приказом министра обороны назначен. А на внедорожных машинах – кто я для них, для штатских? Новичок бесправный, по их представлениям! Вот и пришлось слегка поработать замполитом, научить их родину любить! В общем, пытался я из них советских людей сделать! – Анатолий весело засмеялся. – Да где уж мне! Они насквозь все взяточники, десятилетиями притирались друг к другу в соответствии с гнилостной своей сущностью! Вот если бы мне пулемет да парочку гранат… Но вышло всё наоборот! Это они изловчились и меня сократили! – он опять захохотал, будто в его словах содержался некий юмор. – Теперь я инженер городской службы лифтового хозяйства. И тут тоже, я тебе скажу, падения невероятные наблюдаются! И в прямом, и в переносном! Вот и сражаюсь за нашу советскую власть! – Анатолий снова заразительно захохотал.
– Интересно у тебя судьба сложилась! – без эмоций согласился ничуть не завидующий товарищу Андрей Алексеевич, чтобы как-то поддержать разговор.
– Теперь-то я думаю, не туда нас после училища распределяли! Ох, не туда! – опять засмеялся Анатолий, энергично потирая руки. – Мы страну готовились защищать от внешних врагов, а внутренних без сталинской мудрости еще больше развелось! Нас бы следовало распределять в штатские главки, министерства, в ЦК всякие… Да всем по маузеру вручать! Да с самыми чрезвычайными полномочиями! Тогда мы и страну свою сумели бы защитить! – и он опять захохотал. – А так ведь, пока мы врагу грудь подставляли, нас вся эта местная дрянная шелупень со спины подгрызала!
– Ты шутишь? Какой, к черту, Сталин? Мы до сих пор пожинаем его кровавую мудрость!
Впервые с начала разговора Анатолий осёкся и пристально всмотрелся в лицо товарища. Потом с удивленным сочувствием и затаённой надеждой, будто не стоит верить своим глазам, мало ли чего бывает, протянул:
– Ты что, Андрюха, болен?
– С чего ты взял? – по инерции удивился Андрей Алексеевич. – Будто сам не знаешь, что творилось в гражданскую… да в тридцать седьмом?
– Точно, спятил! Что творилось, спрашиваешь? Точно, болен! – уже уверенно заключил Анатолий. – Я даже диагноз твой знаю: банальный троцкизм и исторически-политическое невежество! – и снова захохотал, что свидетельствовало о не очень опасном, с его точки зрения, течении болезни у товарища. – Ладно! Вылечим тебя, дай только срок, а то буржуйский жирок крепко тебе душу подпортил! Ладно уж, расскажи о тех условиях службы и последующего существования, которые превратили тебя в столь матерого троцкиста! – захохотал Анатолий, видимо, прощая заблуждения товарища.
– Ну, конечно! Очень смешно! Ты у нас всегда слыл выдающимся! И о себе рассказал, и меня по всем полочкам уже разложил! Молодец!
– Да не обижайся, ты! У меня из-за инсульта голова давно не в порядке! Одноканальная! Да и тормоза не держат, могу ляпнуть, о чем потом жалею! Ну, и хватит обо мне… У тебя-то жизнь военная как прошла? – смеясь от переполнявшей его радости, вызванной встречей со старым товарищем, опять поинтересовался Анатолий.
– Да что там… Стандартно, можно сказать… Только в академию, в отличие от тебя, я вырвался командиром стартовой батареи, но с аттестацией на выдвижение… Ну, ты знаешь все эти проблемы поступления! Потом была Белоруссия, после нее повезло три годика в ГДР пожить. Ушел командиром дивизиона. Как понимаешь, подполковником, никому не нужным. Жена, двое детей… Ни квартиры, ни перспективы… Страна рухнула. Молодой мужик, вполне здоровый, а никому не нужен! Моя мать нас всех и приютила, да и кормила она же! Хоть в петлю от беспомощности… Долго я маялся, но когда вообще невмоготу оказалось, вдруг повезло – взяли меня в небольшую шведскую компанию… Теперь медицинское оборудование по всей РФ продаю. Деньги появились, жизнь наладилась, квартиру купил, в Европе часто по работе бываю, полмира с женой туристами объездили. Больше всего Великобритания нравится, но лишь внешне, а вглубь-то ее так про-сто не изучишь! В последнее время вроде и у нас в стране порядки стали принимать человеческий вид! Теперь, конечно, уже не социализм, трижды воспетый, будь он неладен да-же во сне! Его в последние годы даже народ проклинал, на чем свет стоит! Сколько жизней запорол! Ведь как было? Что ни делай, а ничего стоящего не добьешься, никуда не пробьешься! Даже если деньги есть, а купить-то нечего! Одна пропаганда! Мол, всё у нас самое лучшее, даже слоны! А где они?
– Это никак ты, Андрюшенька, нашу советскую власть, за которую я кровь проливал, поносить при мне вздумал? Да еще на сочувствие моё рассчитываешь?– уже с иной усмешкой возмутился Анатолий, полагавший, очевидно, что товарища занесло лишь ненароком, не может же он такую чушь молоть всерьез. Должен же понимать, где суть, а где вражеская пропаганда! Но тот не согласился:
– Будто для тебя это новость! Ведь ни честным людям, ни ворам жизни в СССР не было! Одни танки производили, но даже танк никто купить себе не мог! Быстро у тебя всё забылось!
– Это точно, многое забылось! Только с моей больной головы, что теперь спросишь? Но я, Андрюшенька, не головой своей, а хребтом давно уразумел, что, будучи крестьянским сыном, ни при какой власти я не пробился бы даже в лейтенанты! Поскольку рылом не вышел! А советская власть меня обучила, воспитала, поверила, подняла, и я ей по гроб всем обязан! А что не всё было, как обывателям того хотелось, так сам говоришь, чтобы стране выстоять, она таких, как мы с тобой офицеров, генералов, да солдат за большие деньги вооружала и кормила, а не народ свой бедствующий! И неплохо, надо сказать, нас кормила! Большинство населения страны военным не зря завидовало! Или я что-то при-украсил, Андрюшенька?
– Всё правильно! Только почему же на каждом углу ее, советскую власть твою, все костерили? Ни водки, ни колбасы, ни штанов…
– Так ты у нас, бедненький, без штанов ходил? – поддел его Анатолий.
– Не ёрничай, пожалуйста! Не без штанов, но тех же джинсов, которых теперь всюду на любой вкус, я себе тогда так и не купил!
– Так я тебе вот что скажу, любитель ты наш дрянных американских штанов! Люди костерили тогда не советскую власть, они поддерживали ее и сердцем, и рублем, а ту жизнь ругали, которую нам наши зажравшиеся партократы обеспечили и сложнейшая экономическая ситуация в мире добавила. Которую, кстати, создали твои кумиры в тех самых, синих штанах да в Британиях!
– Ну, тебя понесло! Будто я и не жил тогда!
– А много ли толку от того, что жил? По-моему, важно лишь то, что ты сам из прежней жизни вынес! И не на заднице своей, в виде синих штанов, а в своей душе, в своей совести! Да какие выводы сделал! Негодяи нашу чудесную, самую справедливую страну загубили, а ты только и сожалеешь, что штанов она тебе вдоволь не предоставила! Эх, Андрей! Развернуло тебя сильно на скользкой жизненной дорожке… Шведская фирма, говоришь? Может, шепнёшь мне, пока никто нас не слышит, сколько тебе платят? – почему-то с сочувствием, словно тяжело пострадавшего, спросил Анатолий.
– Сколько заработаю, столько и заплатят! – извернулся Андрей Алексеевич.
– Стало быть, не скажешь даже в среднем? Ладно, диагноз я и без того поставил! Думаю, серьёзно ты болен, Андрей! Ведь деньги те, ту валюту, ты из страны при попустительстве нашей насквозь продажной власти вывозишь, стало быть, опасный враг ты, Андрюшенька, для нашей экономики, и без тебя едва теплящейся. На эти деньги могли бы десятки семей здесь жить, чтобы стране своей помогать, а ты этими деньгами наших врагов укрепляешь! Будто не знаешь, насколько плохо сейчас стране! Добивают ее извне, добивают и изнутри, а ты на стороне наших смертельных врагов оказался! А еще и граждан-скую войну поругиваешь, в которую твой дед родину от паразитов и прочих внутренних врагов очищал! А ты, как я понял, к ним и примкнул теперь?
– Ты хоть понимаешь, что говоришь и в чём меня обвиняешь? Ты бы лучше поинтересовался, сколько нужнейшего медицинского оборудования оказалось в стране благодаря моим усилиям! И чего мне это стоило!
– Позволь! Я же, Андрюшенька, не суд, чтобы во всех деталях дотошно разбираться! А главное-то в тебе я уже и без деталей усёк! Сейчас ты мне еще скажешь, будто от большой нужды… Но все изменники, Андрюшенька, задолго до тебя то же самое говорили! Изменники всегда себе красивые оправдания подыскивают, оставшуюся совесть убаюкивают.
– Да не называй ты меня Андрюшенькой! – взорвался Андрей Алексеевич. – Папаша нашелся! И морали мне не читай – нет у тебя такого права!
– Очень характерно, что на «Андрюшеньку» ты обиделся, а на изменника – нет! И еще! У меня действительно нет права судить тебя! Но есть право судить о тебе! И сказать тебе по-товарищески, что я о твоей деятельности и твоей нынешней сущности думаю. Та-кое право у меня имеется! А будешь ли ты меня слушать, и, тем более, прислушиваться, это дело твоё. До тех пор, конечно, пока им прокуратура не заинтересуется! – Анатолий усмехнулся уже без прежней радости.
– И почему я тебя сразу не послал? – неожиданно для себя вслух удивился Андрей Алексеевич. – Вот ведь, нагадил в душу, правдолюбец ты наш вечный! А ты спросил, по-лучилось бы у меня выжить иначе? Считаешь, что я был обязан героически погибнуть в полной нищете? Допустим! А семья моя тоже обязана? Жена, дети?
– Ты меня не убедил, Андрюшенька! Знаешь скольким людям сегодня еще хуже, чем тебе тогда было? Вижу, что знаешь, но замечать и признавать ты это осознанно не желаешь! Потому что им плохо из-за того, что теперь очень хорошо, таким как ты!
– Ну, довольно! Не пойти ли тебе, куда обычно посылают? – с раздражением осведомился Андрей Алексеевич.
– Считай, Андрюшенька, что я уже там! Тебе от этого легче станет? Если станет, то человек ты вообще пропащий! Значит, совесть ты давно потерял, и наш разговор без вся-кой пользы… Но я почему-то надеюсь! Человеческую мораль в стране действительно испоганили, тут ты прав! И не ты, конечно, это сделал, но ты этим воспользовался! Так может, для начала, разберемся в сути некоторых современных понятий, тенденций и явлений? Попробуем? Или что скажешь?
«Странное дело! – удивился Андрей Алексеевич. – Сам не пойму, почему я до сих пор не сослался на срочные дела или на сбои в интернете, или просто не сказал что-то вроде: «Ну, прощай! Приятно было с тобой увидеться!» И сразу бы отключился. Так нет же! Сижу и слушаю, как он меня поносит! Всё-таки есть в нём нечто завораживающее, как у факира, что-то притягательное. Какая-то комиссарская уверенность в себе, непонятно откуда прорезавшаяся, или беззаветная убежденность в том, к чему я давно не проявляю интереса, во что не верю? А он, как ни странно, верит и живет ради своей веры! Вот ведь, нищий, скорее всего, а собой вполне доволен, поскольку в согласии со своими убеждениями живёт! Не сломался в нём тот стержень, которого в себе я уже давно не ощущаю! А, может, слушаю я его теперь лишь потому, что его слова странным образом совпадают с тем, что говорит мне внутренний голос, который я заглушаю, как могу?»
И вместо того, чтобы окончить столь неприятный разговор, Андрей Алексеевич неожиданно для себя согласился:
– Что же! Попробуй!
– Вот и чудненько! Тогда я и начну? Вот, скажи мне, можно ли считать достойным некого абстрактного человека, обладающего целой массой таких
