Кого выбирает жизнь?

натурально привязанным к постели. Более того, мне показалось, он с уверенностью маньяка считал совершенно нелепым своё попадание в эту палату и, тем более, длительное пребывание в ней, потому рвался на свободу. Разрезанный хирургами вдоль и поперек (это я слышал от уговаривающей его медсестры), он не считал такой факт веским основанием, чтобы не возмущаться лишению его привычной свободы. Он постоянно требовал, чтобы ему принесли его сотовый телефон, потом возмущался фактом лишения его нужных книг или настаивал на немедленном посещении его то одним, то другим родственником, которых, как было понятно из увещеваний медсестры, и в больнице-то пока не было. Он казался недовольным всем и вся! Что, впрочем, часто случается с людьми после наркоза – постнаркотическая капризность!
Постепенно его странная в этих обстоятельствах неугомонность привлекла к нему моё внимание и даже возбудила любопытство. В удобный момент, когда медсестра, уходя, оставила распахнутой его занавеску, я обнаружил крупного изможденного старика, обвязанного, как и я, многочисленными проводами и трубками. По небритому много дней лицу было невозможно определить возраст.
Вдруг он тяжело закашлялся, изо всех сил подавляя вынужденные болезненные вздрагивания. Потом, отдышавшись, ругнулся:
– Кажется, они у меня отхватили всё, что ниже пупа наросло, черти окаянные!
– Не доверяйте хирургом? – осторожно уточнил я из вежливости.
– А что, вы им разве доверяете? Чем больше они отрежут, тем меньше работы терапевтам! Взаимовыгодное сотрудничество! Хирурги, они чрезвычайно решительны, когда к ним больной попадает. Они мало думают, но много режут! Они и голову отхватят, если она при них заболит! – он опять тяжело закашлялся.
Я ему не мешал, не видя и возможности помочь. Да и предпочитал я помолчать, только не тут-то было! Сосед, видимо, природой создан разговорчивым, а сейчас его переполняло непонятное мне возмущение. «И почему он готов на всех идти с гранатой?»
– Знаете, уважаемый, не решу, как к вам обращаться, – начал он и, несмотря на то, что я тут же ему представился, продолжил. – Со стороны это может показаться блажью, однако же, дайте мне вспомнить! Ну да! Первый раз с хирургами я связался в семь лет отроду. Понятно, малец, совсем был, глупый. Сказали, надо резать, я и не возражал! Мне накануне впервые удалось покататься на роликах. Чужих, конечно. Ботинки на два размера меньше моего. Да уж такая охота была научиться, что через два дня я с распухшими и воспалившимися пальцами оказался у них, у хирургов родимых. Удалили мне тогда ногти с больших пальцев! Всё правильно, как будто, сделали, да только новые ногти с тех пор всю жизнь вверх торчат! Со всеми, как понимаете, самыми неприятными последствиями! – он осторожно захихикал, чтобы не тревожить свежие швы, но всё равно закашлялся и застонал.
Я слушал его молча, но уже с интересом. Что-то было в этом старике (это я решил, что он старик) притягательного, несмотря на грубоватость и назойливость. По меньшей мере, мне нравилась его непосредственность и подтрунивание над собой, над хирургами, над всем и вся.
– После окончания школы! – продолжил дед. – Ну, да! После школы эти звери лишили меня аппендикса. Якобы так было нужно! А я полагаю, они на мне своих студентов дрессировали! Думаете, на том всё и закончилось? Совсем не так! Они забыли во мне свой тампон! Ходят вокруг и удивляются под плач моей матери: «Как же так? Как же так? Всё хорошо, а ему плохо!» Но мне ещё повезло, поскольку один из них решительнее остальных оказался. Раз! И я опять на разделочном столе! Разрезали меня, и что-то достали. Хотя я не удивлюсь, если они заодно еще что-нибудь оттяпали, для тренировки! Но я пошёл-таки на поправку! – дед опять сдержанно захихикал, вспоминая свою историю.
Я лежал молча, ожидая неминуемого, как было понятно, продолжения. И не ошибся.
– Потом мне удалили еще какую-то пакость! С голосовых связок! После того я десятки лет задыхаюсь от непонятной слизи, перекрывающей дыхательное горло. Уж и не сосчитать, сколько раз я был на самом краю. Но у них ответ один: «Всё у вас хорошо, всё чисто!» А то, что я задыхаюсь, что ни день, по-ихнему, пустяки, на которые внимания обращать не следует! У них же объективным считается только то, что они о нас думают и пишут!
Интересный старик, подумал я. С ним всё же лежать интереснее, нежели со своими утопическими идеями.
– А эти лоры! – продолжил сосед после паузы, опять с ехидной усмешкой. – Их же вообще надо упразднить на корню! Они же ни на что не способны! Одно жульничество! Тебе еще перегородки в носу не выпрямляли? Нет?
– Пока обходилось, – ответил я.
– Повезло! А мне уже по второму разу собирались, прохиндеи! Будто она у меня, перегородка та, не природой, а неумехой каким в три кирпича положена вкось да вкривь! Но и это еще не всё! Я тут узнал по ходу, что они перегородку эту буквально всем предлагают выпрямить! Заранее! Видимо, у них работы мало! И смех, и грех! А мы все кривые от рождения, что ли? И после этого ты мне хирургов хвалишь? Медицина – она вообще не наука, а наукообразное ремесло! Потому и поведение у врачей всегда на вид загадочное! Они важностью и неприступностью своё незнание скрывают. Они же не знают, как нас лечить, только щёки и раздувают! Всё у них наугад! Выучили десяток мудреных названий! Если у вас это, то вам нужно то! Если же у вас то, то вам нужно это! Раньше хоть терапевты голову свою ломали, думая, как нас лечить, но теперь и у них готовая схема появилась. Технология, ведущая нас кошельком вперёд в дорогущую аптеку! Черт бы их всех! Эскулапы! Мафия от медицины! Но хирурги – это отдельная песня! – сосед опять зашелся в кашле, придерживая живот. – Они нас вообще не щадят, кровь рекой пускают!
Появилась медсестра. Поглядела на «Сименс» соседа, подрегулировала каплепад в булькающей склянке, закрепленной на высокой стойке, и исчезла.
– Как-то меня угораздило попасть к хирургам с той отвратительной болезнью, которую, знаешь, самому не увидеть и другим не показать! Так они мне всю жопу искромсали. Лежал я у них дней десять с температурой тридцать девять и шесть, а они всё советовались и удивлялись, ждали, когда же моя жопа сама собой рассосётся, а температура станет нормальной. До сих пор помню я того проктолога с очень характерной русской фамилией – Шпиндлер! Давно он, правда, уже в Израиле со всем своим выводком. Да только не знал он еще, когда отсюда сматывался, как сильно просчитался! У них ведь только израильские дипломы действительны. С советским документом там не устроиться. Поскольку в Израиле за счёт врачей из Советского Союза жоп стало меньше, нежели желающих в них поковыряться! Вот такие дела! А ты почему молчишь?
– Слушаю я. Интересно! – отозвался я.
– Ну, да! Мне тоже интересно, зачем я сюда свалился, старый болван? Говорят, будто надо от желчного пузыря избавиться. И действительно! Надоел он мне! Сколько раз от боли с ног сшибал, не сосчитать! Ну и что? Держали они меня, держали, пока какая-то непроходимость не образовалась. Прямо чудеса! А раз непроходимость, то сшили они горло напрямую с тем, что Шпиндлер в целости оставил, а остальное, что по их разумению лишнее, отрезали. Ну и как мне без кишок жить? Нет бы, распутать их, так взяли и рубанули, крестоносцы поганые! Им бы только топорами и махать! – не унимался дед.
– Так, может, и ложиться не стоило? – нечаянно подзадорил я соседа.
– Это как же? Все домашние меня сюда толкали, да еще в один голос пели, будто я врачам совсем не верю, и бабкам не верю, и попам-пройдохам не верю! Потому, мол, всё у меня так сложно и получается, что никому не верю! Только я-то знаю, что не потому! Не верю я потому, что эскулапы у нас никчемные! Все они двоечники да мздоимцы! Они же теперь, прежде чем резать, сначала всех родственников запугивают! Чтобы те послушнее стали! Чтобы деньги им несли... А без денег, ни в жисть резать не станут! У них, как они сами в жилетку плачут, зарплата маленькая… А у нас какая? Но нам-то они свою зарплату не несут!
– Не знаю! Как-то не сталкивался с этим в последнее время! – задумался и я.
– Э, мил человек! Если сомневаешься, я тебе историю про хирургов куда интереснее расскажу. Мой сын, он настоящий подполковник, войсковой, как-то терапевту своему военному на боли в сердце пожаловался. Так его сразу в оборот взяли! Казалось бы, хорошо, если так! Значит, о здоровье заботятся! Но как-то странно у них получалось – такое у сына вдруг стали находить, что и не понять, как он жив до сих пор. А человек-то он обычный, значит, и очко у него не железное, сам себя накручивает, сам себя пугает, а оттого еще хуже ему. А жена, так та вообще убивается по нём, словно уже вдовой стала. В общем, жизнь сына превратилась в сущий ад. Но и этим история не закончилась. Спровадили они его в Москву, в их знаменитую клинику, которая Бурденко зовётся. Там забота врачей сына вообще придавила, как только поглядел он на несчастных инвалидов, забинтованных да перевязанных, а их там не счесть! В общем, его ужасную болезнь все тамошние светила подтвердили, и стали готовить к операции на открытом сердце. А он собрал свою волю в кулак и решил, чему быть, того не миновать. Лишь бы поскорее всё закончилось! Послушно сдавал анализы, да всякие томографии. Но одна женщина немолодая, когда делала ему УЗИ, вдруг посмотрела внимательно в глаза сыну, помолчала долго-долго, словно, не решаясь на что-то, а потом и выдала ему: «Вот что, подполковник! Беги-ка ты отсюда, пока тебя всего не порезали! Здоров ты сейчас! Практически здоров!» И, ведь знаешь, отказался сын от операции, хотя его пугали увольнением из армии по состоянию здоровья, уехал всё-таки! И с тех пор и думать о сердце своём забыл! Здоров, значит, как бык! После того мне никто про хирургов сказки не рассказывай! Всё они давно мне понятны! Как только ОМС у нас ввели, так медицина сразу долго жить приказала! Там где деньги, там медицины быть не может! Там только алчность может произрастать! И я думаю теперь, что нормальных русских, таких, как раньше, жалостливых, бескорыстных, кажись, у нас уже не сыскать. И бьют нас теперь потому, кто не попади! Грузины, армяне, евреи, чечены… И сами мы друг друга еще сильнее бьём! А мозгов всё равно не нажили, чтобы понять происходящее, да сплотиться, чтобы не о себе, а о стране, о ближнем своём подумать... Ни черта у нас и дальше не получится! Только деньги всем им, нынешним русским, и нужны, даже если их девать уже некуда! Будто деньги те в жизни скоротечной есть самое важное, которое всех спасёт и людьми обратно сделает! Дурни они беспросветные! Конченая страна…
– Это почему же вдруг столь ужасно? – заинтересовался я.
– Да я же тебе говорю! Сами себя мы топим! Людей рядом с собой за людей не считаем. Был раньше у нас коллективизм, были превыше всего интересы коллектива, был и народ, были превыше всего интересы того народа, а как стали все да всё под себя тянуть – так народа и не осталось. Уже некому и страну от иродов местных да заморских спасать! Ведь люди совсем испортились! Чем лучше они живут, тем хуже становятся! Человек рядом с тобой может быть внешне замечательным – он и вежлив, и образован, он хороший специалист, отличный семьянин, всегда доброжелателен ко всем! Казалось бы, что еще от него требуется?