Моя земля не Lebensraum. Книга 7. Наместники дьявола

Однажды навстречу Меллендорфу с Катюшей попался эсэсман-собаковод, который чуть не убил овчарку. Собака бросилась на бывшего хозяина, и Меллендорфу составило большого труда оттащить её от перепугавшегося до смерти эсэсмана.
Серёжка носил гипс три недели. Допустимые сроки лечения закончились. Георгий Николаевич понимал, что выписать сына в детский блок было равносильно приговору к смерти. При случае он попросил помощи у герра коменданта. Меллендорф пообещал помочь.
   
— Мне нужен мальчик для ухода за собакой, — обмолвился он, разговаривая с Майером.
— Тебя на мальчиков потянуло? — пошутил Майер. — Пипеля решил завести (Pipel — малолетние узники нацистских концлагерей, оказывавшие сексуальные услуги авторитетным узникам)?
— Нет, на мальчиков меня не потянуло, — вяло отмахнулся Меллендорф. — Я бы мог взять взрослого пленного… Но большинство из них ненавидит немцев вообще, а немцев с черепами и молниями — в особенности. Постоянно созерцать ненавидящие тебя глаза — удовольствие на особого любителя типа нашего рапорт-фюрера. А я не извращенец. Те, кто не ненавидит, выслуживаются за кусок хлеба или доносят. Иметь в доме вора и предателя, который и на тебя может донести — тоже не особо приятно. Я присмотрел в ревире пацанёнка… У него гипсовая повязка то ли на руке, то ли на ноге… Честные и не злые глаза. И он дружил с моей собачкой, когда она лежала в ревире. Вот его я бы и хотел взять.
— Бери, конечно. Жить он где будет? В блоке?
— Пусть у меня живёт. Найду ему угол… рядом с собакой.
Скоро Серёжка, к радости Георгия Николаевича, перешёл жить в дом коменданта.
Шульц накормил Серёжку, выкупал его, привёл в порядок одежду.
Через несколько дней окрепший Серёжка бегал в качестве рассыльного герра коменданта по всему лагерю. А чтобы его не останавливали эсэсманы, на поводке рядом с ним всегда бежала овчарка Катюша. К пленным она относилась довольно дружелюбно. Но приближаться к мальчику эсэсманам не позволяла: ощетинивалась, скалила зубы и утробно рычала. Лучшего пропуска для мальчика придумать было трудно.
Возможностью свободного передвижения сына по лагерю пользовался и Георгий Николаевич: с Серёжкой он пересылал доверенным людям в блоки сводки совинформбюро о положении на фронтах.
Шульц относился к Серёжке довольно дружелюбно. И как-то заметил:
— Герр комендант, с тех пор, как у нас в доме поселился русский мальчишка, вы почти перестали пить. Как было бы хорошо, если у вас с фрау Юттой образовался свой малыш!
На что Меллендорф только хмыкнул.

***
Катюша пропала.
Серёжка плакал — ему было жалко собаку. Он попытался оправдаться, но Меллендорф только отмахнулся.
Шульц провёл расследование и доложил герру коменданту, что собаку, вероятно, поймали и съели пленные.
Майер предложил Меллендорфу примерно наказать пленных, но Меллендорф скривился и отверг предложение:
— Они не со зла. Голодные ведь… На днях у снабженцев лошадь сдохла. Притащили её на территорию… За пять минут от трупа даже костей не осталось…
Но расстроился Меллендорф так, будто потерял однополчанина. И запил.
   
Шульц спросил, куда девать мальчонку. Ухаживать теперь не за кем.
Меллендорф безразлично махнул рукой:
— Пусть остаётся при тебе… Подать-принести… Не объест.
Шульц согласился: мальчонка был послушный, смышлёный, начал разговаривать по-немецки, не увиливал от работы.
Как-то Меллендорф забрёл в ревир к русскому доктору, попросить у него лечения от жутких головных болей, которые вновь начали его одолевать.
Доктор Синицин сделал Меллендорфу какие-то уколы, от которых головная боль успокоилась, посоветовал меньше пить. И пожаловался, что среди пленных есть очень нужные люди, которые погибнут от голода, если их не подкормить. У них страшные отёки по причине отсутствия белков в пище, они того гляди ослепнут, потому что пища лишена витаминов…
— Когда в ревире лежала собака, вы, герр комендант, настолько хорошо снабжали её пищей, что хватало подкормить некоторых больных… Очень нужных для… самоуправления лагеря.
— Я не смогу помочь вам в плане дополнительного питания. Это бы выглядело неестественно применительно к моей должности. Меня никто не поймёт.
Меллендорф подумал и усмехнулся.
— Я предложу вам вариант… Боюсь, вам он покажется диким. Но мои коллеги воспримут его, как весёлое чудачество.
— Ну, за хорошее питание можно и повеселить ваших коллег.
— Пусть назначенный вами пленный изображает собаку. Он будет ходить за мной на поводке, по моей команде облаивать эсэсманов.
Георгий Николаевич оторопело смотрел на коменданта: не белая ли горячка у него началась?
   
— Я же сказал, что вариант покажется вам диким. А, казалось бы, чего сложного: ходить за мной на поводке и гавкать на тех, кто до этого изо дня в день гавкал на вас. И за это удовольствие получать кусочки колбасы или фруктов. А иногда вы будете предоставлять мне для тренировки с десяток «собак». По моей команде они будут подавать голос, стоять-сидеть-лежать, за что я буду поощрять их едой.
Подумав, Георгий Николаевич признал:
— Да, подобное ваше чудачество подходит под осложнение контузии, спровоцированное потерей любимой собаки. У вас началась депрессия, вы запили… Странное чудачество на грани помешательства: доброе животное на поводке… «дрессировка собак»... Осталось уговорить «кандидатов на роль собак».
— Вы, конечно, не скажете кандидатам истинных причин этого театра?
— Конечно, герр комендант. Для всех, кроме нас с вами это будет выглядеть, как лечение вашей депрессии.
На следующий день нетрезвого коменданта в походе по лагерю сопровождал бредущий на поводке истощённый пленный, который изредка гавкал на приближающихся эсэсманов. В поощрение Меллендорф бросал «собаке» кусочек колбасы или яблоко. Когда же Меллендорф приходил домой на обед, Серёжка кормил «собаку» полноценной едой.
По лагерю поползли слухи, что изверг-комендант издевается над пленными хуже рапортфюрера.

= 21 =

Вечером Майер по-приятельски зашёл к Меллендорфу на квартиру. Увидев барона трезвым и, более того, читающим книгу, обрадовался:
— Ну, слава богу, ты, похоже, преодолел хандру. Что читаешь?
— Про «атаку мертвецов».
Меллендорф встал с дивана, поздоровался с Майером за руку.
— Ужасные сказки Гоффмана?
— Нет, про оборону русскими крепости Осовец во времена Великой войны. Стараюсь восполнить пробелы своей памяти по истории Германии в частности и мира вообще.
— Осовец… Нам в училище что-то упоминали об Осовце. Там наши войска, если не ошибаюсь, применили какое-то новшество. Напомни, что там изобрели.
— Тут дело в другом… — Меллендорф качнул головой, словно сомневаясь. — В Осовце пехотный полк русских полгода держал оборону против десяти полков германской армии. Германские осадные орудия каждые четыре минуты давали залп из трёхсот шестидесяти тяжёлых снарядов. За неделю обстрела по крепости выпустили двести пятьдесят тысяч снарядов. Осовец обстреливали тридцатисантиметровые осадные мортиры «Большая Берта», бомбили аэропланы.
Меллендорф полистал книжку, открыл нужную страницу, зачитал:
— «Страшен был вид крепости. Сквозь густой дым то в одном, то в другом месте вырывались языки пламени. Столбы земли и целые деревья летели вверх. Земля содрагалась, и казалось, ни один человек не выйдет целым из урагана огня и железа».
— Да, пришлось мне пережить подобные обстрелы. Страшно. Не пожелаешь никому, — согласился с описанием Майер.
— Но русские держались! Тогда немцы подвезли нескольких тысяч баллонов с хлором. Шестого августа девятьсот пятнадцатого года, дождавшись попутного ветра, пустили газы. Всё живое на ширину восьми километров по фронту было отравлено, листья на деревьях пожелтели и опали, трава повяла. Все медные предметы — части орудий и снарядов, умывальники, баки — покрылись зелёной окисью. В атаку на русских пошли четырнадцать батальонов ландвера — более семи тысяч пехотинцев... У русских оставалось девять рот пехоты, половина из них — ополченцы. Пятикратный перевес у немцев. Плюс огромный перевес в артиллерии.
Меллендорф покрутил головой, удивляясь грандиозности сражения.
— Когда немецкая пехота подошла к передовым укреплениям крепости, им навстречу поднялись оставшиеся защитники первой линии — чуть больше шестидесяти человек. Контратакующие выглядели жутко: изуродованные химическими ожогами лица замотаны тряпками, все неудержимо кашляли и выплёвывали кровавые ошмётки...
Меллендорф замер, словно ужаснувшись описанной картине.
— Неожиданная контратака и вид атакующих повергли немецких солдат в ужас и обратили в паническое бегство. Представляешь, Майер… Несколько десятков полуживых русских бойцов обратили в бегство тысячи солдат ландвера! По отступающим немцам с окутанных хлорными клубами русских батарей открыла огонь должная погибнуть русская артиллерия... Немецкие участники событий эту контратаку окрестили «атакой мертвецов».
 
— То была другая война…
— Война была другая, да враги у русских были те же, — усмехнулся Меллендорф.
— Да… И русские те же, — задумчиво согласился Майер. — Я сам видел, как русский со вспоротым животом, поддерживая одной рукой внутренности, бежал в атаку. Я видел русского танкиста, которому оторвало ноги, а он стрелял в наших из пистолета. Я видел, как русские со связками гранат бросались под танки… Обречённые, они вызывают огонь на себя, танкисты и лётчики идут на таран… Нам, представителям западной цивилизации, русских не понять.
Подумав, Майер продолжил:
— По-моему, причина русского самопожертвования заложена в их культурном коде. Они уже до боя считают себя геройски погибшими за свою землю, поэтому не боятся умереть, бесстрашно бегут на наши пулемёты и неудержимо отчаянны в рукопашных.
— Фатализм…
— Да, фатализм, но особый фатализм, русский. Западный фатализм — это вера в предначертание судьбы и невозможность изменить предначертанное: «Я погибну, как предназначил Бог — и на этом всё закончится». Смысл же русского фатализма в том, что для ивана жизнь не кончается с его смертью: «Меня не будет, но жизнь продолжится в моих детях, в моих земляках, в моей стране!».
Майер и Меллендорф надолго замолчали.
— Слушай, барон, — Майер насмешливо посмотрел на Меллендорфа. — Когда ты рассказывал про взятие Осовца, ты, мне показалось, восхищался геройством наших врагов.
— Я восхищался силой духа героев. А какой национальности истинные герои —дело второе. Понимаешь, Ганс… Я — человек без прошлого. Я — человек без семейной истории. Я не помню своих родителей. Я не помню своего дома, местности, где я рос. Я не помню, где учился, как стал офицером, не помню, с кем воевал. Я не помню истории своей страны. Моя память — чистый лист, на котором можно написать, что угодно. Мне сказали: ты барон Меллендорф, немец, офицер СС… Я согласился: хорошо, я Меллендорф, раз вы так утверждаете. Сказали бы мне: ты француз. Я поверил бы, что я француз. Я — человек всего мира.
 
— Да… Стёртая память на самом деле, как чистый лист, на котором можно писать, что угодно. Взять, к примеру, ребёнка. Усыновит, к примеру, французского малыша немецкая семья — и, когда он вырастет, будет твёрдо убеждён, что он