Кого выбирает жизнь?

с рукой-то что случилось?
– Сам не знаю! – засмеялся я, оправдываясь. – Уже в палате врачи обратили на нее внимание, потому как распухла по локоть… Выяснили, что какая-то косточка в кисти сломана. Возможно, когда падал, отхватил себе дополнительный сюрприз!
– Поскольку вы не унываете, то скоро всё само собой образуется! – опять обнадежил меня гость.
– Простите, Борис Иннокентьевич! Пользуюсь случаем, чтобы спросить не постороннего к этому вопросу человека! Вы теперь… Именно теперь, сегодня, как считаете? Стоило нам ввязываться в ту войну? – не удержался я от вопроса, всегда меня волновавшего.
– Честно? – спросил Борис Иннокентьевич, видимо, обдумывая ответ. – Если честно, то я до сих пор во всём сомневаюсь. Иногда в одном уверен, другой раз – в другом. Уж больно ситуация тогда оказалась сложной и особенно туманной. Кто же знал, куда она выведет? США перед тем активно провоцировали наши южные, весьма ненадежные республики, на вооруженные национальные конфликты. Штаты собирались руками Пакистана поджечь советских мусульман на организацию на нашей территории Халифата. И у меня нет полной уверенности, что у них ничего бы не вышло. Ведь Восток – дело не столько тонкое, как говорят те, кто его не знает, а, более всего, подлое и коварное. У них свои представления о чести, потому в бой принято вступать со спины. Нож воткнули и исчезли! Выходит так, что воевать с ними следовало уже затем, чтобы не позволить на нашей территории вызреть опасному национальному нарыву! Однако наша военная «хирургия» нам обошлась куда дороже, нежели это ожидалось. И в людях очень большие потери, и в финансах. Что-то сделали правильно, но в чём-то непоправимо ошиблись! И рецидивов было многовато...
«Как же его мнение, столь некатегоричное, а потому учитывающее совместное существование многих противоречий, перекликается с моим!» – порадовался я.
– Вот уж не ожидал, Александр Фёдорович, обнаружить в больничной палате интерес к вопросам, давно минувших лет. Ведь вы, как мне известно, и не профессиональный историк, и не философ, и не кадровый офицер, чтобы глубоко копать ту давнюю локальную войну!
– Да это же, Борис Иннокентьевич, незаживающая боль нашего народа! – несколько высокопарно выдал я.
– Это так, но сильно преувеличено! – он совсем не обидно остановил меня, и мне показалось, будто мои слова резанули его давние раны. – Та война так и не стала настоящей болью нашего народа! Не стала! Она оказалась лишь горем для несчастных матерей, лишившихся своих мальчишек! Да еще для нас, тех, кто там воевал. А народ, он ведь будто и не знал, что мы не в шутку умирали, и даже не хотел этого знать, чтобы настроение себе не портить. Народ, если не хотел, то запросто мог ничего не знать! Чтобы спокойно в рестораны ходить, да на хоккейных матчах горло от избытка дури надрывать, будто в ту минуту за эту дурь никто своей жизнью не платил!
Я замер от удивления.
– Так и было! А на родине нас всегда скрытно хоронили, запрещая даже на могилах указывать, что мы погибли за Родину, для которой нас вроде и не было никогда, вроде и теперь нет. Вот так-то тогда было! А ваш вопрос, Александр Фёдорович, о целесообразности той войны и теперь вполне правомерен. Но мы его в Афгане себе не задавали! Мы просто сражались! Сражались так, чтобы нашим отцам и дедам за нас стыдно не было. А если родина нами не дорожила, так это от гнилости ее руководства, а не оттого, что мы оказались не достойными ее любви и заботы! Сколько замечательных ребят там осталось… Не довелось им в мирной жизни себя проявить…
Он замолчал, а я почувствовал свою вину перед ним, и тоже молчал. Потом понял, как мне следует поступить:
– Извините меня, Борис Иннокентьевич! Мне очень стыдно, что я столь легко отношусь к тому, что до конца не понимаю… Виновато моё недомыслие! Но я очень хочу понять всё глубже, чем это, как бы вам сказать, проявляется в общественном мнении, что ли!
Он еще помолчал, видимо, успокаиваясь, и сказал уже с улыбкой, снявшей с меня напряжение:
– Вашей вины в том нет! Знать надо! И ваш вопрос правомерен! Кроме того, я уверен в вашей искренности, поскольку кое-что о вас уже знаю! И не буду из этого делать тайну. Мне по душе пришелся ваш ответ студентам на одной из лекций. По поводу шумихи вокруг Навального. Со слов внучки. Если телефон не испорчен, то вы сказали примерно так: «Думаю, что все факты, приведенные Навальным по вопросу о коррупции Медведева и остальных фигурантов, во всём верны. То есть, вам, ребята, действительно показана сущая правда! («Это вы смело заявили!») Вот только, мои молодые друзья, не будьте вы столь наивными! Если однажды некто сказал вам правду, то, ради бога, не следует считать, будто он всегда говорит только правду и всегда перед вами будет честен! Я уверен, что правда Навального нужна ему, чтобы вы ему доверились, чтобы вы за ним пошли! А зачем ему это? Я уверен, не для того, чтобы в стране был порядок! Привлекая молодежь, он с вашей помощью обязался для своих хозяев зажечь и у нас в стране свой майдан! Устроить массовые и многочисленные погромы, бойню и резню. А уж после этого к нам незамедлительно пожалуют миротворцы в лице НАТО, якобы для защиты горемычного и обездоленного российского народа, его свободы и суверенитета!» Этот ваш ответ мне очень понравился! В нём есть и многогранность истины, и анализ, и понимание ситуации, и гражданская смелость, и достойная откровенность с молодежью, и совесть, наконец!
– Понятно, зачем вы пожаловали! Значит, мною уже ФСБ заинтересовалось? – иронизируя, забеспокоился я. – Очень удобный момент, ибо скрыться я не смогу!
– Э, нет! Не принимайте меня за провокатора! Я частное лицо, кстати, хоть и генерал-майор ФСБ, но давно нахожусь в отставке. Потому служу лишь своей семье и имею полное конституционное право свободно выражать своё мнение! И с вами я предельно откровенен! Более того, и моя внучка немало мне о вас рассказала совсем не в качестве доноса! Ей тоже импонирует ваша манера ненавязчиво вразумлять нашу мечущуюся молодежь. Но от себя должен добавить, часто вы излишне горячитесь. Вот и со мной, даже если бы всё так и было, как вы в лоб мне заявили, следовало до поры промолчать! Думаю, вы и без меня это понимаете, но чересчур спонтанно реагируете и, тем самым, даете кому-то возможность вас крепко бить. Уж извините за такую науку, преподнесенную вам, профессору!
– Хорошо звучит! Но, уж извините за прямоту, как-то не вяжется ваша забота обо мне с вашим статусом! Да и не понятно мне, как вы относитесь, например, к нынешней высшей власти в стране? – задумал я схитрить, проверяя чистоту намерений гостя его откровенностью по щекотливым темам.
– Александр Фёдорович! Вы меня прямо-таки обескураживаете своей интеллигентской наивностью! Неужели вы и впрямь полагаете, будто при стремлении вызвать вас на какие-либо, скажем так, антиконституционные высказывания, чтобы потом вам что-то накрутить, меня, как генерала контрразведки, остановили бы такие условности, как собственные негативные высказывания о власти. Для нас, контрразведчиков, в рамках провокации допустимо и оправдано всё, ничего невозможного нет и быть не должно! Другое дело, что подобные методы пригодны для работы с врагами, но вас-то я неплохо узнал! Ну, какой вы враг? Вы лишь против того, что с народом сегодня творят! И не считаете возможным молчать в тряпочку! Вы, по моему мнению, глубоко порядочный человек, но бесконечно удалены от бессовестной современной действительности, от особенностей тайной внутренней политики, от методов работы спецслужб и начисто лишены элементарной осторожности! Считает, будто уж вы-то никому не нужны! Так? Да, ладно уж! Вы ведь мне задали, как сами, наверное, считаете, весьма острый вопрос, так? Потому отвечаю на него без дипломатических увёрток! Да! Я считаю, что Путин, каким бы он ни был, у власти находится слишком давно и незаконно, а все его выборы преступным образом подтасованы! Но кто он и за счет чего до сих пор во власти, еще не самое главное! Главное в том, что за эти семнадцать лет наша страна поднялась лишь в том, в чем ей по уму, следовало бы снижаться! И наоборот! Медицина и образование вдруг стали платными, что противоречит конституции. Да еще превратились в нечто иное, в торгашеское. Армия превращена в слабосильный отряд, неспособный удержать сильного противника против агрессии. И никаких успехов ни в чем, кроме множества липовых!
Гость вдруг замолчал, потом, видимо, не удержавшись, тоже разгорячился и уверено продолжил:
– Эта криминально-олигархическая клика пришла к власти четверть века назад под обещания поднять все показатели страны на невиданный уровень сравнительно с Союзом! И что теперь мы имеем от их свершений? Завал во всём! И скажите мне, как можно охарактеризовать народ, который двадцать пять лет уничтожают под глупые сказки о процветании, а он всему верит, да еще и бубнит, будто жить ему стало лучше! Как говорила моя мудрая бабушка: «Ему ссы в глаза, а он твердит, будто божья роса!» Кстати, Пиночет тоже к власти пришел незаконно и крови пролил море, да только страна-то под его началом существенно вырвалась вперед! Может, потому даже народ большую кровь ему простил! Вот как я считаю! Так что теперь? Прошел я вашу проверку? – он доброжелательно рассмеялся, конечно же, надо мной, но не обидно. А его улыбка по-прежнему располагала к доверительному разговору.
Я тоже засмеялся:
– Если вам поверить, то мне с вещами на выход рановато?
– На выход? Конечно, рановато! Только при полном выздоровлении, которого я вам искренне желаю! Но я, вижу, вас основательно переутомил, хотя врачи меня во времени не ограничивали! С вашего разрешения я еще как-нибудь наведаюсь. Согласны?
– Буду очень рад, Борис Иннокентьевич! Так же, как рад и вашему сегодняшнему приходу и нашему знакомству! Спасибо за беседу, а то я скоро совсем от людей отвыкну! Больные, между нами говоря, люди кое в чём странные – они только о своих болезнях говорят, хотя об этом стоит как раз молчать! А медсестрам разговаривать на свободные темы, как я понял, здесь не разрешают. Очень уж они от любых разговоров с нами уклоняются! Вот и получается – один я здесь, как в пустыне. Одичал…
*
Некоторое время я наслаждался одиночеством, которое нарушалось лишь медперсоналом. Надо признаться, такой покой мне пришелся по душе, потому я внутренне отнесся несколько враждебно к тому, что у противоположной стены появился очередной сосед.
Поначалу обоснованных претензий к нему не было. Я даже надеялся, что в моём мирке, ограниченном стенами палаты и собственными размышлениями, и при нём ничего не изменится. Хотя надеялся я, разумеется, без оснований – к соседу часто заглядывали врачи из нашего реанимационного отделения и приходили хирурги и терапевты, не говоря уж о медсестрах, которые от него вообще редко отходили, постоянно что-то исполняя. Потому мне приходилось терпеть и дополнительный шум, и осмотры, и консилиумы, проводимые врачами, и хрипы, сопение и стоны моего соседа. Что с этим поделаешь? Не столь же я испорчен, чтобы не понимать объективность этих неудобств.
Но к вечеру поведение соседа и медперсонала изменилось. Больной отошел от наркоза и оказался достаточно активным человеком, хотя и