Окрыленный княжеским напутствием, служака Филипп поспешно отправился сажать под стражу эконома Ефрема, дьякона Фотия, банщика Якима, иноков Федора, Макара, Прокопа и Филиппа. К слову сказать, припадочного Антипия боярин просил пока не трогать.
Авва Кирилл с посеревшим лицом, чуть дыша, ни жив ни мертв, переводил вопрошающий взор то с князя Владимира, то на боярина Андрея. Игумен в ужасе пытался предугадать, а что же станется с ним самим?
На вопрос Андрея Ростиславича, как же допустили разгул еретиков в обители, Кирилл обреченно повинился от всей души, стараясь выглядеть искренним.
В самом деле, внезапная весть о богомильских радениях в обители явилась для игумена ударом под дых. Разум его отказывался воспринимать случившееся. Он все еще таил надежду, что произошло чудовищное недоразумение и все вскоре благополучно разрешится. «А уж коли нет, — плакался он, — то пусть Бог немедля лишит меня живота! Лишь бы не уязвляться позором, ведь это клеймо на всю оставшуюся жизнь!»
В наказание Кирилл обязался принять самую суровую схиму, какая только есть. Он вознамерился изуверски покарать себя. Ибо нет прощения пастырю, который проворонил паству, позволил угнездиться греху и пороку в ее рядах.
Но каковы черноризцы-то? И уж на кого Кирилл никак не мог подумать, так на Ефрема ключаря. Неужто этот распорядительный и прилежный инок сподобился подложить такую пакость. Подумать только — Ефрем ни разу не навлек на себя недовольства настоятеля, ему всегда доверяли, считали кристально чистым. Ишь как затаился, мерзавец? Вот после всего... — и доверяй людям.
Впрочем, боярину Андрею было уже не до эконома Ефрема — главное, не сплоховать, не растележиться. Не дать варнакам разбежаться. Железо куют, пока горячо! Тихая до сего дня обитель еще не знала, что в ее мирной жизни произошел ужасающий перелом.
Приложение:
1. Лупанарий — публичный дом.
Глава 4
В которой Василий настораживается, но на попятную не идет
Я удивился, когда спустя час придя во храм, обнаружил, что монастырская верхушка наличествует на утрене не в полном составе. Что явственно ощущалось по вопросительным взорам и взволнованным репликам чернецов. Ибо по обыкновению, именно старшины в первую очередь приковывают благоговейное внимание нечиновных иноков. Осмотрясь, я заметил, что даже ряды самой братии, в полуночницу кучно заполнявшей церковь, ощутимо поредели. Не стоило изощряться, чтобы понять причину столь редкой необязательности черноризцев, не говоря уж о пастырях. Резон лежал на поверхности, определенно, князь Владимир Ярославич привел в исполнение обещанный план.
Хвалитны тянулись по-сиротски. Пресвитер вершил требу без вдохновенного огонька. Нудно и тоскливо отбывал пастырь положенную повинность, потому и причт не проявлял рвения, нехотя и нерасторопно, точно сомнамбулы с обрюзгшими лицами, слонялись служки по амвону. И сие нехорошо, ибо по уставу строго-настрого возбранялось бездушное богослужение. А что тогда спрашивать с неполно наличествующих монахов и послушников? Недоуменно переглядываясь, явно тяготясь службою, понуждаемы они были стоять утреню лишь из заведенного порядка. Знаю по себе, при общей расхоложенности, в головы чернецов лезет не столь молитвенное чтение, сколь пустые досужие домыслы и вредные кривотолки.
Вздох облегчения прошелестел по рядам иноков, стоило службе завершиться. Черноризцы разом, как по команде, всем скопом устремились к выходу, в минуту церковный корабль обезлюдел, даже причт мигом ускользнул неизвестно куда. Я поддался общему настрою и бездумно поспешил втиснуться в сбившуюся в проходе гурьбу братии, обезличенную из-за полутьмы.
И тут, некто довольно верткий, ловко прошмыгнув мимо, будто и не ко мне произнес: «Иноче, большой грех берешь на душу. Поплатишься еще!» Я порывался ухватить его, да куда там, руки не воздеть, — так сдавила окаянная толпа. Чтобы догнать нечестивца и речи не было. Монахи толклись, как слепцы без поводыря, а с моей статью пропихнуться меж них, увы, не так просто. Но наставления боярина не прошли даром, во всполохе лампады я успел узреть на тощем плече юркого обидчика стежок заштопанной прорехи. Мелькнула мысль: «Ага, есть коготочек-то!? Ну, беги, беги, милок. Далеко тебе теперь, все равно, не убечь».
Но вот и свежий воздух! Вдохнув полной грудью и как-то разом захмелев, я раздумал затевать поиски щуплого наглеца. Да и кого разыщешь-то в полутьме. Осталось вернуться в странноприимный дом. На мою удачу встретился Варлам оруженосец, он торопился к Андрею Ростиславичу. Гридня и поведал мне, как прошло взятие под стражу еретиков.
Я все больше и больше удивлялся проворству суздальской дружины, отличившейся в задержании богомилов, и особенно хватке ее воеводы. Опытный в розыске дядька Назар, недаром столько времени состоял при мечнике, рассчитал все, как по нотам.
Первым делом выудили из-под пуховика утробистого эконома. Ефрем, не взяв в толк, почто за ним пришли, поначалу нагло огрызался, грубо перечил, козыряя своим саном. Испытав неослабевающий праведный напор, поняв, наконец, что с ним не шутят, инок пытался усовестить, увещевать гридней. Но только раззадорил молодцов, те не упустили случая отвесить ему смазную оплеуху, ключарь живо присмирел и впредь вел себя покорно. Варламу видно доставляло явное удовольствие помыкать людьми, ранее бывшими в силе, он злорадно усмехался: «Знай, дядя, — не век коту масленица! С нашими парнями не шути!»
Таковая же участь постигла переписчика Феодора и черноризца Макария. Те олухи препирались совсем уж не по чину. Со слов Варлама, а малый не выбирал выражений, строптивые чернецы получили по первое число. Первый из них оказался уж шибко начитанным, но быстренько растерял свою грамоту, схлопотав пару увесистых тумаков, завыл затюканной благушей. Макарий же, тот — задиристая гадина, первым бросился драться. Ну и отведал, по самое «не хочу», аж потом отливали.
Банщик Якимий, тот сразу не разобрал, за какой такой грех его подгребают. Он в одном исподнем ползал в ногах гридней, умаливая пощадить его. Варламу-то было невдомек, но я сразу смекнул, отчего трепетал Яким: в народе с мужеложцами расправлялись беспощадно. Когда я пояснил оруженосцу опасения банщика, парень сожалеючи заметил:
— А мы и не знали про его вонючие шалости. А то бы полено в ж... вставили и, — чеши вперед с песней! — и заржал по-жеребячьи (веселый, однако парень — меченоша Варлам).
Монашек Прокопий, должно заранее предугадывал свой плачевный конец. Он безропотно встретил уготованную участь, покорно оделся, но, оказавшись за порогом кельи, не выдержал и заплакал сердечный. Варлам пожалел Прокопа, как жалеют несмышленых детей и прикормленных животных.
Черноризца Филиппа взяли в трапезной. Он, было, хотел прибегнуть к защите келаря, но затея оказалась пустой. Поликарп, сообразив в чем дело, мигом ретировался.
Дьячка Фотия, как ни бились, найти не удалось.
Выслушивая Варлама, я досадывал, что все вершится без моего участия. По пути в гостиницу я выскребал в недрах своего воображения обидные домыслы: «Быть может, боярин не во всем доверяет мне? Да и кто я ему, высокородному княжьему мужу, — так никто, приблудный монашек, калика перехожий, пристрял в дороге, сущий пустяк, — и обуяло сомнение. — Уж не зря ли я сошелся с боярином Андреем? Не во вред ли себе радею его промыслу? А не прав ли, давешний вития, предостерегший меня?»
Но стоило мне оказаться в келье Андрея Ростиславича, увидеть неподдельную радость боярина при моем появлении, всю ему только свойственную деловитую поспешность, как я застыдился опрометчивости недавних суждений: «Какой же ты, Василий, щепетильный и самовлюбленный. Так и мнишь, что норовят ущемить твою гордыню, обойти тебя, обделить в чем-то. Пора изживать дурные черты», — укорял я себя.
Андрей Ростиславич радушно подтолкнул меня к лавке, мол, усаживайся поудобней и, по-хозяйски обратившись к Варламу, весело спросил:
— С чем пришел меченоша, всех злодеев переловили?
Гридня испытующе посмотрел на господина, прикидывая, как воспринять его шутливый тон. Решив остаться серьезным, почесав макушку, насуплено сообщил, что намеченные боярином черноризцы, за исключением одного лишь Фотия, посажены в поруб. Уловив неудовольствие боярина, незадачливый докладчик, удрученно склонив выю, пояснил:
— Гридни перевернули всю обитель, но того и след простыл.
Желая выгородить безвинного оруженосца, я сочувственно заметил:
— Покорну голову и меч не сечет, — и выжидательно замолчал.
Боярин же внезапно вспылил, широко разведя руки в стороны, раздраженно выкрикнул:
— Так ищите! У вас есть воевода? Неужто нельзя было догадаться послать разъезд по шляху. Опросите смердов, приструните арестантов, — внезапно смекнув что-то, уточнил. — А в подземелья-то спускались? — не получив утвердительного ответа, закачал головой. — Ну, братцы, даете! Как же так оплошать? — и уже деловитым тоном, посоветовал. — Ступай, спроси у келаря толковых тиунов, пусть проведут по ходам. Да все лазы перекройте! — и уже по-доброму напутствовал. — Бог в помощь, не обмишурьтесь.
По всей видимости, боярину некогда было разглагольствовать. Не обращая на меня внимания, он прошел к столу и взялся сосредоточенно черкать на коричневом листе, причем столь размашисто, что брызги летели из-под пера. Порой, он отрывал взор от написанного, смотрел в потолок, машинально грызя кончик стилоса, даже раза два поднимался со скамьи, промеривал келью аршинными шагами. Но вот, завершив письмо, сложив треугольником, он запечатал его своей личной печаткой. Потом, поглядев рассеянно в мою сторону, спрятал конверт в нутряной карман кафтана. Я и по сей день не ведаю, что содержало то послание и кому оно предназначалось.
Но вот, черед дошел и до меня. Андрею Ростиславичу не пришлось долго объяснять, я заранее просчитал наши предполагаемые ходы:
До приезда архиерея Мануила нам предстояло перебрать скарб колодников и опечатать их имущество. Мне же поручалось разобрать их книги, поминальники, прочее письмо, коли отыщется. Короче говоря, мы были обязаны, отделить семена от плевел, а уж если быть совсем точным, должны найти у колодников крамолу.
Глава 5
Где обшаривают у эконома и находят зловредную книгу
После вынужденного замешательства, вызванного ожиданием особы отца-настоятеля, наша теперь уже весьма представительная процессия ступила под своды иноческого общежития.
Впереди семенил, пришаркивая келарь Поликарп с измученным выражением лица и темными нимбами у глаз, результатом постоянного недосыпания или иной еще какой хвори. Его узкая согбенная спина отнюдь не изобличала хозяина монастырского добра — царя и бога корпящей в каждодневных послушаниях братии. Сказывали, вчера еще бравый тиун, он постарел за эти сутки, скукожился, будто продырявленный мех.
Следом продвигались, негромко переговариваясь, настоятель и Андрей Ростиславич. Отче Кирилл тщился выглядеть по-прежнему
