комнаты.
На карте Родины стоял на коленях Калу де Газай, водил по ней пальцем и плакал.Завтра ему предстояло исполнить волю институтского распределения.
“Приди, о приди же!..” - гудел ему далёкий завод. Де Газай чувствовал это, дёргался и опрокидывал остатки рисовой водки на карту.
В окно заглядывала ночь, выписывая звёздами похожее на “ага, попался!”. Калу выудил из стакана значок инженера и, твёрдо сжав его в руке, завалился возле кровати.
Всем иногородним на его курсе выпали нездешние и далеко не лучшие в мире места, но особо свирепо судьба обошлась почему-то именно с ним.
* * * * *
“Привет тебе, друг К. де Г., из “Солнечного Забайкалья”!
Итак, не захотел я спокойно заполучить диплом инженера, свалил из института - теперь строю крупнопанельный дом с шести вечера до шести утра.
Бригада наша из 8 человек: 3 дембеля, 2 полугодичника и 3 молодых. Гражданских во вторую смену нет. Работаем без страховочных поясов и касок, хотя их с избытком - в подсобке лежат. Тут не до техники безопасности. Точнее, техника безопасности - это твои глаза, твоё проворство. В общем, работа, как работа. Только, если что не так сделал, не словом единым будешь наказан. Воспитание здесь дореволюционное, как подмастерьев - оплеухой.
А в роте (мы это слово особенно не любим) как же? Всё тяжёлое, грязное - на нас, “молодых”. Уборка, стирка, подшивание, точение, чистка сапогов. Полугодичники за нами присматривают, остальные - годичники и дембеля - отдыхают. Как про тюрьму или концлагерь, читал? Протестовать - это риск для здоровья, для жизни. Сломанные рёбра, челюсти, отбитые почки - обычное дело, и не узнает никто. Да и провинности никакой не надо, бьют и “ за просто так ”. Бывает, бежишь, “летишь мухой” по роте, а тебе “стой!”, бац-бац, и ты отползаешь. У всех “молодых” левосторонний флюс - потому, что “старики” - правши. Хотя физическая грубость не обязательна, могут и морально затравить.
Что меня поразило? Кроме того, что пьют одеколон, курят коноплю, потребляют ещё “колёса” - какие-то таблетки, с которых кайф. И нюхают лак. А то, что собачину едят - это не в счёт.
А так ребята хорошие, любят гитару. И время бежит быстро.
Кстати, бьют всё-таки слабо, сознание ни разу не терял.
Вообще жизнь глубоко оригинальная. У меня с собой всегда запас иголок, спичек и сигарет, хотя не курю. Крикнут: “молодой, сигарету! (спичку, иголку)”, - и летишь. Попробуй иначе.
Столовая - тоже вещь интересная. “Деды” на строительном объекте мало того, что отдыхают, но и со всеми вместе обедать им западло. Нужно - хавку “с доставкой на дом”, в самодельных термосах. Дуешь в столовую, где только успевай крутиться: удары со всех сторон. Воруешь с чужих столов, чтоб побольше и повкусней. Один не справился, и - 10 суток в санчасти. Что-то с животом (били в живот).
Сейчас я в увольнении - приехала мама. Могу спокойно писать письма. Отъедаюсь, отсыпаюсь в гостинице. Целых четверо с половиной суток совершенно другой жизни. Возвращаться обратно тоскливо. Магарыч за вольную ставить устал и курево покупать, и трое требуют по “чирику”. Да Бог с ними, ещё заработаю. Всё это называется “обсосом”, сливки снимают. Посылки приходят - такая же история. Порою самому ничего не достаётся, угоститься чуток разве что.
Несколько солдат нашего призыва, по одиночке, недавно ударилось в бега. Двоих уже поймали. Наверное, будут судить. А это дисбат, и потом - дослуживать.
Но я держусь - сам выбрал своё - и упражняюсь в скалолазании. Горы-то рядом.
Страх высоты пропал.
Известный солдат, без подвига.“
* * * * *
“Стоянка поезда полминуты”, - прогундосила рябая проводница. Де Газай быстро выпрыгнул и не успел заметить, что платформа давно и успешно ремонтируется. Он запнулся, чемодан ударился, выплюнул содержимое, проводница радостно хрюкнула, и поезд пропал. Калу запихал в чемодан всё, кроме носового платка, угодившего в самую грязь. И тут возник позыв помочиться. “Девушка, где здесь...?” - обратился, приплясывая, он к огромной женщине в жёлтой фуфайке, которая таскала шпалу туда-сюда. И побежал вприпрыжку в направлении взмаха шпалой. В тусклом полуподвале прошмыгнул в проём под буквой «М», рядом с заколоченной дверью под «Ж», пристроился к некогда белоснежному писсуару, едва успев поставить чемодан между ног, и облегчённо вздохнул. Что это? Эхо? Быстро обернулся. В кабинке с отсутствующей дверкой над унитазом нависала женщина с мутным взглядом и спущенными штанами.
На улице запыхавшийся после спринтерского рывка де Газай встал у доски объявлений просушить пролитое в штаны. Делая вид, что внимательно читает про всюду требующихся грузчиков. “А легкоатлеты не нужны? Что-то я набегался нынче, Родина”.
На привокзальной площади висела покосившаяся табличка автобусной остановки. Автобусы ходили по двум маршрутам: один - конечная “проходная завода”, другой - конечная “кладбище”. Де Газай выбрал тот, который до проходной.
* * * * *
...Я очень понимаю эмигрантов:
тоскуется по Родине моей...
“ Родина!
Никогда не следует говорить, что самое плохое уже позади. Ибо плохое гораздо протяжённей.
Общежитие моё - это большой деревянный дом, в два этажа. Комната моя - это четыре кровати с тумбочками, один стол, три стула и два шкафа, стоят рядом, но стенками вдоль кровати в углу возле входной двери. А стол - у окна, по диагонали. Это очень правильно: когда к кому-то приходит подруга, можно тихо с ней заниматься, пока остальные играют в карты и пьют портвейн.
Ванны нет. Что за беда? В пяти остановках автобуса городская баня, естественно, без всяких изысков типа холодного пива. И женский день блуждающий.
Ещё есть на этаже два туалета с настоящими унитазами. Две кухни. За курицей следить не нужно. В другой общаге, где и народу больше, и состав сомнительный, из всяких шараг, курицы увариваются в ноль, если чуть прозеваешь. Сам не видел, рассказывали.
Ах, да. Тараканов нет! Клопов нет! Хотя на втором этаже живут девушки, ну как девушки - маляры и две - инженеры. Со своими проблемными днями и отношением к этому.
Зато наш металлургический завод близко. И угольный карьер не за горами. Красота.
И кто из них виноват в том, что на скамейки сесть нельзя из-за толстого слоя сажи, я не знаю.
Родина, почему именно я родился в тебе?
К. де Газай.”
* * * * *
- Газай, вас к начальнику, - прощебетала секретарша. - Кстати, меня зовут Пиксела.
- А меня - не Газай, а де Газай. Вам пустяк, а мне в самую пору. А вот Калу - это ближе к вечеру.
- Хи-хи-хи, - ответила секретарша и жеманно повернула плечом.
- Ты, - строго посмотрел начальник отдела, - чем занимался на общественном фронте?
- В газете “Прожектор”. Недостатки, стало быть, высвечивал.
- Вот и здесь организуй. Пусть посмотрят на себя со стены. И по гражданской обороне будешь заодно. Чтоб знали, куда бежать в случае чего. И чтоб у каждого был противогаз!
После обеда де Газай пошёл в отдел гражданской обороны.
- Выдайте мне, пожалуйста, противогазов согласно списку имеющихся в наличии сотрудников.
- Э, ты сначала узнай, какой номер противогаза положен отдельно взятому лицу. К тому же у кого-то противогаз уже есть, и даже срок годности не вышел. А если вышел, или сотрудник свежеявленный, тогда - милости просим.
Противогазы наблюдались у каждого и, практически, новые. А что, собственно, им сделается? Лежат себе и лежат, износу не имеют. На голову налезают. Таким образом, вопрос о сроке годности успешно отвалился. И ладненько, махнул рукой Калу.
Тут подвернулась Пиксела: “Проводите-ка меня домой”. Инженер де Газай вдруг заметил, что трудовой день закончился, а делать всё равно нечего.
Первые два автобуса пришлось пропустить - они, перекошенные от человеко-массы, проскочили их остановку. В третий войти не удалось, зато четвёртый автобус оказался гостеприимным, не считая измятого и немного без пуговиц пиджака Калу. Так случается, когда очень тесно, даже интимно.
От нахлынувшей близости или ещё почему, на улице Пиксела взяла кавалера за руку. Жила она возле угольного карьера, на окраине города, где фонари стояли только для красоты.
“Расскажите, пожалуйста, о себе. Вкратце, но поглубже”, - попросила Пиксела.
“Нет, не могу. Не оттого, что стесняюсь. Именно в нынешнем месте не знаю, был ли я - который раньше. Или я есть - который потом?” - в сумерках захотелось быть милым и загадочным.
“Именно в этом месте моя подруга Консоль мечтала, что приедет на дрезине прекрасный начальник смены, чумазый такой, с лампой на каске, и увезёт её далеко-далеко, дальше террикона. Но она ленилась мыть ноги перед сном, и мама её всегда говорила, что таких не любят и далеко не увозят”.
Де Газай нагнулся, чтобы поцеловать даму, но передумал и, отряхнув брюки, вежливо попрощался.
А Пикселе этой ночью явился необычный, цельный, с последовательными событиями сон. Будто в её постели скончался мужчина, без запоминающегося лица, зато верный товарищ, тихий, даже застенчивый. Она, справив нужду без особого удовольствия и теряя тапки, без всяких там мыслей и подозрений поутру выходит из ванной, не с первого раза попадает в рукава выцветшего халата, жарит яичницу с помидорами (но без репчатого лука). Не сделав салат с кружочками пупырчатых огурцов и редиса, посыпанный укропом, заправленный 32-х процентожирной сметаной. На плетёной тарелке тупым ножом раскромсанная, должно быть ароматная, булка с кунжутом. Где-то что-то булькает. Это кофе в турках. Она громко зовёт кого-то, наверное, своего сожителя-лежебоку, потом срывается на крик. Не зная, что мудрено ответить тому, кого прикончил инфаркт. Потом она уже на работе, сильно опоздала и схлопотала выговор. Не строгий, а так, для порядку.
* * * * *
И от Ньютона можно отказаться. Всё дело в цене. Шутка.
* * * * *
“Дружба - весьма обязывающая вещь и относиться к ней следует с осторожностью. Она предполагает жертву во имя себя, причём не всегда оправданную.
Был у меня друг. И между нами встали деньги.
Был у меня друг. И между нами встала женщина.
Был у меня друг. И между нами встало расстояние. Пишем - переписываемся, и это всё, что нас связывает. А что будет потом, когда расстояние исчезнет - неизвестно, ведь мы меняемся в идеях, делах и потребностях. Да и не нуждается сильный в дружбе, он и сам может дойти куда угодно. Вообще незачем называться другом, чтобы вовремя и бескорыстно подставить плечо. Будь человеком, и у тебя всё получится.
Пособие для начинающих философов.”
* * * * *
...Есть много женщин.
Преломляясь в нас,
они оттачивают технику полёта...
“Прекрасная и оттого далёкая незнакомка! Или наоборот?
Второй вариант: “Здорово! А вот и я!”
Как выдыхает вместе с перегаром вскочивший в последний вагон.
Как визжит распоясано клоун, заполняя паузу.
То - не я.
А можно выть или сипеть под балконом, закатывая глаза: “... О Боже, сколько одиноких грустит в заброшенном саду...”
А можно растопыриться на пеньке у калитки, в шапке-ушанке и валенках. И, сощурив слабые после долгой зимней спячки
