борзый! С учетом того, что объемы будут не газетные, а книжные, то получалось неплохо. Можно подзаработать.
Что было весьма кстати. На дворе свирепствовала безработица. 1990-е, гребаные, загребанные и восхитительные. Люди продавали сигареты поштучно, кто помоложе, то и себя (поштучно); рабочие местного завода «Теплоприбор», уволенные в бессрочные отпуска, стояли на подступах к колхозному рынку, обвешанные с головы до пят разнокалиберными электрокипятильниками, выданными в счет зарплаты, - словно дореволюционные лотошники сушками-баранками. В газете практически не платили, предлагали искать рекламодателя. А Бассаров и раньше не подводил. Несколько раз он просил написать статьи про тот же СПИД, приносил в клюве с толком подобранные факты, платил наличкой четверть сразу, остальное – по факту. Он мог, кстати, работать журналистом, и куда лучшим, чем иные в нашей газетенке… Но ему вечно было некогда. Вдобавок он увлекся историей больного вопроса, водил обедать библиотекарш из отдела редких книг, и таким манером проникал в закрытые фондохранилища.
Надо с самого начала оговориться, что Борис для достижения благородной цели не брезговал средствами. Кондомами в том числе. Пишу об этом спокойно - заказчик разрешил. И даже настоял на том. Прошли времена «лакировщиков». Ничего личного – только бизнес.
Короче, мы ударили по рукам. Чокнулись кружками.
- Вербатим необратим! – выкрикнул Борис.
Я хотел спросить, что такое вербатим, но передумал.
Перешли ближе к делу. Бассаров забормотал об исторической вине. Историк же, ёлки зеленые.
Если к делу, то надо бы по порядку. Мне и самому странно столь запоздалое представление, но ход моего повествования не позволял сделать этого раньше.
Меня зовут Сергей. Серый, как когда-то в пору студенчества, окликал меня Борис, кличка Борзый. Мы учились в одно время, только на разных факультетах. Он на историческом, я на филологическом, на отделении журналистики. Но жили в одном общежитии, полсеместра - в одной комнате. Борька знал поименно моих однокурсников.
С некоторых пор Борис стал звать меня чуть иначе. Не Серега, не Серый, а Серенус. Хорошо, что не в безбашенную пору студенчества, а то однокашники – держу пари! - приклеили б в рифму похабную приставку, разумеется, сзади. Век не отмоешься. Но Бассаров успокоил, что речь идет о классическом имени. Он был начитанным. Борзым. Успевал и на спортплощадке, и в читальном зале, и на набережной, где назначал свидания студенткам - не только из университета. Обещал познакомить с медичками (мёдичками, как он выражался), но в погоне за удовольствиями, видать, забыл. Борзый и есть.
- Ну-с, Серенус! Как дела с нашим романом? – с бутылкой коньяку заваливался в мою холостяцкую однушку Борис, при этом «роман» произносился с ударением на первом слоге. Так, выяснилось, говорили «В мире отверженных», в мемуарах народника Якубовича, когда каторжники, рыгая после картошки в мундире, просили ученого соузника развлечь их после длинного этапа. «Романом» писатель-каторжанин в кругу душегубов и спасся. Я ж говорю, начитанная бестия, этот Бассаров. Полный абзац.
Что ж, пусть Серенус. Мне по барабану. Без звания и степеней. Я - газетчик со стажем. Из тех, кто заглядывал в мрачный зев Северомуйского тоннеля, в полумрак кошары хмурого чабана, с коим накануне пил спирт-ректификат для процедуры искусственного осеменения, а с наступлением новых времен, зажав нос, в поисках компромата отважно нырял в пододеяльные сумерки кандидатов в депутаты. Звезд с неба не хватал, но в своем кругу считался крепким профи. В данном контексте еще и начинающий писатель. «Лучше начинающий, чем кончающий», - спошлил по этому поводу Борис. И развил мысль: старик, ты не замечал, когда кончаешь, то уже пополам с наслаждением испытываешь легкое разочарование и надвигающуюся тоску? И хочется, чтоб она ушла. Циник и бабник, что с него взять?
«Всего лишь станционный смотритель» - говорил про себя Бассаров.
Безусловно, Бассаров обладал даром сочинителя и, без сомнения, смог бы изложить перипетии своей истории. Но в последнее время этот недоучка, шкодливый паж из свиты госпожи Клио, увлекся историей уже как наукой, писал о событиях Центральной Азии почти вековой давности. Началось это у него с поиска тибетского чудо-средства от «чумы ХХ века», простите за штамп. Это был его idefix.
На пятом курсе Борис огорошил и однокурсников, и преподавателей. Забрал документы из универа и закатил в общежитии прощальную пирушку. Научный руководитель диплома даже приходил в общежитие, уговаривал Бориса вернуться. Да, студент Бассаров не был отличником, но без труда мог бы им стать. При желании. Но желание отсутствовало. Бывший студент-дипломник лежал на голой панцирной сетке, - успел сдать кастелянше постель и матрас, - и вяло отнекивался. Заявил, что хочет поступить на философский, а, глядишь, на восточный факультет Ленинградского университета. Он тоже носит имя Жданова, что и Иркутский универ, где названные факультеты отсутствовали. Руководитель диплома, еще не старый, но с жуткими мешками под глазами, тощий, с ранней плешью, эдакий ученый червь, возмутился: это не смешно, до защиты осталось менее семестра! И выдал главный козырь: а он-то планировал на пару с Бассаровым другую защиту – кандидатской диссертации. И тема подходящая, и связи.
Ученый червь знал, что и где грызть. Дело в том, что Борис обладал так называемой «фотографической памятью».
«Точнее, эйдетической* памятью, - небрежно бросил заказчик, когда случайно наткнулся на данный пассаж. – Исправь, студент Серенус».
Исправляю, не западло. Студент Бассаров мог так же небрежно ввернуть на коллоквиуме цитату научного светила, а когда преподаватель сомневался в точности изложения, называл номер страницы первоисточника, год издания... (Позднее гендиректор НОК «Белый квадрат» ставил в тупик партнеров и главбухов тем, что безошибочно артикулировал номер договора или статьи федерального закона в редакции такого-то года. И саму статью. Сверяли, поражались, потом перестали. Верили на слово).
Преподавательский состав единодушно прочил ему блестящее будущее. Несмотря на отсутствие диплома, Бассаров был на редкость эрудированным не только в истории. Знал два-три европейских языка и подумывал взяться за китайский. Я думаю, ему наскучил не сам процесс учебы, а некие формальности в форме оценок и зачетов. На коллоквиумах Борис отмалчивался, рассказывали сокурсники. Рассказали и другое. Однажды Бассаров опоздал на экзамен, впопыхах вытянул билет, ответил блестяще. Экзаменатор попросил зачетку. И вскричал:
- Бассаров! Вы что, издеваетесь! Вы же сдали мой предмет! Еще на той неделе. На «пять», ё-моё!
Преподаватель встал из-за стола. Он выглядел возмущенным.
Бассаров виновато заглянул в зачетку.
- Да? Гм, в самом деле… извините… накладка вышла-с.
И ретировался.
Достигнув 30-летнего рубежа, Бассаров все-таки получил диплом. Сдал экстерном, - тот самый научный руководитель, уже в ранге декана, устроил.
А вот сдать экстерном личную жизнь оказалось намного труднее. Пройдена точка невозврата, говорил Борис.
Бассарову нужен был сторонний беспристрастный экзаменатор, который запечатлел бы в слове его откровения, потому как считал, что ему, лицу заинтересованному, могут не поверить. Но был и второй мотив. Борис полагал, что людям свойственно мысленно переписывать прошлое и раскрашивать воспоминания в лестные цвета. Дело даже не в том, что люди стыдятся говорить о некоторых вещах. Они подсознательно блокируют самые болезненные воспоминания. И, таким манером, создают субъективную историю, имитирующую настоящую. Муляж. «Гештальт», - усмехался мой знакомец.
В конечном счете, думаю, он хотел, чтобы о его странной болезненной страсти к Лори (она разрешала изменять ей, а близости, заведенной меж мужчинами и женщинами, у них почти не было) знала широкая аудитория. И дочь - при достижении соответствующего возраста.
Мне хорошо за сорок, но в начальный период описываемых событий я еще не разменял третий десяток. И не собирался. Заказчик сразу выдал диктофон «Sony» и кучу кассет, чистых. Но некоторые - с записями. Сам заказчик наговорил с десяток часов. Время от времени он беседовал со мной при включенном диктофоне; наклоняясь к нему, артикулировал медицинские термины, названия препаратов. Позднее подарил диктофон. Передавая кассеты, Бассаров запретил приукрашивать, или же драматизировать события, наговоренные на кассетах, равно как и описанные при личных встречах. Он признавал лишь право на «историческую реконструкцию». Ну, и на литературную обработку в разумных рамках.
Тут, пожалуй, уместны некие технические оговорки.
Дабы не испытывать терпение читателя, аудиозаписи наших героев, их расшифровка мною беллетризована. По понятным причинам. Все эти повторы, мычания, непарламентские выражения, известная алогичность прямой речи, да еще на щепетильные темы, - откровения всегда щепетильны! - сокращены, проще говоря, отредактированы. Перцептивная фонетика, восприятие звуков речи, речевого потока органами слуха шибко отличаются от письменного их изложения. Откровения, наговоренные Борисом, несравненно логичней, куда более гладки, нежели у Лори. Позже спутница жизни Бассарова приноровилась к диктофону, и перемоток ленты стало меньше, чем поначалу, в первых главах сего опуса.
Эти экзерсисы с диктофоном в целом укладывались в рекомендации клинического психолога СПИД-Центра о пользе ведения дневника – для борьбы с депрессией и суицидальными мыслями, неизбежными у больных неизлечимой и порицаемой обществом хворью. Были зарегистрированы законченные попытки сведения счетов с жизнью, и отнюдь не демонстративными, нередкими и у здоровых женщин. Треть из них случились в терминальной стадии (СПИДа), что в общем-то было объяснимо. Большинство самоубийств у лиц обоего пола произошли в период «окна» или ремиссии, когда физическое самочувствие пациентов было удовлетворительным. Психологи отмечали характерную деталь: пациентов в буквальном смысле «убивало» осуждение ВИЧ-инфицированных в социальной среде – не столько физические страдания.
Ведение аудио-дневника, контроль за душевным состоянием, существенно помогли нашей героине, стабилизировали ее мировосприятие. Выводить каракули в тетради –даже раз в неделю! – было бы для нее пыткой, похлеще, чем выполнение домашнего задания в школьный период. Не говоря о том, что аудиозапись в те годы, да еще в условиях Захолустья, была возможна теоретически. Эти воспоминания о днях взросления, отрочества и юности записаны на пленку в начальной фазе болезни, когда ВИЧ никак себя не проявлял. Нарратив Лориго Арпиульевой мною логически и хронологически выстроен, это компиляция, ибо наговаривала она на диктофон урывками, то и дело возвращаясь к сказанному, повторяясь, или забегая вперед по датам.
В целом Лори отнеслась к данному проекту с интересом, ее привлекала сама возможность поделиться с незримым слушателем, молчаливым и потому идеальным,
