ржи и пшеницы, сыпучего красного проса, на низком лабазе в снопах лен долгунец для мялки, чески и плетенья веревок в длинные скучные зимние месяцы. Степенные монахи и мужики в мирской одежде – наемные люди молотили снопы ржи. Они повернули головы в сторону проезжающих, с любопытством всматриваясь в гостей. Тут же стайки воробьев, и сытых воркующих голубей на застрехах. А вот вороха сахарной свеклы для варки патоки. Все примечал князь опытным глазом, оценивая немалое и богатое хозяйство монастыря, где монашеское братство использовало наемный труд крестьян и мастерового люда. Князь слышал отголоски церковных споров сводившиеся к тому, что святые люди не должны пользоваться мирским трудом, а кормить себя сами, быть нравственно выше любого мирянина. Но князя мало интересовали эти споры, более волновало устройство армии, утверждение в ней единоначалия главного воеводы, в частности, в обороне южных границ от набегов хана. В голове у воеводы на этот счет роилось много замыслов, какие он начал вершить на засечных линиях по Оке и которые теперь без него, видно, зачахнут. Волновала также роль боярской думы в управлении государством, как основного советника государю во всех его делах. В думу должны входить не только знатные и родовитые князья и бояре, но больше люди наделенные умом и расторопностью, преданные царю и отечеству. Говаривал о сих мыслях князь государю, тот слушал, молчал, но соглашался ли?
Устройство на новом месте, хоть и лишенное уюта и роскоши, какое царило в его родовом поместье, свершилось быстро. Князя привычного к воинским походам, частой смены обжитого жилья оно не тяготило. Более страдала княгиня Степанида, но с ней были отправлены ее прислуга, дворецкий, да черные мужики и женки. Они-то позже и создали на новом месте благочинный уют.
Князь в сопровождении игумена осмотрел дом. Он показался ему благопристойным с общей палатой, опочивальней, поварной, двумя комнатами для детей и одной для нянек. Лавки, столы кровати и топчаны строганы, часть из них крашена желтою краской.
─ Для княжича и княжны по отдельной спаленке. Людей ваших разместим в соседнем доме. Большего не имеем, князь,─ сказал игумен, разводя руками.─ Ко княжичу иеромонаха приставлю, пусть Божье слово с детских лет впитывает да к наукам зреет.
─ И на том будем благодарить Господа,─ с сердечным чувством отозвался Михаил Иванович,─ признаюсь, страшился темницы. И сиживал в юности во время опалы отца моего при Елене-правительнице. Наслышаны?
─ Земля слухом пользуется, сыне, и будем смиренно нести свой крест.
─ На военной службе государевой я свыкся ко всяким невзгодам, не дрочона*, под открытым небом вместе с ратниками ночевал для поддержания духа в войске, и в шатрах царских, и в простых дворовых избах. Как-то княгиня с малыми детками! Но свыкнется и она, любя и почитая, не раз за мной следовала на южные украины. В честь милости царской прошу, святой отец, отслужить молебен в Успенском соборе.
─ Отслужим с почестью, князь.
Жизнь в монастыре потекла неспешно, без особых сует, скучно, зевотно. Безделье расслабляло волю и казалось, дни активной жизни на государевой службе сочтены. Утрами просыпались с тяжестью своей бесполезности, только и бодрила обязанность вырастить детей, да выпустить достойными в свет. Под звон церковных колоколов шли молиться в храм. Совершали прогулки в пределах монастырских стен, ибо ограничены были в передвижении, за ссыльными вели надзор постоянно два пристава. Они менялись к соборному воскресению каждого года. Правда по первому снегу собралась ватага охотников на зайцев, князь с позволения пристава тоже участвовал в ней. Но против азартных забав с гончими в своей вотчине, одно баловство. Были потом охоты на кабанов, на оленей, сие дело посерьезнее, без сноровки кабана не возьмешь и оленя не скрадешь на выстрел. После таких прогулок бражничали. Пили крепкие медовые настойки рябиновые, да смородиновые, водку анисовую, закусывали икрой черной и красной, лососем соленым, севрюгой жареной, смаковали вина рейнские или романеи, привозимые князю от государя, заедали изюмом и винной ягодой. Пели песни с архимандритом церковные и старинные русские. Слушали голосистую княгиню Степаниду, моложавую и приятную лицом и станом, белокурую, но чернобровую с томными голубыми глазами.
Княгиня брала напевную ноту, заводила старинную песню, а князь на гудке подыгрывал, и лилась широко песня о просторах земли Русской:
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота океан-море,
Широко раздолье по всей земле,
Глубоки омуты Днепровские.
Кудрявы берега синь-Оки.
Богаты леса Черниговские,
Золоты хлеба на Рязанщине…
Тут князь призывал Никиту с дудой, дядьку княжича Ванюши с накрой*, сам князь брал гудок-балалайку* и раздавалась озорная плясовая. Княгиня, подобрав длинную юбку, выходила на круг, выбивала дробь каблуками и плыла лебедушкой, платочком помахивая, а Никита, наигрывая задорно, шел за нею вприсядку. Прибегала плясица девушка-покоевка* и под одобрительные кивки князя забегала в круг и задавала жару.
Как не вспомнить в такие минуты первую встречу с суженой. Долгие лета ходил князь Михаил в холостяках. То великокняжеская опала не позволяла выбрать невесту, то ратные походы, то государева служба. Однажды, вернувшись после сторожевой службы в свою вотчину уже по снегу, встретилась ему ведунья у ворот своей усадьбы. Князь только что сошел с возка, а на плечо ему слетела голубка белоснежная, заворковала. Князь диву дался. Полна голубями его голубятня, любил он наблюдать за полетом стремительных птиц, когда их выпускали на прогулку. Бывало, кормил с руки иных, но чтобы вот так встретила его голубка, усевшись на плечо, не бывало.
─ Знай, князь, что голубица весть тебе подает, Лелем она послана. Быть тебе ныне женатым. Уж и невеста сыскалась. Встретишь намедни и полюбишь.
Сказала, почтенно поклонилась и удалилась.
Молча провожал ведунью взглядом князь, а голубица с плеча не улетает. Неспроста. По его приезду посадский воевода пир званный устроит. Это как водится: хозяин на зиму вернулся. Не на веселье ли встретит он девицу красу, да и сватов зашлет?
Снял с плеча голубицу, на руку посадил. Не улетает птица, только крыльями машет да тихонько воркует. Слышатся в ворковании свадебные припевки: «Люли, лель, лелё». Неспроста, неспроста! Очарованный загадочным явлением так и вошел князь в усадьбу с голубицей на руке, только тогда подбросил и проводил взглядом, как устремилась она на свою же голубятню и уселась на самом высоком коньке, что б видна была всему княжескому люду.
Вышло так, как подумал. К посадскому воеводе сестра родная с дочерью гостить приехала. Сам воевода представил сестру и племянницу князю на званом обеде. Глянул на девицу, в кроткие очи опущенные долу, и захолонуло сердце молодца: попался в силки, не выпутаться. Голос напевный, чистый, да взгляд томный запали глубоко в душу. Бил челом государю о руке Степаниды и заслал вскоре сватов.
Свадьбу справили богатую. Приглашен был государь, приезжали братья князья Владимир и Александр с женами, Захарьины-родственники, братья Палецкие, Татевы и многие другие бояре и князья. Есть что вспомнить, порадоваться счастьем, пролившимся в ту зиму на головы молодых обилием своим, словно древний божественный Лель каждодневно выплескивал на них амурное зелье. Вспоминается, как звенели бубенцы и пели полозья саней, когда по морозцу кони несли молодых в церковь, как разливался по Одоеву праздничный благовест и венчальная песнь, а обручальные кольца охватывали приятным холодком пальцы…
В иные вечера князь вспоминал былые походы на татар казанских, сшибки на засечных линиях с крымцами, которые, по мнению Михаила Ивановича, очень воинственны и храбры, а под покровительством османов дюже опасны.
─За спиной у крымцев могущественная Оттоманская Порта. Она восславила себя покорительницей мира,─ рассуждал не без основания князь, обладая стратегическим мышлением,─ и еще не раз придется схватиться на южных украйнах русскому воинству с коварным врагом.
Князь, ни на кого не сетуя, говорил игумену о своих замыслах в укреплении засечной линии по Оке от Белева на Тулу до Рязани, о том, что сторожи надо относить далеко на юг за засечную линию. По мере сил создавать новые засеки на путях крымской неудержимой в походе конницы, и что он воевода и верный царев слуга, нужен отчизне там, где горячо от татарских сабель и стрел, а не здесь томиться в безделье и бражничестве. Архимандрит соглашался с князем и шептал ему, мол, как представится случай, замолвит слово перед митрополитом, будет просить, чтобы тот убедил государя снять опалу с боевого воеводы. Не дело князю здесь отсиживаться. Он должен вести борьбу с лютой ордой. Она ежегодно грабит и пустошит посады и города, уводит в полон сынов и дочерей русских. Михаил Иванович благодарил архимандрита, молился о царском прощении. В тягучее безделье занимал себя чтением церковных книг, княгиня воспитанием детей, да и сам князь все больше уделял время подрастающему княжичу Ивану, которого скоро приспеет учить грамоте, а там и ратному делу.
В последнюю зиму надзор за семьей князя несколько послабел, приставы разрешали совершать прогулки в окрестные леса, и князю полюбились лыжные вылазки с подрастающим сыном и боярином Никитой, исполнявшего множество обязанностей при дворе. Нередко в погожие безветренные дни ходили до сумерек. Широкие подбитые камусом лыжи на ногах у взрослых хорошо скользили по таежке. Следом в возке катили по убродным снегам княжича, укутанного в овчину. В вековых темных ельниках было сказочно красиво. Старые ели, усыпанные золотистыми шишками, кормили зимующих здесь рябчиков и синиц, красногрудых снегирей и клестов. То и дело попадались беспокойные трескучие сороки и лунки осторожных тетеревов. Княжичу Ивану чудилось, что вот-вот вместе с птицами он увидит седого от мороза лешего из сказок, рассказанные матушкой в длинные вечера перед сном, а то и лесовика, стерегущего долы. Отец показывал мальчику следы заячьи и лисьи, косули или сохатого и обещал взять на охоту, когда княжич подрастет на годок другой, если пристав не будет возражать. Княжич был рад, и сердце его трепетало в истоме ожидания.
Веселей и просторнее казались сосновые боры, особенно, где не встречался густой подрост. Тут Никита где-нибудь рядом со свежей валежиной, утоптав глубокую белизну, разбивал стан, собирал сучья, ветки и разводил костер, набивал медный чайник снегом, подвешивал его на тагане над костром. Княжич, выскочив из полушубка, в валенках-катанках, в шитом из верблюжьей ткани армяке подбрасывал валежник, кормя жадный огонь. Никита продолжал хлопотать: доставал из заплечного мешка краюху хлеба, закутанного в холщевую тряпицу и овчину, чтоб не промерз, свиное соленое в ладонь толщиной сало, колбасу, которую разрезал на пластики и, нанизав на крепкий березовый хлыст, поджаривал на огне.
─ Вот так мы много раз с батюшкой-князем и на охотах, и в военных походах себя потчевали,─ говорил Никита княжичу.
─ В Одоеве нашем больше под дубом садились чай пить.
