Она отбирала себе жертв из числа заключенных обоих полов для сексуальных надругательств.
Даже по меркам эсэсовцев жестокость Ирмы перехлёстывала мыслимые границы. Суд СС обвинил её в чрезмерной жестокости, моральном разложении и приговорил к заключению в концлагерь. Но и в качестве заключённой Ирма быстро дослужилась до должности надзирательницы.
…С Кати спустили комбинезон до пояса, велели лечь животом на табурет. Руки и ноги связали под табуретом так, что спина выгнулась дугой.
— Du, — указала Ирма на Наташу, — stehst hier.
— Ты стань здесь, — продублировала переводчица. — Фрау начальница показывает, как бить, ты продолжишь. Если выполнишь плохо, получишь от фрау сама. А фрау по этой части большой мастер, так что не советую волынить, — предупредила переводчица, ухмыльнувшись.
Ирма взяла короткую плётку и стала от табуретки на расстоянии, откуда явно не могла достать до Кати. Чуть расставив ноги и примерившись, размахнулась по кругу, как рыболов, забрасывающий снасть… Плётка, сделанная из спирально закрученной ленты, под тяжестью груза в хвосте растянулась… Удар пришёлся поперёк спины. Лента жадно чмякнула, закусив плоть… Ирма дёрнула плётку, выдирая кожу из тела. Катя нечеловечески заорала, завыла, утробно застонала, радуя криком садистку.
— Du, — Ирма подала плётку Наташе.
Наташа с опаской взяла плётку, вяло размахнулась… Плётка слабо прошелестела спиралями и даже не коснулась наказуемой.
Ирма разочарованно поцокала языком, забрала плётку. Отходя в сторону, размахнулась и на повороте обвила плёткой тело Наташи, дёрнула. Девушка с воплем упала. Кровавая полоса пропитала её халат наподобие ремня.
— Steh auf, — беззлобно проурчала Ирма.
Наташа, рыдая, поднялась.
— Noch einmal, — Ирма протянула ей плётку.
Второй раз Наташа размахивалась лучше. Конец плётки шлёпнул по спине, но не прикусил тела. Катя негромко вскрикнула.
— Nein, nein, nein, — добродушно укорила «ученицу» Ирма, отбирая у неё плётку. — Noch einmal!
Наташа завизжала, сжавшись в комок.
Ирма размахнулась и, не поворачиваясь, хлестнула Наташу по ногам. Дёрнула, свалила с ног. Кровь брызнула из ран.
— Und du, — Ирма протянула плётку лежащей на земле, рыдающей девушке.
— Я не могу! — сквозь рыдания выдавила Наташа.
Ирма безразлично пожала плечами, положила плётку на стол, взяла двухвостку и начала с остервенением бить Катю. Катя визжала так, как визжат животные, подвергающиеся вивисекции (прим.: операции без обезболивания).
— Фрау Ирма будет бить её до тех пор, пока ты не согласишься закончить свою работу, — громко проговорила переводчица.
— Halt! — раздался властный женский голос от двери.
Ирма недовольно оглянулась, но, увидев на рукаве вошедшей незнакомки манжетную ленту со звездой, стала по стойке смирно.
— Что здесь происходит? — спросила незнакомка.
— Осмелюсь доложить, фрау оберфюрерин, провожу наказание пленных, не выполнивших приказы надзирателей.
— В чём их проступки?
— Эта отказалась работать в борделе. Эта согласилась, но воспротивились стерилизации.
— Я ваша старшая надзирательница Гертруда фон Бок. Вы обязаны беспрекословно выполнять мои распоряжения.
— Так точно, фрау оберауфзеерин!
Гертруда молча разглядывала исполосованную в кровь голую спину одной пленной, окровавленные ноги и халат другой.
— Пользы от того, что они умрут, мало. Поместите их в карцер. Порознь. А там посмотрим.
Не оказав элементарной медицинской помощи, Катю бросили в сырой подвал, дав возможность мучительно жить или медленно умереть.
***
Со скрипом открылась дверь, в подвал спустился эсэсман.
— Фу-у… Покойником воняет, — проворчал он, сморщившись в брезгливой гримасе. Раскурил сигарету, склонился над нарами и, ошеломленный, воскликнул:
— Merde! (прим.: Дерьмо! — солдатское ругательство) До чего живучи русские ведьмы! На ней живого места нет, а она дышит! Гниешь, девочка? — спросил с усмешкой, постучав по плечу Кати ручкой дубинки.
Спину Кати покрывали гнойные раны. От неё действительно пахло покойником.
— Заходи! — сказал эсэсман стоявшему у двери человеку.
К Кате подошёл «русский доктор» Синицин.
— Можешь полечить её, если хочешь, — разрешил эсэсман. — Но я бы на твоём месте не тратил на это время — всё равно сдохнет.
— Очень надеюсь, что со временем ты окажешься на моём месте, — пробурчал Георгий Николаевич, но эсэсман не понял скрытого пожелания пленного.
Синицин взглянул на покрытую гноем спину девушки, покачал головой, вздохнул.
— Я обработаю тебе спину, постараюсь аккуратно. Потерпи, миленькая, — попросил Георгий Николаевич.
Катя молчала.
Георгий Николаевич прислушался к замешанному на стонах дыханию девушки, пощупал пульс, удовлетворённо кивнул головой, ободрил:
— Выкарабкаешься.
***
Всю неделю Синицин ходил в подвал карцера, делал Кате перевязки. Раны на спине девушки очистились, покрылись струпами. Выходя в очередной раз из подвала, где лежала Катя, Синицин услышал, как эсэсовцы, стоявшие у входа, хвастали оберштурмфюреру Боммелю:
— Под Москвой мы взяли в плен танкиста из советской части, которая нанесла нам большой ущерб. В наказание за сожжённых товарищей мы щипцами выдрали у ивана всё, что было у него между ног!
— А у меня в карцере как раз сидит русская танкистка, — похвастал Боммель. И пошутил: — Но выдирать у неё нечего, бог не дал.
— Танкисткам мы сначала доставляем много-много женского удовольствия в мужском исполнении, — пояснил один танкист.
— А потом придумываем что-нибудь оригинальное для вознесения на небо, — добавил другой. — Например, глубокий секс с помощью штыка.
— Это уже было. Боммель, дай нам свою танкистку. Мы распнём её между танков. И порвём на спор…
— А как определим, кто победит?
— Победителем станет тот, за чьим танком поволочётся самый больший кусок танкистки!
Танкисты восторженно расхохотались.
Георгий Николаевич бросился к начальнику лагеря. Он понимал, что, пленный, обратившийся к эсэсовцу такого ранга, рискует всем, вплоть до жизни. Но он хотел спасти несчастную девушку от мучительной, позорной казни.
Ординарец, знавший русского доктора, сообщил:
— Герр Майер с фрау фон Бок уехали в город поразвлечься, вернутся поздно вечером.
Георгий Николаевич брёл по лагерю неизвестно куда, бежал от самого себя, как загнанный зверь. И встретил Меллендорфа.
— Герр комендант, разрешите обратиться с просьбой о защите чести девушки.
Меллендорф удивлённо уставился на Синицина. Комендант, как всегда, был выпимши.
— В лагерь поступила русская танкистка...
— Каждый день к нам прибывают новые партии заключенных. Рейху нужна рабочая сила... — недовольно проворчал фон Меллендорф.
— Она отказалась работать проституткой, за это её бросили в карцер.
Фон Меллендорф вздохнул. Пленные не имеют права отказываться от работы, предлагаемой немцами, какая бы ни была работа.
— Её хотят… не только позорно казнить… Над ней хотят сначала надругаться… принародно. А потом разорвать, привязав к танкам. Герр Меллендорф… Я прошу вас не как служащего лагеря, а как офицера… Вы пожалели собаку, спасли её от смерти… Я прошу вас, как цивилизованного человека… Как мужчину, в конце концов… Понимаю, спасти жизнь девушки вряд ли возможно… Помогите ей хотя бы достойно умереть.
***
Катю распяли между танков. Обнажённая девушка висела над землёй, растянутая в разные стороны за руки и за ноги.
Держа двумя пальцами за горлышко бутылку коньяка, к девушке подошёл Меллендорф. Остановился в замешательстве.
Группа танкистов, самый старший из которых был в звании оберштурмфюрера (прим.: старший лейтенант) притихли, глядя на Меллендорфа.
— Гауптштурмфюрер, мы хотим позабавиться с русской танкисткой, присоединяйтесь, — предложил с вызовом оберштурмфюрер.
— Я забираю её, — буркнул Меллендорф.
— Гауптштурмфюрер, вы знаете правило танкистов СС относительно русских танкистов… Вы можете забрать только часть русской танкистки. Всю её отдать мы не можем. Это задело бы нашу честь, честь Второй танковой дивизии СС «Райх».
Оберштурмфюрер поднял руку. В доказательство того, что механики танков внимательно следят за сослуживцами, толпящимися у распятой русской, моторы танков рыкнули, прибавляя обороты, готовые прыгнуть в разные стороны.
Меллендорф глянул в лицо девушки. Она приподняла запрокинутую голову, встретилась взглядом с его глазами.
Глаза поразили Меллендорфа… Он вздрогнул… Непроизвольно наклонился, вгляделся… В памяти мелькнули девичьи глаза, печальные при расставании… Испугался.
— Узнал? — Катя криво улыбнулась. — Узнал… Мне рассказывали, что коменданту лагеря при контузии память отшибло…
Меллендорф слушал русскую речь… Голос девушки был поразительно знаком ему. Он с удивлением вглядывался в лицо девушки… Губы… Её губы… Меллендорф растерянно оглянулся, словно в поисках защиты.
— Конечно узнал… Не знаю, каким сатанинским образом ты превратился в эсэсовца, но ты — Говорков.
Меллендорф уронил бутылку и потёр лоб ладонью.
— Не отдавай меня на потеху зверям... Ты же не зверь… Или ты с помощью фашистских насильников хочешь убедиться, что я хранила тебе, моему названному мужу, верность? Пристрели меня — хочу уйти из жизни достойно, победительницей...
Он слушал речь русской девушки — и понимал не только все до единого слова, но и интонацию девушки. Он понимал её речь так, как понимают её те, кто говорят на этом языке с младенчества. Его губы вспомнили её губы…
— Помоги мне уйти победительницей…
— Я забираю её, — решительно сказал он, обращаясь к оберштурмфюреру.
— Мы не можем противиться воле старшего по званию, — ухмыльнулся танкист. — Но и честью танкистов дивизии «Райх» поступиться не можем… Гауптштурмфюрер, предлагаю компромисс! По праву старшего вы забираете себе любую часть русской танкистки, хотите — верхнюю, хотите — нижнюю…
Танкист поднял руку. Моторы взревели…
Меллендорф понял, что это последние секунды жизни девушки… Распятой девушки, приготовленной к зверской казни…
Ярость затмила его разум. Он выхватил из кобуры пистолет…
Как он выстрелил в танкиста, как промазал в другого, как его схватили, как он бился в конвульсивном припадке, он уже не помнил…
***
Очнулся, судя по обстановке, в медицинском помещении.
Врач в накинутом на плечи белом халате сидел рядом, задумчиво смотрел ему в лицо. Поразило истощённое лицо врача. Петлицы почему-то без знаков различия
— Что-то хреново я себя чувствую… — проговорил, словно извиняясь за какие-то грехи.
— Да уж… — задумчиво буркнул врач.
— Что? — спросил, уловив удивление врача.
— Чисто говоришь.
— В каком смысле?
— Ну… По-русски чисто говоришь.
— Ладно хрень нести.
— Ты хоть помнишь, что произошло с тобой за последнее время?
Он напряг память…
— Ну… На задание пошли с группой. Склад взорвать. Взорвали, но…
Он задумался. Взорвали… А что было дальше?
— Накрыло меня, похоже, этим взрывом. Так ребята меня вытащили? — встрепенулся радостно. — А сами-то ребята… Все выбрались?
Он вспомнил, как очнулся после того взрыва.
***
…В нос ударил едкий запах взрывчатки. Он с изумлением понял, что ещё жив. Боли не чувствовал, только вши под ремнём тело грызли. Сознание прояснялось. Спина почувствовала холод, озноб
