За пару месяцев изучил ювелирное дело и знал о драгоценных металлах ну не всё, конечно, но почти всё. Особенно, что касалось золота. Мало того, попутно принялся изучать геологию, химию и, соответственно, металлургию — необходимо было научился плавить металл. Я понимал, что сбывать золото в таком виде, причём постоянно в одной и той же необычной форме, долго не получится. Спустя год в амбаре я оборудовал мастерскую: что-то среднее между кузнечным, столярным цехом и ювелирным салоном.
Я жил и ничем не привлекал к себе внимание. Основным моим занятием оставался сад, птица да аренда земли: эти доходы позволяли нам жить безбедно. Мама не вдавалась в суть того, чем я занимаюсь. Ей достаточно было видеть деньги, полный холодильник еды, оплаченные счета и покой для отца. В свои двадцать лет я умело справлялся с фермерским хозяйством. А в остальное, свободное от работы время, готовил почву для новой жизни. И каждый день приходил к ореху, навещал своё восьмое чудо света.
Я был очень осторожен и аккуратен. Не торопился, не жадничал, не трепал языком. Лишь спустя четыре года в первый раз я сбыл первые восемьсот граммов золота, очищенного от примесей и вылитых в слитки весом по сто граммов. Процесс очистки я довёл до совершенства, и моё золото признавалось (по оценкам пяти разных ювелиров, проживающих в разных штатах страны) 999,5 пробы.
Пришлось, однако, немного помучаться в поисках каналов сбыта. Но нашёл. Точнее, вышел — чуть не лишившись головы — на кое-каких людей мексиканского происхождения в Сан Диего. Прошёл проверку, вошёл в доверие, и до сих пор не меняю клиента. Меня устраивает, и цена и то, что мне не задают лишних вопросов.
Когда мне исполнилось двадцать четыре года, умер отец. Следом, через два с половиной года, скончалась и мама. Мои руки были развязаны. Жизнь шла своим чередом. Птицу я держал лишь для вида, но сад по-прежнему оставался главной культурой фермы. К тому же он прикрывал мой основной доход. Ещё плюс свободные земли находились в аренде. В общем, всё шло как нельзя лучше. Я честно платил налоги и был законопослушным гражданином своей страны. Простой, одинокий фермер.
Спустя десять лет благоустроил дом, установил охранную сигнализацию, оборудовал бункер в подвале, и мой цех переехал из амбара в особняк. Я ничем себя не ограничивал: ни едой, ни выпивкой, ни женщинами. Но — всему знал меру. Особенно, что касается девочек. И понятно, что ни о каких женитьбах и думать не думал. Жить вдвоём, значит, придётся делиться своей тайной с супругой, иначе тайна когда-нибудь вскроется сама. А если вскроется, то информация в любой момент может дать утечку. Поэтому, никаких жён.
Только об одной женщине я думал всегда с вожделением — о Монике. Ну, а как не думать, если золотое дерево мне напоминало о ней каждый день. Хотя честно, не всегда вспоминал её с радостью. Я и так жил в напряжении и настороже, каждый день в ожидании, что моя «золотая» жизнь вскроется, и, бывало, услышу шум приближающейся машины, и сердце в пятки — сразу про Монику думаю: вдруг это она едет, что, если решила навестить меня и приехать, не предупредив. Не могу ничем объяснить свою боязнь её приезда. Может оттого, что был не уверен: а сумею ли сдержаться и не рассказать ей об орехе?
И в то же время я думал о ней, как о единственной женщине, которая мне близка. Незримые нити золотого дерева связывали нас с детства. Мне порой хотелось найти её, привезти и рассказать о дереве, о золоте, о том, что её детская мечта сбылась и… И жить с ней. Что, если она, думал я, станет мне преданным другом, и мы в тайне сохраним наш золотой орех; и тихо проживём всю жизнь, не выделяясь и не показывая своё благосостояние. Но потом возвращался в реальность и понимал, что даже не знаю, где она. Да и вообще, вероятнее всего она давно с кем-то живёт, имеет семью и счастлива.
К тридцати годам я был миллионером. Миллионы мои хранились в бункере: в купюрах и в ювелирных изделиях, которые я, как профессионал, изготавливал сам. По мере надобности я спускался в подвал, открывал дверь, оборудованную сейфовым замко́м, и доставал нужную мне сумму или необходимое количество золота.
Орех к тому времени вырос до тридцати пяти футов. Мне пришлось приобрести грузовик с подъёмником, чтобы добираться до веток на верхушке. Иногда я давал дереву передышку: не трогал год, не пилил, чтобы дать возможность нарастить густую крону, «наполнить», так сказать, ветви золотом. При этом азарт, жажду наживы и нетерпёж мне приходилось в себе перебарывать. Когда входит в привычку «срывать», как говорится, каждый день с дерева «золотые слитки», это как наркотик, понимаете, — нелегко остановиться, трудно сдерживаться. Тебя затягивает. Казалось бы, тебе достаточно уже всего, но ты всё равно продолжаешь пилить, пилить, расковыривать ветки, вытаскивать нити, переплавлять их, переплавлять… И постоянно мерещится: что, если завтра такого не будет, вдруг орех заболеет и умрёт или, обиднее всего, в него ударит молния и дерево сгорит, или его вытянет с корнем торнадо?! Однажды я так накрутил себе, что испугался, и посреди ночи помчался с фонарём на участок садить новые орехи. Выкопал десяток лунок и в каждую кинул по пять плодов от золотого ореха и засыпал землёй, перемешанной с золотой крошкой. Представляете, чуть с катушек не поехал от алчности. Наутро аж страшно стало за себя. Кстати, из тех ночных орехов только два саженца взошли, и то, один погиб после холодной зимы в том же году, другой вырос, но никаких жил в древесине я так и не обнаружил. Постоянно его распиливал, проверяя «на золото», и вскоре он, бедный, высох и погиб (не имея, естественно, веток, которым я не давал возможности подрасти).
Как-то празднуя сам с собою своё тридцатипятилетие, я решил вернуться в соцсети, стал отчаянно искать Монику. Знаете, бывает такое, стукнет в голову, и хочется увидеть старых знакомых. Так и у меня. Я нашёл её, любовь свою. Написал. О чём, не помню уже (много бренди ушло в тот вечер!), но ответ запомнил. Она ответила на следующий день: «Привет! Всё нормально. Спасибо за приглашение. Рада за тебя. Я в Техасе, в Остине (?на моей же странице указан мой адрес?). Прости, не могу. Мой ковбой очень ревнивый».
И точно, накануне я поторопился и не открыл полностью её страницу. Там и правда был написан адрес. Мало того, на карте было показано её месторасположение: красная «капля» над прямоугольником по Тринити-стрит. Здание не было похоже на жилое, но я выписал на всякий случай адрес, — мало ли что.
В дальнейшем я был, видимо, навязчив: слишком часто писал ей, поздравлял с праздниками. А она почти не отвечала. Только однажды поздравила с Рождеством и поблагодарила за поздравление с Днём рождения.
То ли я себе такой образ с детства создал, то ли это от одиночества и замкнутого образа жизни, но я мысленно любил только её одну. Никаким женщинам не доверял. Никого не любил. Только Монику. И только, как образ. А может это потому, что она подарила мне сказку и беззаботную, беспечную жизнь. Может, любил за то, что она часть моего детства, моего счастливого прошлого. А может этой мнимой любовью я просто-напросто компенсировал своё молчание насчёт золотого дерева, потому что никогда не находил в душе своей покоя из-за чувства вины перед ней. Я и признаться ей не мог (или боялся, или стыдился), и вычеркнуть из своей жизни не был в силах. И эту вину я пронёс через всю свою жизнь. Этот обман — почему-то именно перед ней, а не перед обществом, государством или родителями — мне всего тяжелее переносится. Несправедливость — вот что меня гнетёт и мучает. Несправедливость по отношению к Монике. Меня съедает моя алчность.
Мне сейчас 52 года. Я по-прежнему сыт и богат. Не болею (когда столько денег, нет желания вести нездоровый образ жизни, хотя я почти все прелести испытал в своё время). Всё так же скрываю ото всех своё благосостояние. И всё, вроде, ничего. Чёрный американский орех растёт и хорошеет. Он уже 65 футов высотой. Обхват ствола — четыре руки. Внутри (я недавно сделал надрез) уже не тоненькие нити, а, как вы догадываетесь, золотая 4-миллимитровая проволока.
Приближающаяся старость всё чаще заставляет меня думать о будущем и о судьбе золотого дерева. Куда всё это девать, когда я умру? Завещать ферму некому, семьёй не обзавёлся, детей нет — род на мне прекратит своё существование. При жизни признаться и раскрыть свою тайну я никому не осмелюсь. А незнакомым людям или сомнительным организациям нет желания завещать свои богатства, — как-то жалко мне такой куш отдавать абы кому.
Если только… Монике?
Две недели назад я нанял башковитого юриста из Филадельфии. Он помог мне оформить завещание на право наследования Моникой моей собственности и всего движимого и недвижимого имущества вместе (и этот пунктик обозначен отдельно!) с «деревом, сорта американского чёрного ореха, что растёт на заднем дворе в конце фруктового сада на границе с лесопосадкой».
Оставалось уточнить два вопроса: точное место жительства Моники и фамилию, которую она могла сменить, выйдя замуж. Я предоставил юристу имеющийся предполагаемый адрес, который выписал когда-то, а он по своим каналам сделал запрос в Остин.
Я же тем временем пытался связаться с Моникой по интернету. Но она не отвечала, хотя я видел, что она выходила несколько раз в сеть. Пока юрист проверял данные, я отважился и напомнил ей про сокровенное: впервые за столько лет написал про детство, напомнил про мечту и про дерево. Только напомнил, не более. Просто намекнул. И в конце добавил: «приезжай».
[justify]Ответ пришёл спустя неделю, в прошлый четверг. Он пришёл одновременно с ответом на запрос юриста, но я не сразу его прочитал. Адвокат связался со мной и сообщил, что адрес, который я предоставил ему, не является жилым владением. Там находится
