или заражал болезнью, пытался лечить. Потом вскрывал умершего больного. И здорового. Чтобы увидеть изменения больного организма по сравнении со здоровым.
Как-то испугавшийся ребёнок неудержимо заплакал. Доктор Шуман застрелил нарушившего его покой ребёнка, а когда от горя завопила мать, застрелил и её.
Гауптштурмфюрер Зигмунд Рашер, убеждённый нацист, в тридцать девятом году сдал отца, как противника нацизма. Жена Рашера в молодости близко знала Гиммлера, она-то и познакомила с ним Рашера.
Гиммлер разрешил Рашеру проводить опыты в концлагере. Чтобы определять состояние лётчиков на различной высоте, Рашер помещал в барокамеру пленных, откачивал воздух до соответствия с высотой в пятнадцать тысяч метров и выше, чтобы определить, при каком давлении погибали «подопытные кролики».
Причиной смерти большинства солдат СС на поле боя была кровопотеря. Рейхсфюрер СС Гиммлер поручил доктору Рашеру разработать коагулянт крови (прим.: усилитель свёртываемости) для введения немецким солдатам перед тем, как они отправятся в бой. В лагере Рашер проверял экспериментальный коагулянт, наблюдая, через какое время после отсечения конечностей умирали от кровотечения находящиеся в сознании подопытные.
Рашер изучал проблему спасения жизни людей при переохлаждении. В специальные ванны со льдом помещали заключенных в снаряжении военных летчиков. Рашер выяснил, что сознание подопытные теряли, когда температура их тел опускалась до тридцати градусов, а смерть наступала при охлаждении тела ниже плюс двадцати восьми градусов. Для восстановления жизнедеятельности пострадавших использовали горячие ванны и специальные одеяла. Исследовали метод спасения «животным» теплом: охлаждённого до бессознательности подопытного укладывали в постель между двумя голыми женщинами, которые тесно прижимались к нему. Всех укрывали одеялами. Выяснилось, что возвращение сознания у охлаждённого при таком «лечении» наступало раньше, чем при других методах. Подопытные, физическое состояние которых допускало половой контакт, согревались ещё быстрее.
Чтобы проверить эффективность лекарств при термических поражениях, пленным наносили ожоговые раны разной степени тяжести, вплоть до обугливания.
Тем, кто сомневался в человечности подобных экспериментов, Рашер рассказывал о своей беседе с Гиммлером:
— Рейхсфюрер сказал: «Людей, которые отвергают опыты над пленными и предпочитают, чтобы умирали доблестные германские солдаты, я рассматриваю как предателей и государственных изменников».
= 20 =
Меллендорф обедал в своей квартире.
Перед ним стояла еда, приготовленная Шульцем. Ординарец, как оказалось, готовил вкуснее столовских поваров.
Меллендорф ополовинил полбутылки коньяка, но к пище почти не притронулся.
Он вспомнил пацана с молодой матерью, похожей на старуху. Женщина, наверняка, уже умерла.
Меллендорф, выпил ещё сто граммов коньяка, завернул в газетку и сунул в карман галифе кусок колбасы:
— Собачку побалую, — пояснил Шульцу.
Что он может сделать для того мальчишки? Спасти не может. Хотя бы дать кусок колбасы…
Меллендорф угрюмо брёл к бараку, в котором, предположительно, содержали пацана. Сотрудники и заключённые, завидев гауптштурмфюрера, моментально исчезали.
Откуда-то из-за барака вышел по пояс голый мальчишка, неторопливо пошёл навстречу Меллендорфу. На ногах огромные шлёпанцы. Не доходя до гауптштурмфюрера, остановился. Меллендорф тоже остановился.
Какой же он тощий! Кожа да кости. Глаза не испуганные, не подобострастные. Смотрит выжидающе. Меллендорф не был уверен, тот ли это пацан, которого он видел с умирающей матерью.
— Привет, — сказал Меллендорф.
— Привет, — ответил пацан. За такой ответ от другого немца заключённый гарантированно получил бы палкой по голове.
— Не боишься эсэсовца? — зачем-то спросил Меллендорф. — Все заключённые стараются держаться подальше от немцев. Да и приветствуешь меня ты неправильно.
— Других я приветствую как надо. А ты неправильный немец, — буркнул пацан.
— Неправильный? — удивился Меллендорф. — Это как?
Пацан пожал одним плечом.
— Это тебя я видел там… — Меллендорф вяло махнул в сторону, где прошлый раз лежали умирающие.
Мальчишка кивнул и опустил голову.
— Умерла? — очень тихо спросил Меллендорф.
Мальчишка снова кивнул.
— Пойдём, посидим, — предложил Меллендорф. — Тебя как зовут?
— Сергей.
Меллендорф ушёл от барака к забору из колючей проволоки, отделявшему детскую зону от мужской. Сел в нескольких метрах от забора на валявшийся боком поломанный табурет.
Сергей сел на землю, но сразу же лёг.
— Устал… — сообщил по-взрослому. — Последние силы у нас в ревире сцеживают.
Меллендорф непонимающе глянул на Сергея.
— Ну… Ведут группой в ревир. Немец-арцт осматривает нас, слушает лёгкие. Потом у всех кровь сцеживают.
Меллендорф молча смотрел на Серёжку.
Увидев расширившиеся глаза коменданта, Серёжка усмехнулся и пояснил:
— Чтобы потом немецким лётчикам влить. Обязательно с голодных сцеживают. Говорят, голодная детская кровь очень помогает раненым лётчикам.
Помолчал и продолжил:
— Три-четыре «сцеживания», и… Из меня уже два раза высасывали. Один раз ещё выдержу. А два раза — нет. Помру.
«Из детей сцеживают кровь… Всю… А «шкурки» выбрасывают за ненадобностью. Или…», — Меллендорфа словно холодной водой окатило.
Он вспомнил, как гауптшарфюрер (прим.: обер-фельдфебель в вермахте, старшина), начальник свинофермы, поставляющей мясо для столовой сотрудников, на днях пошутил в компании офицеров, что теперь его хрюшки будут расти, как на дрожжах, и мясо у них будет нежнее прежнего, потому что питаться они будут молоденьким нежным мясом…
— Ты сказал, что у здоровых сцеживают… Значит, больных не трогают?
Серёжка посмотрел на Меллендорфа с жалостливой укоризной, как на неразумного от природы.
— Больных, за ненадобностью, отправляют в «печку». Вместе с теми, кого «выдоят» до смерти.
Меллендорф бессильно уронил голову на колени. Рука упала вниз…
Серёжка негромко и медленно пожаловался:
Я живой ещё немножко.
Птичка села на окошко.
Утром я совсем помру.
Немец выиграл игру.
Умирать не тяжело:
Птичка шевельнёт крылом,
Жизнь мою с меня смахнёт —
Душу в небо унесёт.
Меллендорф тряхнул головой, потёр виски руками. Лицо его будто морозом стянуло. Спросил без интереса, потому что молчать было тяжко:
— Чьи это стихи?
— Мои, — буднично признался Серёжка.
— Хорошие стихи, — тихо сказал Меллендорф. И добавил едва слышно: — Страшные стихи.
Долго молчали.
Меллендорф вдруг спохватился, суетливо достал из кармана колбасу, развернул… Стыдливо попросил:
— Сергей… Я колбаски тебе принёс… Поешь, пожалуйста…
— Не хочется что-то… — с усталостью уработавшегося мужчины ответил мальчик.
— Маленький кусочек… Тебе с голодухи много нельзя… Кусочек положи на язык и соси…
Меллендорф затрясшейся вдруг рукой кое-как вытащил кинжал из ножен на поясе, отрезал тонкий кружочек, поднёс ко рту мальчика.
— Вкусно пахнет, — улыбнулся Серёжка и открыл рот. Меллендорф положил колбасу на язык мальчика. — Меня папа дома так кормил.
— А где ты жил?
Меллендорф завернул колбасу в газету и засунул Серёжке в карман.
— Я много где жил, — как бывалый путешественник, вернувшийся из тяжёлого похода, ответил Сергей, неторопливо разжёвывая колбасу. — До войны жил в многоэтажке, когда началась война — в двухэтажном доме. А когда мы с мамой были беженцами, в разных домиках у людей жил. Иногда в разрушенных.
— А папа твой кем был? — и, чтобы не получилось, будто он намекает на то, что отца уже нет, торопливо добавил: — До войны.
— Врачом.
— Слушай! — встрепенулся от идеи Меллендорф. — Давай, я схожу в ревир к русскому доктору, он положит тебя в больницу, как будто ты болеешь…
— Нетушки! — усмехнувшись, совсем по-детски отказался Серёжка. — В этом ревире из нас кровь высасывают. Мой папа лечил людей, а этот… доктор Смерть! Он людей тренируется резать! Взрослые пленные нужны, чтобы работать. А дети не работают, поэтому… из них кровь сцеживают для лётчиков, или опыты на них делают. У нас два цыганёнка были, близняшки. Доктор Смерть сшил их вместе, чтобы они стали сиамскими близнецами. Так что, в ревир по своей воле я не пойду ни за какие коврижки!
Чувствуя себя виноватым, Меллендорф отвернулся от мальчика.
Серёжка усмехнулся. Такой, наверное, дурацкий вид был у гауптштурмфюрера.
— У нас одна большая девочка спряталась, когда всех погнали на «скачивание». Анвайзерка (прим.: надзирательница) нашла её и велела повесить за ногу перед входом в блок. Рассказывали, что девочка долго кричала. Хорошо, что мы в это время были в ревире. Когда те, кто не умер в ревире, вернулись в блок, девочка уже не шевелилась.
Её качало ветром. Склонилась голова.
Повесили красивую. Вчера была жива.
Скрипели хрипло двери и мёртво ветер выл.
Жаль, я пока не мёртвый. А то бы с нею был.
***
Меллендорф пришёл в ревир забирать собаку.
В операционной у партии детей русские врачи под наблюдением немецких врачей сцеживали кровь.
Меллендорф увидел бледное обескровленное лицо детского трупика… Рядом Серёжка, пока живой. За процессом «сдаивания» крови наблюдал врач Синицин. Лицо — как на похоронах.
Меллендорф подошёл к Серёжке, закрыл ему пальцами глаза, пережал трубку, по которой стекала кровь.
— Доктор, этот ребёнок уже умер.
Синицин подошёл к Меллендорфу, взглянул на мальчика. Испытывающе посмотрел на Меллендорфа. Меллендорф требовательно уставился на русского врача.
— И сложите трупы куда-нибудь… за зановеску, что-ли… — приказал Меллендорф.
— Слушаюсь, герр комендант, — ответил Синицин со значением, и кивнул, внимательно глядя на Меллендорфа.
Охранник, стоявший у двери, не понимал русского языка. Но, раз герр комендант отдавал какие-то распоряжения русскому, значит, это правильно.
Русский врач отключил систему скачивания крови, поднял Серёжку и вынёс из операционной. Вернувшись, унёс другое тело.
— Я пришёл узнать насчёт здоровья моей собаки, — сообщил Меллендорф. — Как она чувствует себя?
— Поправляется, — кивнул Синицин. — Удивительно, но это доброе животное…
— Как вы прошлый раз сказали… э-э… И среди немецких овчарок есть добрые люди… Так, кажется?
— Прошу прощения у герра коменданта, если я позволил себе чего-то лишнего.
— В данном случае я с вами согласен. Когда я смогу забрать собаку?
— Она чувствует себя лучше, но передвигается с трудом. У неё поломано несколько рёбер. Ей надо как следует окрепнуть.
— Вероятно, ей потребуется повышенное питание? Я обеспечу. Пожалуйста… Вы сможете как следует позаботиться? — Меллендорф небрежно махнул рукой в ту сторону, куда русский врач унёс Серёжку, и внимательно посмотрел на Синицина.
— Да, герр комендант. Я, без сомнения, позабочусь… обо всём.
Их взгляды встретились. Они поняли друг друга.
— Герр комендант… — Синицин замялся и даже вспотел от напряжения: у него мелькнула мысль, что он может воспользоваться тем, что комендант нарушает немецкий «орднунг». Конечно, немец может отказаться от причастности к спасению жизни ребёнка и свалить вину на русского врача. Но попробовать воспользоваться ситуацией
