торжественный обед.
На середине привокзальной площади построили футбольные ворота.
Серёжка удивился:
— Если они хотят сделать на площади футбольное поле, то ворота надо ставить на краю площади!
— Дурень! Это виселица! — посмеялся над глупостью Серёжки Михась.
А откуда знать Серёжке, что это виселица, если он её ни разу не видел.
Солдаты перебросили через перекладины верёвки, со смехом повисли на верёвках сами, проверяя их прочность.
Ближе к вечеру на площадь согнали народ, приехали два легковых автомобиля в сопровождении грузовика с эсэсовцами. Эсэсовцы бегом выстроились круговой шеренгой вокруг виселицы и замерли: насторожённые глаза из-под глубоко надвинутых касок, ноги в коротких сапогах на ширине плеч, автоматы в руках направлены в сторону толпы.
Привели оуновских жандармов. Они хоть и были в форме, но больше походили на шайку переодетых в военную форму раздолбаев: шли неровно, одни смотрели вправо, другие влево, кто-то переговаривался. По команде остановились. Повернулись вразнобой налево, стали неровной шеренгой.
Гавкнула немецкая команда. Большинство жандармов сорвали с плеч винтовки, перехватили вертикально перед собой. У некоторых ремни винтовок задели за погоны, команду они выполнили с большим запозданием.
