все больше размываться ориентиры и ломаться сознание. Но между тем уже им навязан новый стереотип шизоидного мышления. При этом толпу убеждают, что известный голый король щеголяет в еще более прекрасных одеждах, чем прежде. А малец, который крикнул бы, что самодержец-то голый, на просцениуме все не появляется!
Критики между тем удваивают стремление «помочь» толпе понять, что король по сути дела не просто одет. А одет одним из лучших кутюрье мира. И тогда появляются массы не только тонких ценителей нового искусства, но и подражателей. Что уже само по себе дорогого стоит.
Взять хотя бы культовый "Чёрный квадрат". Недавно один из толстых журналов по искусству опубликовал сведения, что этот квадрат теперь совсем уже не единственное в своем роде уникальное произведение. У его автора оказалось несколько тысяч соперников. Они создали и даже еще богаче обрамили багетами квадраты всех цветов радуги. И ее оттенков.
Понятно, что мы всего в одном шаге до того прямого заявления, что у Тициана, Иванова и прочих просто не хватило ума и воображения создать нечто подобное. Не говоря уже о мастерстве. Хотя, конечно же, написанное ими – тоже искусство. Но зачем это делать? Разве и так не ясно? Они просто устарели. Отжили свое. Сегодня так писать нельзя! И уж совсем затушевана тема: сумели бы маститые импрессионисты хотя бы хорошо скопировать их работы?
Но самое главное, еще не возникла та плеяда маститых критиков от политики, управлявшихся из банковских сейфов, которые могли бы разъяснить обычным людям недосягаемость высоты искусства, уходящего своими корнями в глубокую древность. К эпохе троглодитов, возможно. Что рецепт изготовления подобных шедевров безвозвратно утерян. И неожиданно вновь обретен при возникновении импрессионизма.
Лучшие из этих импресспроизведений уже сумели убедить мир, что одно подобное произведение стоит многих, если не всех полотен Рафаэля с его мадоннами, явно не способными вызывать таких высоких и тонких чувств, которые могут породить импрессионисты. Не говоря уже о Рубенсе, чья тяга к массивным телесам куда больше наводит на размышление о мясной лавке, чем о чувственных образах.
Ведь мир тогда совершенно неожиданно вдруг стал не готов признать, что не в силах отличить великое от низменного, прекрасное от безобразного, стряпню от высокого поварского мастерства. И даже не предполагал, что большой Рынок искусства как раз и возникнет к появлению авангарда.
Искусство – это слово для определения чего-то не настоящего. Что создано не природой, а сделано человеком. Есть даже такой термин, как «артефакт», не требующий объяснения. А мастерство это талант приближения мастера к максимально точному отображению им объекта этой самой природы. И его характера. Если так, то мастерство и должно оцениваться по степени этого самого приближения. Или нет?
Хорошо! Всего один вопрос. Кто из вас хотел бы видеть рядом с собой в качестве подруги женщин, изображенных импрессионистами? Или вы бы предпочли красавицу Нарышкину Боровиковского? Ответ можете не сообщать мне. Будьте честны только с собой.
А теперь еще один вопрос. Имеем ли мы моральное право, подойдя к холсту, где размазаны вместо лиц пятна, слушая музыку, мелодию которой мы не в состоянии напеть, читая книгу без мыслей или рассказывающую нам с восторгом об убийствах и насилиях, недвусмысленно заявить: да, это прекрасно!»? …
Мне понадобилось буквально минута, чтобы посмотреть и зафиксировать в памяти, все написанное в конспекте. Я хорошо понимал, что хотел этим всем сказать Ярс. И его состояние.
Я еще вначале прочитал в его сознании, что ему уже совершенно безразлично, ждет ли его смерть или нет. И никакого страха об ее приближения не испытывал. Он даже задремал, пока я смотрел его записи. Но неожиданно открыл глаза и сел.
— Одни древние философы утверждали, что цифра или число правят миром. Другие считали, что миром правят идеи. И думали, что их утверждение не противоречит мнению «цифровиков». Но, что мы видим в действительности? Оставим в стороне спор о первичности яйца или курицы. Но едва идея начинает обретать форму, как тотчас начинает разрушаться ее смысл. А если она имеет смысл, то он никак не способен обрести форму. Почему?
Великий поэт создает великий язык. Ему создают прекрасные памятники, чтобы запечатлеть его образ в форме. И тут же начинается процесс, в итоге которого и сам поэт, и его детище становятся понятны все меньше и меньше.
Великий революционер создает новое общество. Общество для всех. Ему ставят повсеместно монументы. И чем больше ставят памятников, тем менее становится понятна его роль и смысл того, что он сделал. Памятники под улюлюканье тех, кому эти люди посвятили свои творения, сносят.
Что же происходит?
Он смотрел, будто сквозь меня, и продолжил:
— В социуме никогда не бывает ничего лишнего. Любая, даже самая незначительная, на первый взгляд, мелочь со временем станет детонатором взрыва в сознании очень многих людей, корежа их личности и подменяя понятия.
Вот и война началась не тогда, когда одна армия напала на другую. Война началась тогда, когда кто-то впервые заявил, что звук и речь, практически одинаковые в языках двух наций, явно безобразны в звучании слов другой нации, не говоря уже о патриотизме этого звучания. А о том, что кто-то позарился на земли, где живут другие, вообще не сказано ни слова.
Я дал ему выговориться. И сказал:
— Признаюсь, что готов разделить твои суждения и оценки. Но где конкретные выводы?
— Так это же конспект! Остальное я сказал в лекции. Когда-то люди, эксплуатирующие чужой труд, держали остальных в полном невежестве. Но сменились технологические процессы, Для их успешного ведения боссам пришлось дать тем, кто гнул на них спину, определенную грамотность. И знания, достаточные, чтобы обеспечить процесс производства.
Но они не ожидали, что дело зайдет так далеко. Люди начали усваивать куда больше, чем это предусматривалось. Многие стали интересоваться поэзией, театром, живописью. Это все не так безобидно, как кажется. Это развивает мозг личности
Тогда хозяева решили дать задний ход. Девиз «Разделяй и властвуй!» основан главным образом и в первую очередь на низком интеллекте и психическом разобщении членов общества. В результате мы получили серьезные сдвиги по фазе в литературе, особенно в поэзии, в прозе, в музыке и т. д. То есть там, где взращивается интеллигенция, как возможный концентрат мысли народа.
Итоги не заставили себя ждать. Среди людей, которые могли стать выразителями общей воли быстро начало увеличиваться количество нелогичных, глупых или просто растерявшихся. Да и количество свихнувшихся возросло. Ведь сумасшествие это раздвоение сознания.
Я кивнул. У меня уже созрело для него предложение. Если он действительно хочет воевать на нашей стороне, наша группа готова взять его к себе. На мой страх и риск.
Мы позаботимся, чтобы он получил все необходимые документы и оказался в нужных списках. Хотя он должен понимать, что мы оба можем не дожить до того звездного мгновения, когда война закончится как по мановению волшебной палочки. А если – нет, пусть убирается ко всем чертям!
Ярс давился смехом, зажимая сам себе рот, чтобы его никто не услышал.
— Если бы я только знал! Если бы хотя бы мог представить такое, вышел бы к вам ещё три дня назад, когда сюда пригнали эти танки!
— И только зря прождал бы трое суток, — усмехаясь, отмахнулся я. — Мы здесь с сегодняшнего утра.
Кризис наших взаимоотношений миновал. Он оказался находкой для нашей группы. Новичок быстро научился неслышно ходить, седьмым чувством ощущать опасность, молниеносно действовать, быстро и конструктивно принимать решения. А после одной из вылазок привел в отряд еще одного человека, который также хотел выступать на нашей стороне.
По окончании последней вылазки я предложил ему несколько дней для отдыха. И он решил навестить семью. Мы давно стали добрыми друзьями. Но всё же Ярс при в любом подвернувшемся случае, не упускал возможности вспомнить, будто бы при первой встрече я хотел его расстрелять. И, странное дело, это всегда вызывало хохот у тех, кому его «сообщение» доводилось слышать. Вот я и решил его спровоцировать сейчас.
Мы вошли в нашу «избушку». Здесь Ярса ожидал еще один сюрприз. Он столкнулся второй раз за последние полчаса с еще одной парой полных близнецов. На этот раз женщин. И с удивлением переводил взгляд с Лорины на Тусиану, не зная, что сказать. Потом швырнул в сердцах свой вещмешок на землю с возгласом:
— Да какая к черту разница! — И замолк.
— Скоро вернутся остальные. А пока мне хотелось бы набросать план нашей работы на ближайшее время. Ты с нами, Лео? — Спросил я.
Лео кивнул.
— А ты, Лорина?
— Если я смогу принести хоть какую-нибудь пользу…
— Понятно. Ну, Ярс, докладывай, что ты обнаружил по дороге домой и обратно на базу.
— Тут в двух днях пути есть база для иностранных наемников. Они чувствуют себя, по-моему, совсем как дома. Надо их в этом разубедить!
Но тут вперед выступил Лео.
— Не два дня. А всего несколько минут. Мы с Лориной организуем вам телепортацию. Но эти сэкономленные два дня я прошу тебя и Тусиану помочь нам в другом деле. Есть тут одно осиное гнездо, которое очень хочется поворошить и посмотреть, что из этого выйдет.
— Мы готовы! — Ответил я.
— А наша роль какова, неблизнец? — ухмыльнулся Ярс.
— Ты, чудом не расстрелянный, дождешься остальных, сделаешь что-то вроде плана базы, которую нам предстоит обследовать. А потом все вместе обсудим детали «визита».
Услышав такое обращение, Ярс поперхнулся. Но больше, насколько я помню, он подобным образом к Лео не обращался.
СОЛИТОН 22
ПРЕЗУМПЦИЯ ВИНОВНОСТИ
Иду ноздря в ноздрю со временем. Мои коллеги по клубу говорят, что по мне можно время сверять. Потому что я всегда прихожу как раз к моменту начала заседания. Я никогда не прихожу заранее. Даже за 10 минут. Мне не нравятся плоские шутки, которыми забивают вялотекущие ожидание богатейшие люди мира. Мне совсем неинтересны новости, темы которых прочно устоялась и сводится к суммам легко заработанных денег. Или к сексу с извращениями.
Вот и сейчас, проходя, слышу рассказ Геса, красная рожа которого лоснится сальностью. Он живописует собеседнику, как вчера он отымел хорошенького мальчишку десятилетку. И как тот сначала плакал, а потом удивлённо и стыдливо лепетал, что не понимает, зачем дядя с ним это делает.
Гомосеков и педофилов среди нас немало. Но есть и, так сказать, с нормальной сексуальной ориентацией. Хотя считать их нормальными это всё - равно перегиб. И, даже не зная, о чём говорит Френсон, я уверен, что он посвящает собеседника в детали своего последнего орального восторга с молодой красоткой. Господи, как мне всё это обрыдло! Поэтому и появляюсь я так, чтобы только успеть сесть за свой стол.
Председательствующий, заметив меня, заулыбался: раз я, прибыл, стало быть, собрание может приступить к делу, И предоставил слово Илу Гётису. Владелец известной корпорации, повертел в руках дешёвый сотовый телефон — чтобы подчеркнуть свою простоту и своё презрение к богатству — которым, как и все мы обязан предкам, позаботившимся об этом в очень
Рекомендую размещать частями.
Улыбаюсь.