не больно, – здесь солгала сама Гайя. Она вдруг подумала, что Филиппу ещё жить с этим знанием, ей пришло в голову, что он будет ужасно мучиться совестью и страдать, если узнает, что не болезненна только одна часть смерти – уход из жизни, а вот сама остановка биологических процессов…
Она солгала, легко привыкнув ко лжи.
–А что тебе?
–Сказала, что не осуждает и что всё скоро кончится, – сухо ответил Филипп, но вдруг спохватился, глянул на Гайю и они вдвоём, не сговариваясь, обернулись к Зельману.
–Это подло и я подлец! – Зельман не понял, как провалился в серость, но увидел Софью и испугался. Лишь когда она утешила его метание, сказав, что вызвала его на разговор, он взял себя в руки и выпалил всё, что его терзало. – Филипп заставляет Гайю…
–Он подчиняется её выбору, – возразила Софья. – Нельзя обвинять Филиппа, например, в моей смерти. Это был мой выбор. Мой, когда я пошла работать на Кафедру, мой, когда согласилась помогать Филиппу, мой во всём. Меня не заставляли и Гайю тоже.
–Но я должен был сказать что я знаю. А теперь? Цирк! Врач, жребий этот чёртов, подгаданный… может быть, надо было умереть мне?
Зельман очень боялся того, что Софья скажет «да». Потому что это «да» совпало бы с голосом его совести, а два голоса, твердящие одно, против голоса одного его страха – это поражение.
Но Софья была умницей. Она сказала:
–Нет. Гайя решила это сама, она не задавалась вопросом, она не металась. Она решила и непоколебима в своём решении, и только такой человек может дойти до конца.
Голос трусости в Зельмане захохотал, празднуя победу, зато сам Зельман сник.
–Что будет дальше, Софа?
–Дальше? – она взглянула на него как на идиота, – дальше будет весна.
И всё оборвалось. Зельман подорвался с места, попытался остановить её, но привлёк к себе внимание компаньонов.
–Ты тоже! – догадалась Гайя, рывком поднимаясь со снега, – ты видел?
–Ничего я не видел! – огрызнулся Зельман, запоздало сообразив, что и своим движением, и резким ответом выдал себя получше вора, крадущегося по чужому дому, с ног до головы обвешенного звенящими браслетами.
–Что она сказала? – спросил Филипп. Он тоже был на ногах и был очень оживлён. – Любая информация может быть полезна. Зельман! Мне она сказала что всё будет хорошо, Гайе сказала…
Он осёкся. Он едва не сдал то, что их цирк всё ещё продолжается.
–Что всё правильно, – пришла на помощь Гайя. В последние сутки она делала это заметно чаще чем когда-либо. – А что она сказала тебе?
–Что будет весна, – дрожащим голосом ответил Зельман.
Гайя с Филиппом переглянулись. Ответ их не очень-то устроил и скорее озадачил. Разве только следует расценить его как доброе знамение? В конце концов, они оба были нечестны до конца даже друг с другом, даже сейчас, так что, может быть, всё к лучшему? Не стоит пытать Зельмана?
–А я скажу что вы совсем сумасшедшие, – подал голос скучающий Игорь.
–Тебе-то что? – обозлился Филипп, которого какой-то человечишка, в котором не было нужды, отвлёк от действительности, – ты свои деньги получишь.
–Я как врач тревожусь, – заметил Игорь, даже не обидевшись. – Вам обоим нужна…поддержка, что ли. А вон ему и что-то похлеще, может даже нарколог, у него руки дрожат как у запойника.
–Не доводи до греха, – попросил Филипп, мельком оценив справедливость последнего замечания – у Зельмана и впрямь тряслись руки.
–Да пожалуйста! – фыркнул Игорь и демонстративно скрестил руки на груди, – что ж, ждём.
–Пять минут, – серым голосом вдруг сказал Филипп. Тревоги Игоря его больше не интересовали. – Ребята…Гайя!
Он никогда, да и ни к кому, пожалуй, так отчаянно не взывал как сейчас. Он нуждался в её ответе, в том, что она сама скажет.
–Это жребий, ребята, – ответила Гайя на его мольбу, – каждый из вас мог его вытянуть. Мы все знали чем рискуем.
Это было ложью. Они подгадали. Они всё подгадали, а Зельман и не старался разоблачить их, напротив, усиленно смотрел в сторону, пока Гайя плотнее сворачивала нужный листок. Всё для того, чтобы терзаться совестью сейчас и до конца дней. Всё для того, чтобы сейчас упустить последний шанс на настоящую игру, на спасение от трусости. Никто не помешал бы Зельману сейчас заявить, что, мол, он всё знает, что присутствие Игоря – обман, что жеребьевка – обман и он требует нового перебора, нового голоса, но на этот раз, от самой судьбы.
Никто не помешал бы Зельману сделать это, кроме него самого. Если бы он заявил о том, что всё знает и о своих требованиях, то был бы новый розыгрыш участи, и кто знает, пощадила ли его бы судьба? Зельман не хотел испытывать её и отвернулся, не в силах смотреть на Гайю.
Она расценила это по-своему.
–Не тревожься, мы знаем точно, что смерть это не конец. В некотором роде я совершаю благое дело. Слышишь?
Он слышал и не мог на неё взглянуть. Филипп не стал расстраивать её истинной причиной отчаяния Зельмана – он сам испытывал схожие чувства, зная точно, что выступил манипулятором и в некотором оде повлиял на её жизнь. Но себя Филипп мог оправдать, во всяком случае, он был близок к поной самоамнистии, а вот Зельман был близок к самобичеванию до конца дней.
–Запомните обо мне что-нибудь хорошее, – попросила Гайя.
–Ты что собралась делать? – Игорь, про которого все забыли, приблизился к ним, – ребята, это странно. Филипп, даже по твоим меркам…
Темно. Темнота проявилась так неожиданно, словно кто-то выключил свет. Но кто мог выключить свет в квадрате леса? Только одна сила. Филипп вздрогнул, Игорь перестал спорить и заозирался, не понимая, что происходит.
–Началось! – прошелестела Гайя.
Но это уже было очевидно и без неё. Вокруг было темно и напряжённо, на ещё была разрушена лесная тишина, зимний сон исчез, и что-то как будто бы задышало вокруг них, зашелестело, зашептало.
–Ветер? – предположил Зельман, его голос тончал с каждым следующим звуком.
Это был не ветер. Ветер не зовёт по именам. Ветер не имеет столько живых оттенков в своём вое. Ветер не приближается по кронам деревьев, не поднимает снегов вокруг змеиной волной, не вспучивает заснеженные закутки, не имеет шага, не имеет такой зловещей силы и не ведёт за собой темноту.
Он действует сам. А то, что пришло в этот час на их полянку, действовало многими лицами, смотрело многими лазами, ухмылялось многими ртами.
–Твою ж…– это было страшнее, чем представлял Филипп. Они сбились вплотную, у Гайи подрагивали руки, но она крепко держала приготовленный яд не желая отступать. Аномалия, как им было известно, должна была длиться всего минуту, затем снова выходило солнце, но минута точно прошла, а солнца не было. Темнота сгущалась, и ветер подползал всё ближе, переливаясь множеством шепотов. И как среди них можно было различить шепот Софьи Ружинской? А ведь она тоже должна была быть в этом мёртвом хоре, и тоже приближалась к ним…
10.
Теней было много. Слишком много. Они выходили из-за каждого дерева, просачивались от самой земли, спадали с самих небес. Филипп попытался посчитать их, сделал он это чисто автоматически, прекрасно понимая, что не сможет, но надо было отвлечь разум, чтобы не победил страх.
Отвлечься не получилось – страх победил.
Тени будто бы прибывали и прибывали, вырастали там и тут, то проявляясь отчётливее, то будто бы истончаясь.
Объяснить природу такого явления никто из них не мог. Да и, откровенно говоря, не желал. Зельман боялся, он давно уже понял о себе что далеко не храбрец и теперь даже не пытался этого скрывать. Гайя готовилась к смерти – она была спокойна, не отступала от своего долга, потому что подступающие тени были красноречивее любых слов – это было ненормально, слишком уж нереально, чтобы отступать от задуманного. Филипп тоже не раздумывал о природе этих явлений, поскольку страх взял и его за горло – он много видел за свою короткую жизнь, но такого?
О таком он и не читал.
Хуже всех, конечно, было Игорю. Он вообще не ведал ничего подобного и не понимал своего присутствия. Оно было и не нужно, но о нём никто не подумал – вся троица так играла друг перед другом в ложь, что наплевала на его безопасность и неподготовленность рассудка.
Хотя Филипп себя оправдывал тем, что, возможно, после всего что произойдёт, Игорь ещё может понадобиться. Между прочим, эта лживая отмазка, призванная разумом Филиппа для очистки собственной совести, оказалась верна, но Филиппу ещё предстояло об этом узнать.
Того, что должно было произойти, он даже представить себе не мог.
Но тени проступали всё отчётливее, их становилось всё больше и больше, они кружились вокруг, они сжимали их в кольцо.
На самом деле не все тени, которых видели Гайя, Филипп, Зельман и Игорь были реальны. Впрочем, нет – реальны были все. Только в разное время.
–Я не понимаю, – прошелестела Софья Ружинская, или то, что было ею. Она боялась, её потряхивало по людской привычке, по привычке живых. Она видела тех, кто пришёл сюда, пришёл на её зов, на приманку, и всё-таки не могла перестать удивляться их мужеству.
Они пришли. Они пришли, поверив ей!
Они пришли, чтобы спасти мир от угрозы теней, угрозы ушедших душ, что не обрели покоя.
–Всё просто, – Уходящий был равнодушно-спокоен, но Софья, которая уже научилась различать равнодушие – в нём, как оказалось, тоже было много оттенков, почувствовала в нём скрытое торжество – всё приближалось к заветной точке. – Всё очень просто. Времени нет, понимаешь? Оно ложь, оно для живых. У нас оно идёт иначе.
Про это Софья слышала. Много раз и в разных вариациях.
–Не понимаешь, – Уходящий взглянул на неё, – а ты не задавалась вопросом почему все наши…
Он указал рукой на серый мир, в котором колебались серые фигуры – то тяжёлые, то совсем невесомые, то проступающие, то наоборот – исчезающие.
–Почему все они здесь, на этом месте?
–Это место силы, – ответила Софья. Уходящий сам объяснял когда-то.
–Здесь все их жертвы, – ответил Уходящий. – Твои близкие, которые принесены в жертву, и их жертвы – все они здесь.
Будь Софья мёртвой первый день, она бы возмутилась: мол, как это так? Они же все не вместятся на полянку! Но кое-чему она уже успела научиться и поняла – всё это происходит в разных точках времени – все жертвы, которые сейчас здесь, они находятся в разные годы или месяцы. Кто-то из них видит весенний лес, а кто-то, как Гайя, Филипп и Зельман – лес земной. У кого-то сейчас из жертв, допустим, восемнадцатый век, а у них двадцать первый. Или дальше – двадцать третий.
–Времени нет, – повторил Уходящий. – Все тени – души из разных времен. Место тоже. И их жертвы тоже.
Простое объяснение! Логически понятное, но непостижимое для смертных. Как это – в одном месте могут проходит несколько времён сразу? Отделимых не месяцами, а годами и веками друг от друга?
Но Софья мертва не первый день – ей нет смысла спрашивать. В чём она успела убедиться наверняка – это в отсутствии убеждений. Она думала, будучи живой, что смерть – это навсегда, полагала, что время нельзя повернуть вспять и вмешаться в него тоже, что после смерти нельзя мыслить…
Оказалось что всё не так! Смерть это не навсегда, если ты заранее, ещё при жизни предрасположен душою к миру посмертия, если твоя душа так тонка, что до неё и мёртвые могут дотянуться, а потом и показать тебе путь к возвращению. Выяснилось, что время – это всего лишь обманка и
