Полководец князь Воротынский

целовал крест животворящий и клялся в верности государю в борьбе с татарами и турками, которые могли наплыть язвой на исконно русские земли, утраченные во времена монгольского нашествия. И теперь настала пора возвращать их. Это льстило Иоанну. Вишневецкий предлагал даже взять под русскую руку  города Черкассы и Канев, но Иоанн не решился пойти на такой шаг, чтобы не обострять отношения с королем, поскольку разгоралась Ливонская война и крупные силы потребуются там. Вишневецкий же не бросал своих устремлений и продолжал промышлять крымцев и турок в Азове, ходил к Перекопу, грозил Кафе. В поддержку запорожского атамана утвердившего Сечь, из Москвы Иоанн выслал к Днепру  молодого  воеводу Данилу Адашева, родного брата своего первостепенного вельможи, зачинателя многих славных дел в государстве. Построив легкие струги, Данила спустился к устью Днепра, пленил два турецких корабля и стал воевать крымские улусы. Вишневецкий в это время осаждал Азов, грозил улусам на побережье моря Азовского. В эти годы Таврида переживала не лучшие свои годы. Ханство сильно ослабело, неурожай, холод и голод косил людей. Хан заперся в Бахчисарае и трепетал, не мог выслать сильную орду для отражения русских, просил помощи у османов. Удобное было время с опорой на Хортицу и удалого казачьего атамана разгромить государю  последнее татарское волчье логово.  Утвердиться на острове, поставить на берегах Днепра и Дона крепости, подобно Свияжску на Волге, навсегда без большой крови вернуть под свою руку бывшие русские  днепровские и тмутараканьские земли. Никто сильно не мешал. Король Сигизмунд через эти земли загородился бы от татарских набегов и  ярма – богатых  поминок* которые нагло требовал хан, изрядно потрошивших королевскую небогатую казну. Вместо этих решительных действий государь летом 1561 года, готовясь к осаде Полоцка, снял от Вишневецкого всех казаков и потребовал самому явиться в стольный град. Потерял чутье государь, или не решился воевать Крым из-за близости могущественной Османской Порты? Как бы то ни было, но охладел его интерес к Крыму, важней посчитал Ливонскую войну. Надо бы, ох как надо бы дать изначальную самостоятельность Вишневецкому и  крепкую поддержку, держать столь славного волкодава у логова, государь же почти обескровил его. Вот  и вызрела обида,  убоялся опалы усердный к службе и славе воевода, зная о начавшихся лютых казнях московских? Гнев же Иоанна на атамана после его бегства понятен. С его уходом пропала надежда  отторгнуть южный край у польской шляхты. Да беда – гневом, хоть и праведным,  атамана назад не вернешь, земли днепровские, едва ли-не в руках держа, уплыли. Просчитался государь с Вишневецким и опорой в Хортице на Днепре. Прошли бы годы, укрепился бы Вишневецкий с казаками с помощью государевой казны, отошел бы лакомый кусок к Руси. Оттуда и грозить татарам, покорить и снять многовековое напряжение, как снял его  взятием Казани и Астрахани.
Сказывал Никита некоторые подробности скандала, донесенные до нас летописцем, что грозно насторожило Воротынского. Казаки «Михайло Кирилов да Ромашка Ворыпаев  сказали, что князь Дмитрий Вишневецкой Государю изменил, отъехал с Поля  Днепра в Литву к Польскому королю со всеми своими людьми». Выслушав гонцов, государь впал в гнев. Не остыл он и поныне.  Своему посланнику Коблукову Иоанн велел говорить в Литве, если спросят про князя Вишневецкого: «Притек он к нашему государю, как собака, и утек, как собака, и нашему государю и земле не причинил он никакого убытка». Но тогда же царь приказал выведывать о Вишневецком: «Как приехал князь Дмитрий Вишневецкий на королевское имя, то король ему жалованье дал ли и живет при короле ли, и в какой версте держит его у себя король?..» Сигизмунд мудрее оказался, простил Вишневецкому прежний отступ, наделил его землями и в следующее лето беглый князь вернулся в  Поднепровье с именем короля. Такой вестью Иоанн  был зело  уязвлен. Это-то не на шутку тревожило большого воеводу Воротынского: потерять прочную опору на Днепре!
Впереди Михаила Ивановича гнали экипаж сотника. Десять стрельцов шли вершниками, прокладывая безопасный путь  через дремучие леса, в которых могли быть лихие разбойники. Торная дорога то стелилась  через луга с зародами сена, то шла мимо  зачерненной пашни, то тянулась вдоль полосы  озимой, то опять ныряла в глухомань лесную. Клин журавлиный в поднебесье проплыл, прощально курлыча, пробуя крыло для дальнего перелета. Грачи чернели обильными пятнами на макушках деревьев, и солнце яркое уж не жжет, а словно гладит по щеке теплой рукой женки-княгини, ободряя его своей любовью. Да что там, мужается он, катит  в кибитке, сзади опять  ватага стрельцов царских. Только у государя стрельцы на лошадей посажены, остальные – всюду пешие. Время для раздумий достаточно, и князь  Михаил, царский слуга,  советник ближней думы, третий член  боярской Думы мог пораскинуть умом, проверить себя, где не то сделал, что не так сказал.  Сдается князю, ком причин, не от него зависящих, катится на него с огромной силой, как бы не раздавил…

Нынешнее лето – в  тревогах, словно  перевернутая борона торчат зубьями татарского изгона. Разинул рот, угодил в ловушку, напоролся насмерть. В бесконечных трудах проводил время князь, укреплял береговую линию. И едва успела прилететь весть в Москву, что с Дикого поля на русские земли накатывается орда Девлет-Гирея, а  Воротынский стоял уж в Туле: еще раньше  южные сторожи принесли ему весть о  ханском набеге. Но какую дорогу выберет царь крымский, никто сказать не мог. Ожидать его быстрое продвижение по проторенному пути на Рязань или Каширу, где речных преград нет. Ока с засеками за спиной. Пойдет ли Крымской дорогой, или изберет старый Муравский шлях с легкими перелазами в верховьях Оки, где она устремляется почти на север? С него может уйти на Бакаев шлях или Изюмский. Думай не думай, а не угадаешь. Для окончательного решения, куда двинуть  рать наперехват, князь ждал новых вершников.  Самая важная весть пришла с гонцом из его вотчины Новосиля. Двух лошадей загнал дворянский сын. Шел сначала на Мценск, упредил тамошних о набеге басурман, сменил свежего коня, и дальше прямой дорогой ему знакомыми тропами через леса и поймы притульские. Едва на ногах держался парень, только осушил чашу поданную с водой и – к  воеводе.
─Князь-воевода, батюшка, обложила орда твой  Новосиль, да не взять ему нас, обломается. Городок  твоими заботами, что кулак сбитый,  приткнулся  вплотную с правой стороны речки Зуши. Татарину  брод нужен, а левый-то берег высок. Поместное войско в оборону встало, к тыну, ко рвам, а меня воевода к тебе послал.
─ Много басурман осадило Новосиль?─ сурово сдвинув  широкие брови, спросил князь.
─Потому как проносился вихрем, показывался, да  стрелами засыпал нас, многие тысячи. Уходя, я видел, как часть татар по левой стороне Зуши на Мценск подалась. Я коня сменил и скорей к вам бежать. Только сжег татарин посад у Мценска. Видел зарево сзади, а города ему не взять. Воевода там  расторопный. Осаду выдержит. Хочу с ратью идти на поганых.
─Ладно, оклемайся, в поварную ступай, подкрепись и в дворянскую конницу,─ распорядился Воротынский, и тут же сотнику Важину наказ:─ пойдешь передовым со своей сотней на Одоев. Разведай, где крымцы, что удумали? Если не встретишь басурмана, иди на Белев. Нынче крымец, видно, новые пути щупает, многие лета там не был. Гонцов отправляй, как расписано в полковой грамоте.
─ Все исполню, князь. Дворяне службу нести умеют.
─ С Богом, сотник! Следом выступит основная рать. Оповестить воевод к сбору!─ властно раздалось на площади тульского кремля. И сейчас же бирючи разнесли по войску приказ воеводы.
─ Выступаем на басурманов, час на сборы!─ летели их звонкие голоса, подстегивая к спеху воинских людей.
В Туле князь ввел осадное положение, приказал вывести к стенам поместное войско, вооруженное пищалями и полным набором холодного оружия, а сам с дворянской конницей и  казачьими сотнями выступил к Одоеву. В обозе  легкие пушки,  которые били по врагу «дробом»*─ отборной гранитной галькой. Следом шел  скорым шагом стрелецкий полк, вооруженный  пищалями и бердышами.
Первая стычка дворянской конницы с передовым  отрядом набега, как и предполагал князь, произошла в окрестностях Одоева, в его родной вотчине. Сотник Важин, надежный княжеский ученик, решительной атакой рассеял передовую вражескую конницу, часть порубил, взял пленников. Под прикрытием стен города и поместного войска сотник учинил допрос, предварительно разведя добрый костер, в который воткнули железо.  Четверо злых татар и один ногаец на вопросы толмача: «Кто ведет орду?»─ гордо отвечали:
─ Сам великий повелитель Крыма.
─ Сколько у хана воинских людей?
В ответ  злобное молчание.
─К каким городам движется войско хана?─ последовал новый вопрос, ─ когда прибежит сюда ваш повелитель?
Результат тот же. Тогда первому прижгли пятки раскаленным железом, воин завизжал и показал:
─ Пленник талдычит,  что хан пойдет на Белев и Одоев.  У него (пленный показал два пальца, один согнутый) столько туменов. Пятнадцать тысяч, вестимо,─ перевел жесты толмач. Самого повелителя охраняет  тысяча калыков с турецкими  аркебузами.
─ Почему хан пошел новым путем, а не рязанским?─ спросил Важин.
─ Наш повелитель узнает новый путь и богатые места, чтобы брать  полон, где его не ждут.
Дознавались у каждого пленника, сверяли ответы и только тогда слали гонца к воеводе
О калыках Воротынскому довелось слышать. Это были  отборные воины из абхазов, черкесов, грузин. Ратную науку они познавали с детских лет в степях Крыма, а, возмужав, селились в Бахчисарае и в окрестных деревнях, готовые в любой час  выступить в набег во главе ханского войска. Их отличала свирепость нравов и желание держать в руках ружья, умение использовать их в бою и в защите своего повелителя. Однако основная конная рать крымцев имела традиционное оружие: лук со стрелами, копье, кривую саблю, аркан. Владели им нукеры превосходно. У хана под седлом каждое лето находилось до сорока тысяч конницы. Но мог  собрать со своих улусов и прилегающих к Крыму ногайских степей нукеров в два-три раза больше. Только в самой Тавриде насчитывалось шесть тысяч больших и малых  аулов, сплошь с многодетными семьями, из которых войско пополнялось воинами. И ходили татары многочисленными изгонами на Русь ежегодно и внезапно, брали полоны, угоняли в Тавриду, продавали  на невольнических рынках. Гнали скот, жгли деревни и посады. Грабеж стал их источником жизни, жгучим  бичом для юга страны. Больше всего страдали рязанские земли и посады. И вот злодей решил изведать  западные русские вотчины, славно поживиться нетронутым богатством.
Еще до выступления Воротынский велел дополнить имеющееся в полку сооружение, напоминающее гуляй-город* поместным конным транспортом, посадил  стрельцов  на телеги, приказал бежать  колоннами, чтобы кучно прибыть к месту брани, учать сражение единым кулаком. В Одоеве войска сошлись и двинулись дальше к удобной переправе через Оку вблизи Белева, выставляя далеко вперед конные разъезды. Ночь прошла в