суетилась по кухне, и к пробуждению Филиппа была готова уже, как минимум, яичница и тосты с кофе, а по максимуму…
А по максимуму – на второй день оживления Софьи Филипп получил на завтрак большую порцию омлета, блинчики с шоколадом, бутерброд с мясом и какао. Ему не удалось осилить и половины, а Софья смогла. Причём влегкую. Кажется тогда Филипп удивился – ему было совершенно не жаль еды или денег на неё, тем более, речь шла о Софье, он просто был удивлён, что в хрупкое создание столько может влезть за раз, ведь прежде она ела мало.
–Потеряв вкус, бережнее относишься к пище, – объяснила Софья тогда, – там… там нет ничего. Ни запаха, ни вкуса, ни боли. Это страшно.
За крохи информации Филипп был готов бы и ещё её подкормить, но, видимо, Софья всё-таки переела и отправилась лежать на диван. Так и шли их дни. Филипп шёл на Кафедру, где писал тысячу и один отчёт о вредительствах прежнего начальника – Владимира Николаевича. Это было формальностью, но вместе с тем – суровой формальностью. Попутно надо было заявить о пропаже сотрудница Зельмана, и, хотя уцелевшая и не ведавшая ничего дурного Майя была молчалива, напряжение в кабинете было нездоровым – Майя была не дура, во всяком случае. В последние недели. Если отсутствие Альцера было объяснимо – он при ней написал заявление о прекращении работы по обмену опытом и уехал, то вот Гайя и Зельман…
Но о пропаже Гайи Филипп не заявлял. Зельмана он искал, а Гайи вроде бы и не было. Майя даже себя ловила на том, что постоянно поглядывает на её место – место было, более того, на столе стояла её кружка, лежал её блокнот, а вот самой Гайи не было!
Но на работе, даже в атмосфере напряжённости, Филиппу было спокойнее, чем в собственном доме. Майя смотрела настороженно, но не подавала голоса, а формальной суровости и вопросов от Министерства Филипп не опасался. Он уже получил разрешение на формирование нового штата сотрудников, тихо вёл поиск Зельмана и отписывался по делам Владимира Николаевича – всё это было терпимо, а вот Софья…
Нет, она была собой…почти. В ней кое-что изменилось, она стала серьёзнее и мрачнее, но она не бросалась на стены, не грызла обои и вела себя как адекватная и прежняя Софья с небольшими переменами в характере. Человек, не знавший её или плохо знавший, даже бы не понял, что она пришла из мира мёртвых. Ну, подумаешь, много ест и не толстеет – обмен веществ хороший, может, лет через десять бока поплывут. Ну бессонница – так у кого её нет? как новости посмотришь на ночь, так и лезет всё… а мрачна? Ну характер такой, оставьте девку в покое!
Но Филипп знал прежнюю Софью, и видел перемены! И ждал, ждал, когда она, наконец, заговорит и даст ему нужное.
–Может быть, выпьем? – предложил Филипп, разделывая мясо на тарелке. Софья, видимо, всерьёз соскучилась по вкусу – специи и чеснок она добавляла без сожаления о желудке, благо, Филипп был вполне терпелив к подобному и не делал замечаний. – У меня на торжественный случай припасена бутылка замечательного вина.
Бокалы появились мгновенно. Софья заметно расслабилась, от первого же бокала раскраснелась, стала в тон своей же футболке. Филиппу вообще её вещи не очень нравились, он рассчитывал вывести Софью в мир, провести по магазинам, но ей нужно было окрепнуть и хотя бы не реагировать на яркий свет так, как теперь, пришлось подождать и ещё привести её вещи из прежней квартиры.
Софья про квартиру спросила лишь на четвёртый день, словно вспомнила и спросила равнодушно, чья, мол, она?
–Государству отойдёт, – Филипп напрягся, решив, что Софья решит вернуть её себе. В теории, и это возможно было, но какая же будет проблема! Она же мертва!
Но Софья кивнула:
–Хорошо. Без Агнешки там всё равно не то.
Филипп тогда не решился спросить про Агнешку, но воспользовался этим сейчас, рассудив, что ужин, вино и мягкая атмосфера помогут вытянуть хотя бы что-то. Тем более – подруга-полтергейст была важна и дорога Софии.
–Очень вкусно, ты настоящий талант. Может быть, пойдёшь на курсы по кулинарии? Сейчас их много, – Филипп зашёл издалека, предусмотрительно подлив Софье вина. – Я был бы первым дегустатором!
Софья улыбнулась:
–И последним.
–Ну почему последним? ты никогда не была одинока, и пусть сейчас что-то поменялось, ты всё равно…
Филипп развёл руками, мол, всё ж понятно!
–Ну да, Гайя мертва, Зельман в лесу, Агнешка…– Софья осеклась, взгляд её стал жёстким и чужим, – Агнешки больше нет.
–Я не думал, что это для тебя новость. Полтергейсты появляются не при живых людях, – Филипп выбрал очень удачное время, чтобы пошутить. Он знал, что Софья впадёт в ярость или в отчаяние, а человек в таком состоянии очень разговорчив. Вариант извиниться после был ему предпочтительнее, чем щипцами и увертками вытаскивать правду.
–Агнешки нет, – повторила Софья, – совсем нет! Понимаешь? На моих глазах её затянуло в пески забвения!
–Куда? – не понял Филипп, и Софья встрепенулась, сообразив, что сказала лишнее.
–Тебе ещё положить? – спросила она тихо.
Но попытка перевести тему не удалась. Филипп передвинулся ближе и взял её руку в свои. Рука показалась ему холодной, впрочем, Софья часто была теперь холодной, словно не могла ещё отогреться от серости.
–Послушай, я хочу тебе помочь. Очень хочу, но для этого мне надо знать, понимаешь? Ты, я, Зельман, Гайя и Агнешка знали про Уходящего…
Рука Софьи дрогнула в его руках, Софья попыталась дёрнуться, но он не позволил.
–А теперь – остались мы. Где Зельман – ведает только бог. Но Гайи нет, нет теперь и Агнешки. А я хочу помочь. Позволь мне это. В конце концов, мы все рисковали, придя на ту полянку! Неужели за свой риск мы не имеем права знать?
Софья молчала. Но хотя бы вырываться перестала. Резон в словах Филиппа был.
Филипп же, чувствуя подступающую победу, не желал сдаваться:
–Софья, теперь придётся по-новому строить жизнь, и я помогу тебе это сделать. Выправим тебе документы, будешь делать что захочешь, но я должен знать, с чем мы имели дело и с чем мы столкнулись. Знать всё то, что знаешь ты.
Софья потянула руку из его хватки и Филипп отпустил. В свечном блеске он увидел, как на глазах её проступили слёзы и она торопливо отёрла их рукавом. Что ж, это точно победа!
–Я бы и рада сказать, – заверила Софья глухим голосом, – но я не всё могу объяснить. Вернее, это…ну, как на иностранном говорить, понимаешь? Объясняй или не объясняй, а проще не станет. И понятнее тоже.
–Но что-то же должно быть? – настаивал Филипп.
–К тому же это страшно, – продолжила Софья, мрачно взглянув на Филиппа, – человек не зря хочет верить в рай, поверь. То, что я видела и то, что я поняла – это очень страшно, а страшнее всего то, что это неизбежно. Нам всем умирать, но лучше не знать что там после. Я бы очень хотела не знать.
–Я уже понял, что там нет единорогов и ангелов с лирами, – улыбнулся Филипп, – но что-то же там есть?
–Я видела лишь часть, – сказала Софья, – и заверяю тебя, что даже это уже отвратительно. Ты попадаешь в место, где у тебя нет вкуса, памяти, чёткого зрения и слуха. Нет чувств – они притупляются всё больше и больше. Есть какой-то рефлекторный набор ощущений, идущий из памяти, но это всё ложь, фантомы. Хотя – сама память не лучше. У кого-то она остаётся, у кого-то истлевает кусочками. А кто-то в беспамятстве и блаженстве. Там много мест и одновременно много эпох. Там совсем иное время. Уходящий выбросил меня из того времени, где я была жива. Он убил меня, а значит, мог вернуть. Понимаешь?
До фразы про «много мест и одновременно много эпох» – да, Филипп понимал. Но дальше у него были вопросы. Но Софья смотрела на него с такой надеждой, что ему оставалось солгать:
–Да.
–Не понимаешь, – она покачала головой, – даже я не понимаю, а я ведь там была! А может быть, я всё ещё там?
Она склонила голову, вглядываясь в стоящий перед ней бокал, точно что-то надеялась в нём разглядеть.
–Ты здесь, в мире живых, – поспешил Филипп. – Ты вернулась и это чудо.
–Да? – усмехнулась Софья, и усмешка её вышла какой-то очень нехорошей. – Чудо?
–Ну или не чудо, – согласился Филипп, который был в том ещё ужасе с того самого дня, как Софья вернулась в мир смертных, возникнув из пустоты. – Но, в любом случае, это что-то высшее, начертанное.
–Это наказание, – легко возразила Софья. – Уходящий выбросил меня, потому что я сказала ему, что больше не боюсь, что ничего он мне не сделает, я уже была мертва и что не страшусь пустоты посмертия, потому что даже боли в пустоте нет. А он выбросил меня, понимаешь?
На этот раз Филипп даже лгать не стал:
–Нихрена я не понимаю, Соф… больше его не понимаю. Почему это наказание? Это ведь жизнь! Тут есть вкус, мясо, вино, ощущения.
Софья взглянула на него с явной жалостью, с такой смотрят на идиотов, которые не могут сложить два и два, зато берутся рассуждать о высоких материях, будь то политика двадцатого столетия или неоклассицизм.
–Потому что я была мертва, Филипп. А посмертие не забывается вкусом мяса или вина. Но я и не надеюсь, зато вот имею возможность…– Софья подняла бокал, демонстративно пригубила. – Вкус – это дар. Как и запах. И холод. И даже боль. У нас столько даров, а мы замечаем их только после смерти.
–Гайя ушла в посмертие? Куда отправил её ритуал? – Филипп никогда не слышал от Софьи столько откровений о том мире, и сейчас радовался тому, что она взяла верный тон и пока не отказывалась от ответов, а хоть что-то рассказывала.
–В ничто. Это следующий этап посмертия, идущий после песков забвения. Ад в аду, если хочешь, ну, или не хочешь.
–Пески забвения…ты упомянула их, но не объяснила, что это такое, – Филипп уже забыл напрочь про свою тарелку и от того от души влез в неё рукавом, но даже не заметил маслянистых, весело заплясавших по одежде пятен.
Софья помолчала, допивая вино. Она прикидывала, глядя на Филиппа, стоит ли его посвящать, но решила, что стоит – он слишком настаивал на этом, а ей самой носить в своём уме и памяти сцены, где Агнешка увязала всё глубже и глубже, было невыносимо.
–Знаешь, я поняла, в чём суть дня поминовения усопших, – Софья решила отвечать, но делать это осторожно, мягко, – он есть во многих религиях не просто так. Он для того, чтобы не пришли пески забвения. Пока мы помним наших мёртвых, пока молимся за них или просто вспоминаем, они действительно обитают в посмертии, пусть даже в образе безумных и беспамятных душ. Пусть даже на полях покоя…
Голос её дрогнул, но она быстро овладела собой и продолжила:
–Словом, в посмертии. Но когда мы их забываем, когда перестаём называть их имена, они попадают на поля забвения. Это…ну ты представляешь себе зыбучие пески?
–В принципе да.
–Пески забвения это как зыбучие пески. Или как болото. Ты просто увязаешь, если тебя не помнят. И чем скорее тебя забывают, тем быстрее ты тонешь в них. тебя перемалывает до Ничто. Великие имена и любимые могут веками жить в посмертии, а мелкие людишки, души, которые ничего не успели или успели сделать, но в рамках семьи – тут, сам понимаешь. Ну вспомнят тебя твои дети, это без сомнений, ну внуки, допустим, даже что правнуки помянут, а дальше? а дальше ты становишься ничем. Ты теряешь форму, и тебя спрессовывает посмертие. В ту же серость. И ты остаёшься в том, что назвалось бы воздухом, если бы было им, конечно.
Софья замолчала.
