что мне, возможно, придется у кого-то отнять жизнь. Хотя на моём счету уже не одно такое дело. И потом, когда всё заканчивается, долго прихожу в себя. Длительное время отхожу, заставляя себя стёреть все это в душе.
— Не могу тебя осуждать за это! — Честно сказал я. — Я тоже не вижу в этом удовольствия. Чтобы бы там не говорили, а лишать жизни божью тварь мерзкое занятие.
Ты ведь знаешь, да и Тусиана на это вполне прозрачно намекала, что в нашей с тобой последней жизни, мне приходилось совершать убийство по существу преднамеренно.
Если отбросить в сторону всякие тонкости и отговорки, я не могу сказать, что это доставляло мне удовлетворение. Хотя я никакого раскаяния или сожаления не чувствовал.
Мы оба, словно по команде застыли, прислушиваясь к темноте. Где-то вдалеке прогремела автоматная очередь. Потом всё стихло. И воцарилась полная тишина, в которой было слышно, как растут травы. Слева от нас слегка подрагивали вершинами деревья остатков перелеска, которые в темноте старались выглядеть лесом.
— Да, — тягуче послал я ему цепочку сигналов, словно мои мысли вязли в повидле, — опыт-то у нас с тобой в прошлом совместный! Хотя в последние годы стал сильно розниться. Но как много я бы дал, чтобы переубедить людей, чтобы они стали жить по законам Творца. Только я ведь понимаю, как это далеко от шестой реалии, в которой нам довелось встретиться. Хотя…
И я рассказал ему историю, которая произошла со мной в молодости, которую я глубоко прятал в самой глубине своей последней памяти.
Как раз в день защиты дипломной работы в университете. Ко мне подошёл товарищ по вузу, обучавшийся в другой группе, с которым мы совместно работали в редакции городской газеты. Он тоже в этот день защищал диплом, и предложил сразу после защиты сходить в гости к сотруднику Службы госбезопасности, очень интересному человеку.
Они давно дружат, Викт, как звали моего коллегу, будет рад познакомить нас. Тот сейчас не здоров. И ему будет очень приятно, если мы навестим его.
Я уже было решил сразу отказаться. И отдохнуть по полной программе от всех дел на пару-тройку дней после того, как закончится защита. А тут такое неожиданное предложение.
Но оно заинтересовало меня. И, поколебавшись, я согласился. Только при условии, если не буду в тягость этому больному. А если замечу иное, сразу же уйду. Но Викт заверил, что я, узнав этого человека, ни о чем не пожалею.
Купив коробку конфет, уже дипломированные, мы напару отправились к Нику. Так звали сотрудника госбезопасности.
Дом, куда меня привёл Викт, был массивным, пятиэтажным каменным зданием послевоенной постройки, когда всё делалось капитально и основательно.
Он стоял на набережной, в самом центре Бакувера. Знакомый Викта жил на последнем этаже. Так что топать пришлось туда пешком, без лифта. Лифты устанавливали только в зданиях, где было не менее шести этажей. Впрочем, мы не жаловались. Молодость и не на такое способна.
Дверь открылась так быстро, словно хозяин квартиры только и ждал нашего звонка. Среди многочисленных представлениях о гэбэшниках среди обывателей прочно занимает место образ некоего страшного громилы с пудовыми кулаками, готовыми опуститься на голову любого, кто ему чем-то не понравился.
Но человек, отворивший нам дверь, был среднего роста, не широк в кости, худощав. Словом сама интеллигентность. На его лице светилась почти застенчивая улыбка.
— Я так рад вам! — Приветливо сказал он, с такой сердечностью пожимая нам руки, словно давно знал, что Викт обязательно придёт не один, и именно со мной, а не с кем-то еще.
Это меня сразу расположило к нему. Я внимательно пригляделся к хозяину, раз уж нам довелось столкнуться. Меня поразили его выразительное лицо, умные, словно смотрящие в самую глубь твоей души большие карие глаза. Я тщетно пытался найти хоть какую-то чёрточку в нём, которая могла бы вызвать негативное чувство.
Ну, увы, ничего так и не нашел. Даже бархатный халат вишнёвого цвета с золотыми полосками, наглухо запахнутый и препоясанный в талии, который иному придал бы барский вид, сидел на нем без претензий. А по тому, как он кутался в него, я понял, что его мучает озноб.
Он явно был не здоров. Викт тут ничего не преувеличивал. Бисеринки пота на лбу, которые он промокал тонким батистовым платком буквально каждую минуту, также свидетельствовали об этом же.
Ему бы не гостей сейчас принимать, а лежать в постели, подумал я. А он вместо этого бросился хлопотать на кухне, успевая на ходу предложить, помимо чая, также кофе и какао.
Он велел нам вымыть руки с улицы. Проконтролировал, насколько тщательно мы это сделали. И провёл в гостиную. Гостиная показалась мне огромной. Не потому что она была велика. Она была стандартной – чуть более двадцати метров. Но ощущение простора ей придавало почти полное отсутствие мебели.
В середине комнаты стоял компактный обеденный стол, который окружали всего четыре стула. В углу, словно пытаясь скрыть смущение за свою несовременность, приткнулся телевизор.
Если сюда добавить огромный, почти во всю стену стеллаж с книгами, вот и вся обстановка. Нет, пожалуй, ещё ковёр, распластавшийся под столом, брошенный под ноги. А это было и вовсе непривычно для тех лет, когда такое богатство вешали исключительно на стены.
Вскоре на столе оказался вскипевший чайник, к которому присоединился заварочный, банка растворимого кофе, коробка чудесных печений, которые мне очень понравились. И конфеты, которые мы принесли с собой.
Он достал три маленьких рюмочки и бутылку, которая на треть была полна коньяком. И предложил нам выпить за большую радость, которая прилетела к нему буквально за час до нашего визита. Добавив при этом виновато:
— Я, к сожалению, выпью с вами всего несколько капель! Мне больше никак нельзя! Ты же в курсе, Викт?
Викт кивнул.
— Так за какую большую радость мы должны выпить? — поинтересовался Викт, пытаясь вогнать беседу в прежнее русло, погасив упоминание о болезни.
— Три дня назад в Нагорье, где я служу, под мою личную ответственность был выпущен на свободу человек, под руководством которого лица одной национальности убивали людей другой.
— Как!? — вскричали мы с Виктом одновременно. — Выпустить убийцу, которого надо расстрелять?
Однако мы не смутили нашего хозяина.
— Несчастье в том и состоит, что многие думают точно так же, как вы! Ну, расстреляли бы его, что дальше? Его место занял бы другой. И дела, возможно, оказались бы ещё хуже.
А я ведь предложил выпустить его не просто так. Он показался мне умным человеком. Я работал с ним! Мы беседовали целые дни, а то и вечера напролет почти три года. И я сумел убедить его, что он занимается пустым, глупым и подлым делом, которое никакой пользы никому не принесет.
А теперь— внимание! — та самая хорошая новость, о которой упоминал вначале! Два дня назад, как я уже упоминал, Гарк, мой подопечный, вышел из тюрьмы под мою личную ответственность.
Сегодня мне прислали сообщение, что три из пяти групп террористов, для которых он был безусловным авторитетом, прекратили свое существование. Некоторые бандиты явились в органы с повинной. Разве это не радость? Разве за это не стоит выпить?
Та моя встреча с Ником была единственной. Через два дня, Викт сообщил мне, что Ник вылетел в столичную больницу на операцию. И скончался во время нее на операционном столе. Хотя я так мало был знаком с Ником, новость страшно потрясла меня.
Но наша встреча навсегда запечатлелась во мне. Я сохранил образ Ника и все о нем в памяти. Как особое очень личное сведение. Поэтому-то ты ничего о нём не знаешь, — сказал я Теяру— Я часто вижу его, словно наяву.
Из курса университетской психологии знаю, что существуют только две формы воспитания — убеждение и принуждение. И что принуждение чаще всего плохо срабатывает. И тогда приходится прибегать не просто к принуждению, а к его самой тяжкой форме — уничтожению. Война и есть конечное выражение этой формы.
Мне кажется, завершил я свой рассказ, что Ник образец того, каким должен быть воспитатель. К сожалению, мы живём псевдодемократическом обществе, где царят разнузданность и поощрение животных начал.
Демократия, о которой столько говорится сегодня, это такое состояние общество, где одни стараются сбить с толку других, принимающих все на веру. А забивают головы людям чаще всего, действуя в соответствии со своими желаниями и наклонностями.
И при этом четко преследуют свою выгоду. Но куда опаснее те, кто соглашается со всей этой мерзостью и поддакивает негодяям, вполне понимая, о чем речь и делают вид, что ничего страшного не происходит. И никто подобной пропаганды не запрещает. Человека же, который мало что разумеет, так легко обвести вокруг пальца!
И вот итог. Воспитателем у нас нынче автомат, а не правдивое слово!
На мгновение повисло молчание. А когда Теяр выдохнул очередную порцию никотина, я спросил:
— Скажи, ты не пробовал попытаться направить мышление людей в какое-то другое, нормальное что ли русло? Я имею в виду тех, с кем воюешь?
— У нас есть одно преимущество, которого не было у твоего покойного гэбэшника, — ответил Теяр, — Нас труднее провести. Мы способны читать мысли. И корректировать свои слова. А многие из тех, с кем мы контактируем об этом не знают.
Если бы ты знал, как охотно соглашались со мной большинство тех, с кем я вел задушевные разговоры на подобные темы! На словах они прямо голуби, осознавшие.
Но в глубине души они оставались все тем же зверьем. Ты же знаешь, что такое психология раба. Первый признак рабского состояния общества это лживость и притворство. За этим скрывается все остальное.
Рабы с детства ничему не учатся. Они уже в юном возрасте прекращает развиваться. И всю свою оставшуюся жизнь они живут с нахватанным впопыхах и по верхам багажом. И действуют соответственно.
И уж конечно, тебе не хуже меня известно, что гораздо проще подобрать ключик к тому, у кого нет никакого так называемого собственного устоявшегося, выстраданного мнения, чем к тем, у кого оно уже полностью сформировано.
И тут мы почти одновременно заметили, как от одного дерева к другому перебежала тень. Теяр прижал палец ко рту, призывая к полному молчанию. Вжался в кору дерева, а рука скользнула к оружию, с которым он не расставался. Я тоже замер.
СОЛИТОН 20
БЕСЕДЫ С СИЛАМЕНСОМ
Свой рабочий день я начинаю с обхода подземелья. Так я называю подземный этаж, где находятся блоки памяти Силаменса. Я должен убедиться, что вентиляция и очистка систем работают отлично.
Блоки, выстроившиеся в две шеренги вдоль стен, меня встречают вспышками светодиодов. Кажется, что они перемигиваются между собой, пытаясь сообщить друг другу: он пришёл!
Впрочем, так оно, наверное, и есть. Силаменс работает круглосуточно. И на огромных скоростях, какие не снились человеку. Хотя порой и в человеческом сне за несколько минут может пробежать целый кусок жизни длинной в несколько месяцев, а то и лет. Искинтелу же не нужен сон. Его питание — электричество. И получает он его столько, сколько ему требуется.
Я всегда считал, что мышление это накопление большого количества знаний, сортировка их, распределение на особые полки, так, чтобы
Рекомендую размещать частями.
Улыбаюсь.