Сразу же после разговора с юристом поспешил перейти на сайт и прочесть ответ Моники. Спустя столько лет молчания мне не терпелось её «услышать». Пусть это будут два слова, да пусть хоть единственное «привет», я буду беспредельно рад. Главное, что она, наконец, откликнулась. Я прочитал…
Прочитал — и помчался в аэропорт. Ночью прилетел в Остин. Утром приехал в хоспис, но… опоздал — она умерла накануне. Рак крови четвёртой степени убил её в 51 год.
Со слов персонала я узнал, что она была пациенткой, и последние годы жила и работала тут же, в хосписе. Оказывается, она болела всю жизнь, но мужественно боролась с болезнью. Никогда не была замужем и не имела детей. Мужчин в её жизни никогда не было, кроме друзей из числа пациентов. Лет пять назад, когда состояние её ухудшилось, она продала свою двуспальную квартиру. Деньги от продажи разделила пополам: часть внесла в фонд хосписа, часть перевела в международный детский фонд больных лейкемией.
Близких и родных у неё тоже нет. Но руководитель хосписа мне рассказала, что за два дня до смерти к ней приходил сотрудник нотариальной конторы, и она подписывала какие-то бумаги.
На следующий день были похороны, в организации которых я принимал непосредственное участие. Горстку земли с её могилы я насыпал в пакет, чтобы забрать с собой и рассыпать вокруг золотого дерева. Вечером того же дня я вернулся в Небраску.
Опустошённый.
Последнее время часто бываю в саду, сижу на раскладном стуле в тени ореха. Даже когда идёт дождь. О чём-то всегда думаю. В том числе и о том, а счастлив ли я? Меня мучает чувство вины за то, что я не рассказал Монике про золотое дерево. Не рассказал сразу, ещё тогда, когда в первый раз обнаружил на срезанной ветке золотые нити. Поделись я с ней тогда открытием, может и жизнь у неё сложилась бы иначе. Как и моя.
Мне трудно теперь жить… как прежде. Да и не интересно как-то стало. Вроде и освободился от оков — не узнает она никогда про орех, — а всё одно: щемит сердце, ноет; сидит занозой чувство неполноценности какой-то, недосказанности. Иногда смотрю на золотое дерево, и так хочется взять бензопилу и…
У меня не выходят из головы её слова, которые она написала в том последнем сообщении, после чего я срочно вылетел в Остин. Слова стоят перед глазами. Даже ночью.
«Отстань от меня. Не нужна я тебе. И никому не нужна была! Помнишь, отчего моя мама умерла? Видимо, это наследственное. Мне не долго осталось… И про дерево не надо — это всё детские глупости. Нет никакого золотого дерева. И мечты не сбываются, знай… как бы ты этого не хотел…»
Кстати, когда я стоял у могилы Моники на похоронах, я ещё не знал о том, что наше дерево раз в три года приносит золотые плоды. Да-да, три крупных ореха, под скорлупой которых находятся три самородка весом 45 – 50 граммов каждый.
Если считать, что золотое дерево — это мечта Моники, то эти три ореха по праву должны были принадлежать трём людям с несчастной судьбой: дяде Питу, тёте Роберте и Монике.
Но никак не мне.
Сегодня утром по почте мне пришло письмо-уведомление с обратным адресом: «Остин, Техас». В нём сообщалось, что я могу получить на главпочтамте ценную бандероль. Дата отправления совпадала с той датой, когда к Монике в хоспис приходил нотариус за два дня до её смерти. Мало мне было печали, так ещё и эта весточка, — как зов оттуда — разбила меня окончательно. Но не забрать посылку я не имел права.
В ней находилась небольшая шкатулка с ювелирными изделиями. Все свои немногочисленные украшения из золота и серебра, которые Моника накопила за жизнь, она подарила мне.
Они умещались в двух ладонях, сложенных «лодочкой».
КОНЕЦ
