Загадка Симфосия. День второй

смутился:
      — Я ведь приехал не с чернецами суды разводить? Мне ихняя возня побоку, — и грязно выругался, собрание еще больше присмирело. — Ты, Горислав, что мне обещал?
      — Не вели казнить, государь, — дородный боярин виновато склонил седую чуприну.
      — Ну и что дальше? — Владимир не замечал унылого раболепия. — Книжник твой представился... И не говори, — брезгливым жестом он упредил оправдания вельможи, — убили его там или сам зашибся. Мне от того не холодно, не жарко. Свою работу надо делать! Фридрих, он ждать не будет, вот и суздальский гость подтвердит.
      Андрей Ростиславич согласно поддакнул:
      — Император слов на ветер не бросает. Не в его правилах отступать от задуманного, какие бы причины не возникли.
      — Что, опять к дядюшке Всеволоду в ножки падать? — князь сотворил горемычную физиономию. — Помоги, родимый, сроднику безрукому... Эх вы, советчики, — и опять чертыхнулся, но не так зло. Бояре слегка оживели, гроза уходила.
      Обратившись к Андрею Ростиславичу, Владимир участливо произнес:
      — Ты, боярин, останься, разговор есть к тебе, а вы, — небрежно махнул рукой в сторону бояр, — идите к ядреной бабушке.
      Вельможи безропотно попятились, и я вслед им последним выскользнул из гридницы, тщательно прикрыв тяжелую дверь, подумал: «Однако каков князь-то Владимир, сущий орел!»
      Оказавшись без пригляда, боярин Горислав, мигом отринув раболепную личину, зло насел на оторопевшего Судислава:
      — Ты старый, что не мог все обделать по-божески, — да ты, видать, совсем рассудок потерял? Куда гнал-то, нас всех взбаламутил, тебя кто понукал-то? И еще этот суздальский... будь он неладен, откуда его только принесло? — и вдруг осекся, заприметив меня.
      По холеному лицу Горислава бледной тенью скользнул испуг. Но он тут же нашелся, ласково подступая ко мне:
      — Вот посуди, отче, я ведь его, — изобразив сожаление, указал на пригорюнившегося Судислава, — остерегал. Прежде чем отправляться в дорогу, надлежало в обители порядок обеспечить, ведь нельзя князя дергать по всяким пустякам. А тут, едва приехали, нате вам — мертвяк! Так не годится, княжеский визит обставляется благочинно, торжественно. Оно пусть — господин желал содержать поездку в тайне, на то нам и разум дан: и князю угоди, и приличие соблюди. Я ведь прав, отче?
      Мне ничего не осталось, как разделить его здравомыслие. Горислав, заручась поддержкой, не преминул и дальше наставлять удрученного приятеля. Впрочем, не трудно было догадаться, что теперь он разыгрывает роль специально для меня. Сболтнув лишнего, вот и заглаживает свою оплошность.
      — Подобало хотя бы за день послать к игумену людей, — и настороженно вгляделся в меня, — предусмотреть, подготовить все по-людски. А ты, Судислав Брячиславич (так я узнал отчество старика), зачнешь молиться, так весь лоб расшибешь. Вот и пожинаем плоды твоей поспешности. И прав будет наш господин, коль прогонит тебя от своей персоны. Ничего не поделаешь, заслужил, старче...
      Потом опять лисой обратился ко мне. Я же изобразил лицемерное простодушие, мол, нет мне дела до их сутяг, сам состою в воле господской.
      Следует, между прочим, сказать, — на лике вельможи Судислава сквозило насмешливое пренебрежение к речам бойкого товарища, — что показалось мне странным.
      — А ты, отче, давно при боярине Андрее состоишь? Сам-то чей будешь, суздальский, али как? — ластился Горислав.
      — Да нет, всего лишь попутчик, — я понимал, что нужно исхитриться. — Меня боярин из-за грамотности взял для письма токмо (казаться дурней, чем на самом деле, — старая русская уловка). Родом из Мурома, — наговариваю на себя намеренно, — по исполнению поручение отца игумена с оказией возвращаюсь в родные палестины.
      — А что Андрей-то Ростиславич, — не унимался вельможа, — зачем он к нам пожаловал?
      — Сие мне не ведомо. Я в боярские дела не лезу. Да и кто мне скажет-то?
      — Оно, конечно, так. — Горислав стал терять ко мне интерес. — А не сказывал ли Андрей-суздалец, какие шаги он намерен предпринять для розыска убийцы библиотекаря? — помедлив, добавил. — Ну и насчет игумена какого он мнения?
      — То лишь ему известно, — гнул я твердолобую линию. — Не годится мне выведывать боярские помыслы. Я и так не рад, что вовлечен в этакую коловерть. Мне бы отлежаться с дороги. А теперь, хочешь не хочешь, знай пиши ему.
      — Ну ладно, отче, прости за любопытство. Сам знаешь, новый человек всегда занятен. Коли будет нужда, не бойся, заходи, поможем.
      Мое кривлянье удалось, я тупо осклабился:
      — Спасибо, боярин, за заботу. Пока ничего не нужно. Благодарствую вам на добром слове.
      Сановные вельможи, выпятив животы, подались восвояси, переговариваясь вполголоса, уже без прежнего озлобления.
      Подозрительная наигранность в поведении царедворцев вызвала саднящую смуту в моей душе. Я решил обязательно поведать Андрею Ростиславичу об их настораживающем разговоре. Как видно, не все спокойно в уделе Галицком?
      Будучи невысокого происхождения, я все же хорошо представлял шкурные чаянья родовитых бояр. Пожалуй, нет княжества на Руси, где ни плели бы знатные мужи интриг и козней супротив державных владык. Вот и приходится князю ради блага отчинного удела сдерживать корыстный норов и неуемную жадность своих вассалов. И если бы не князья, дай боярству волю, давно бы Русская земля превратилась в дикое поле. Раскроили бы ее по кусочкам, превратили бы весь русский люд в бессловесных холопов, отняли бы самые крохи нажитого. Ненасытные они псы есть!
      Распрекрасно я знал о борьбе Великого князя Всеволода супротив Ростовских и Суздальских вельмож. Кабы не Всеволод Юрьич, захилел бы град Владимир, вознесенный из пригорода тех древних городов. Кабы не Юрьевич, похерили бы бояре славу отца его и старшего брата Андрея. Кто, как ни старейшины ростовские, науськали проклятого Кучку и свору грязных убийц на светлого князя Андрея Боголюмимого. Они самые явились потатчиками племянников Всеволода, змеенышей Ростиславичей(1), научая их расчленить Великое княжество, превратить царство в горстку убогих уделов. Гнусность эта деялась на потребу стяжательских натур ростовских бояр. Жаждали они потешить необузданное своеволие, вожделели власти, вровень хотели стать с самими князьями. Да сук не по себе рубили! Всеволод, храня заветы отца и брата, не дал иродам сгубить отчину родную.
      Наслышан я и о непрестанных дрязгах в Галицкой земле. Издревле сильны и непокорны бояре Галича. Княжеская узда, едва унимавшая их бунтарский норов, зачастую дерзко рвалась ими. И тогда богатое княжество, вторгнутое в бесчинство, делалось полем распри, теряло мощь, становилось добычей хищных иноплеменников. Даже Ярослав Осмомысл — умница и воитель, уступал притязаниям бояр, заискивал с ними, страшась потерять дедов стол. Бояре нахально диктовали Ярославу свою волю, немытыми ручищами влезали в семейные дела князя. Рядили, с кем спать своему господину, кому быть его наследником.
      Меня издавна потрясала личная драма Осмомысла. Ведь боярами объявлена колдуньей и сожжена его любимая женщина, а всесильный князь, чьи полки победно ходили на ляхов и половецких салтанов, уступил им в слезах. Но в противном случае и сам пал бы жертвой боярского произвола. Все мы знали, что Ярослав Василькович на смертном одре заручился клятвенным обещанием народа Галича взять князем Олега, сына той Настасьи. Да только бояре и не думали держать по принуждению данного слова. Еще земля не успела просесть над княжьим прахом, как провозглашен господином нынешний Владимир — сын от Ольги, дочери Юрия Суздальского, сестры Всеволодовой.
      Но и Владимиру Ярославичу не поздоровилось, изгнали его спустя полгода, обвинив в пьянстве и прелюбодеянии. Якобы отлавливал он для любовных утех посадских женок и дочек боярских, а тому и крыть-то нечем. Был грешен младой князь, но только в непомерном питии медов. Но, как говорится — где вино, там и блуд. Попробуй открестись от лживых наветов собутыльников — сынков боярских, подучаемых лукавыми отцами. Те искариоты любого утопят в напраслине.
      И по-новому начались скитания бедного князя Владимира. Спасибо Всеволоду Юрьевичу, заступился он перед Русью за сына Осмомыслова. Но и вторугодь, получив стол, понукаем был боярами, ибо имел слабость после кончины жены Болеславы(2), дочери Святослава Всеволодича Киевского, открыто сожительствовать с замужней попадьей. Попадья, та писаная красавица, при муже развалине имела грех возлюбить пылкого князя. Не переводились на Руси невольницы и наложницы княжеских прихотей, но редко осуждали князей за их похоть. А тут прицепились к Владимиру, ратуя за христианскую чистоту, — отрекись от попадьи, и все тут. Вот и пришлось князю бежать с полюбовницей к Беле венгерскому, отдать княжество на растерзание врагам, а себя в полон.
      Оттого и собрался я посвятить боярина Андрея в приоткрывшийся краешек вельможных интриг. Уж Ростиславич-то обязан разобраться в подоплеке тех козней и если не поможет князю Владимиру, то хотя бы миссию, порученную Всеволодом, исполнит исправно.
      Но не удалось мне наскоро переговорить с Андреем Ростиславичем. Помешали бурные события, нарастая лавиной, обрушились они на дремотную обитель.
      Еще пребывая в настоятельских покоях, услышал я шум непомерный, гул голосов людских. Поспешил я на воздух из-за душных стен. И что же вижу — глазам не верится...
      Вся площадь перед храмом забита праздно галдящим монашеским людом. Это походило на бунты черни, не раз виденные мною на весях европейских, случалось и в отчих палестинах. Всяк изгалялся на свой лад. Сбежав с порожка, я втесался в толпу, стараясь уразуметь — в чем дело? Наперебой звучали отрывистые выкрики, так как никому не удавалось выговориться членораздельно. Каждый торопился выразить свой протест, оттого все шумели разом и мешали услышать кого-либо. Однако, вникнув в повторные реплики, я ухватил суть дела — иноков поразило известие о вскрытом богохульном промысле их сотоварищей.
      Но, как всегда, при неполноте достоверных сведений образовались разные партии. Одни кляли игумена Кирилла и его ближний круг. Другие возмущались засильем греков и исходящей от них растлевающей умы ученостью. Третьи выкликали, даже страшно подумать, против самого князя. То ли, требуя от него твердости, то ли хотели изгнать его с челядью вон. Иные гневно бесчестили нечистых на руку монастырских тиунов: кто-то порочил повара, кто-то келаря. А один, шибко громкий, наянно призывал выдворить суздальцев, как незваных гостей, из обители. Я разглядел поганца. Натравливал на нас молодой, моих лет, но не по годам тучный инок, до самых глаз заросший огненно рыжей бородой. Собрав возле себя свору единомышленников, он вещал громогласным басом уже не раз слышанную мной песню:
      — Почто у нас на Днестре оказались суждальцы? Приползли, аки аспиды, из лесов дремучих. Какое им дело до Галича? Знамо, хотят свою власть учинить. Мало им Рязани, мало Новгорода... Киев порушили, подмяли под себя, хотят и нас подгрести. Не желаем холопствовать Всеволоду! — оратор был знатный.
      Его паства визжала от