нормировщик - и потому, что у меня есть ложка, накладываю себе то, что нравится. Подлетает приятель, ложки у него нет. После еды их собирают “молодые” и кладут в тумбочку дневального. Я успел схватить, а он нет. Выпаливает мне на ходу: “На двоих”. Я: “Угу”, и накладываю на двоих. С другого конца стола передают чай и хлеб. Едим одной ложкой по очереди. Это ничуть не стесняет, появляется даже чувство товарищества. Гигиена здесь не отдельного человека, а коллектива. Кружки в столовой вообще не моются, как и чайники. Попили из кружек, и в конце трапезы они ставятся на край стола - на исходную позицию для следующей партии едоков.
Проходит дежурный, раздаёт тарелки с маслом и сахаром. Тоже с нашего края, что определённо славно. Берём первые, последним, как правило, не достаётся.
Что ещё? После посещения стоматолога - 9 сеансов - строго два раза в день чищу зубы.
После завтрака иду в канцелярию делать расстановку личного состава. Полусонному бойцу - это отличная гимнастика для внимания.
Входит замполит с детским лицом. Похож на восьмиклассника-переростка. “Как дела?” “Нормально”. Делаю вид, что усердно занят расстановкой. Замполит уходит строить роту. А я занимаюсь английским. Потом, как бы опаздывая из-за сложного задания, топаю не с ротой, а прямиком в штаб. Отдаю бумажку, слушаю, как за стенкой с чувством и выражением ругается комбат, и смотрю в окно. Все повылазили, все роты на плацу. Пора на развод, после комбата - нельзя.
А “на большую землю” я не вернусь. Помнишь, как мне была противна мирская суета? Хотелось даже в одиночную камеру засесть на полгодика, чтобы одни книги и съедобная пища, разумеется.
Недалеко от нас освободилось место на лавинной станции. На хребте, на высоте 1500 метров. Внизу титан и медь разведали, склон долбят, оконтуривают месторождение. Сверху надо всех остерегать от лавин. На станции всего три семьи. И я, холостой, буду.
Пиши на тот же адрес сердобольной старушки из ближайшего к нам города. Которая, дай Бог ей здоровья, всегда разрешала мне пользоваться её почтовым ящиком. Назло полковой цензуре. До возможной мимолётной встречи.
Известный солдат, без подвига“.
* * * * *
...Ужо накинется всеведущая длань
на трижды супостатную личину!..
Не всякую правду требуется выпускать наружу. Кое-что неплохо держать при себе.
Конечно, хорошо быть умным вдали от событий. Только со стороны поплёвывать. Но время не спрашивает: “остановиться, переждать?” - оно тащит тебя за собой и не церемонится. Устойчив ты или спотыкаешься, или уже завалился и волочишься, издираясь в кровь - нету ему никакого дела.
На первом же проведённым в кафе - кажется, по случаю наступающего Нового года - вместе со всем отделом празднике Калу де Газай, достигнув состояния раскрепощённости, признался, что из начальства никого не уважает.
Так благополучно усохло его продвижение по службе. А если прибавить, что и рвения, именно рвения, а не обычной демонстрации рвения, не было - откуда же: нелюбимая профессия получилась ради любимого диплома, а не наоборот, - то метаморфозы в должности не предвиделось. Хотя существовала денежная “вилка” в его графе “инженер”, но это, скорее для самолюбия, нежели для роста габаритов потребительской корзины.
Всё-таки де Газай умудрился за один квартал наделать массу разных умственно-полезных работ. “Да мне просто сам процесс мыслительный по нраву!” Начислили по непонятному тарифу баллы, и он сначала выиграл нервные подёргивания себе подобных в своём подразделении, затем и другие обошёл.
- Поздравляю с победой в соревновании “Лучший молодой специалист предприятия”, - начальник отдела то ли скривился, то ли что на зуб попало.
- Я тебе прибавил, - бросил хозяин, удаляясь.
С нетерпением ждал Калу ближайшей получки, строя планы на новую большую - не на десять же рублей! - сумму.
Жалование прибавили на десять рублей. Меньше нельзя по инструкции.
На них купилось три бутылки портвейна. И сразу пришло решение: на следующий день заболеть.
Осень напала внезапно. Мерзкий ветер дул, и моросил холодный дождь. По мнению ЖЭКа, продолжалось лето, и отопление в общежитии не включали. Таким образом, сложились предпосылки для легко объяснимого добротного ОРЗ. Подтверждённым настоящим больничным листом.
Между вторым и третьим стаканом портвейна Перхомуд вдруг поведал, как по весне всю ночь пробегал в туалет после посещения привокзальной пельменной.
- Зачем ОРЗ? В поликлинике есть врач по кишечнику, новенькая совсем. Своя в доску - это точно - и не рюхает ни хрена.
Врач молча выслушала историю про пельменную, коварно подвернувшуюся не далее, как вчера, Перхомуду и де Газаю, и дала им по ночному горшку: докажите-ка недомогание. Они сильно потужились в больничном туалете. Да что толку: в желудках кроме чеснока для отбития перегара ничего путного не находилось. Не появилось и в горшках.
- Мы только что дома как следует сходили, честное слово! Теперь - нечем.
- Тогда давайте к раковине.
И она заставила их пить тёплую воду - обильно хлорированную, тьфу! - разведённую с содой. Омагон сломался на третьем стакане, Калу опрокинул все пять и полуобморочном состоянии рухнул на кушетку.
- Кстати, тут ко мне пришли двое, - доложила кому-то в телефонную трубку врачиха. - Один, вроде, ничего, - взгляд на Перхомуда, который отрешённо уставился в потолок, - а у другого явные признаки дизентерии.
“Вот и приходи здоровым!” - сильно стукнуло в мозгу де Газая. Но он отчаянно продолжал бороться, вспоминая, где же должно болеть, когда милая с виду женщина энергично давила ему живот.
- Что ж, придётся класть в больницу.
- Я стационарно вылечусь и больше не буду таким, - искренне поклялся Калу.
Шприц с какой-то жидкостью - видимо, так было надо - она вонзила ему в левую руку. Де Газай тут же отключился. Он пришёл в сознание оттого, что били ладонями по щекам и обзывали “кисейной барышней”. Конечно, следовало что-нибудь поесть, дабы не случилось слабости перед ответственным испытанием. Так ведь торопились пораньше отметить первый день заслуженного отдыха!
Бюллетени им всё-таки выписали.
- Я же говорил, что лучше к терапевту, с гриппом!
Калу хотел накинуться на Омагона с кулаками, но левая рука висела, как плеть, а одной правой с Перхомудом никак не совладать.
- Там индифферентная старушка медсестра читает себе газетку, пока ты о коленку натираешь градусник до нужной температуры. Что же лучшего пожелать?
Перхомуд тем временем корчился от смеха.
- А ты был хорош на кушетке, особенно, когда стеклянную палочку в зад пихали. Это называется “полёт на Луну”, я слышал от кого-то пару лет назад в больнице. Ощущения не такие ли? Но как ты правдоподобно отключился после укола! Вот это класс, вот это мастерство. Я уж посчитал, что нам ничего не светит, и смирился с несчастной судьбой.
Калу не стал разубеждать Омагона на счёт мастерства. Хотя стеклянная палочка - совсем не смешно. Странно, как же гомосексуалисты промежду собой...? Ведь там потолще будет...
Однако всем прощай, и тебе простится. Будь терпелив и милосерден, ибо не все и не всегда на тебя похожи. Де Газай успокоился.
Их путь уверенно пролегал через продовольственный магазин. Перхомуд достал прочный целлофановый пакет. Нести бутылки предстояло ему на правах менее пострадавшего в сражении.
А злополучная пельменная уже месяц находилась в ремонте. Так-то.
* * * * *
Не все стихи ведут к “хи-хи”.
* * * * *
...Это музы грохочут,
раз пушки молчат...
Неприятности продолжались.
Поездка на юг прямиком привела в кожно-венерологический диспансер. А начиналось совсем по-другому...
Истекая потом, как кровью на поле боя израненный по всему телу солдат, Калу тащил громадный чемодан в сторону адреса, данного ему - не бесплатно - в бюро жилищного устройства туристов. Бессмысленно проклиная “горящую” курсовку, которую всучили позавчера - всего за треть цены! - в профкоме завода. Курсовка гарантировала трёхразовую кормёжку в столовой, остальное добываешь сам. Наконец-то, раскалённый асфальт, сопровождаемый пожухлыми от зноя деревьями, упёрся в калитку, за которой дремали одноэтажные невзрачные домики вперемежку с полукладовками-полусараями, жаждущими не менее тех же домиков заглотить отпускников.
- У неё в душной проходной комнате шестая кровать свободна. А я дам отдельную застеклённую веранду.
Женщина спортивного вида лет тридцати пяти - тридцати шести, оказалась соседкой той, куда направлялся Калу согласно указанному маршруту, широко улыбнулась.
Перехват клиента состоялся, и новая хозяйка бодро стала мыть полы на веранде, виляя ещё вполне интересным задом. В де Газае тут же шевельнулась крамольная относительно этики мыслишка, он её как бы прогнал. И пошёл знакомиться с расположенной во дворике уборной - немаловажным атрибутом отдыха и жизни вообще.
Он вернулся немного погрустневший - а ты хотел унитазы да голубые в придачу? попробуй-ка на весу, не промахнись!
На веранде женщина поставила на тумбочку цветы в бутылке из-под лимонада и сразу взяла плату за две недели вперёд. “Хотя мы считаемся первой зоной близости к морю, возьму с вас поменьше, но уж, пожалуйста, когда нагрянет инспектор, скажите, что вы - мой родственник”, - и удалилась. “Родственник” быстро разделся и рухнул на кровать. А если ещё и столовая будет похожа на их заводскую, и до моря окажется не так, как принято в первой зоне близости...
Столовая оказалась чистой, с официантками, а за его столиком - молодая симпатичная женщина с пятилетним мальчиком и своей мамой. И недалеко шумело море.
На третий день де Газай столкнулся с сотрудницей из его же сектора и расстроился.
На четвёртый день приехал двоюродный брат или племянник хозяйки, с которым она долго осматривала комнатку в сараеподобной пристройке. И выскочила чем-то весьма довольная. Утром брат уехал, должно быть, спешил по важному делу. На пятый вечер де Газай пригласил хозяйку в открытый, то бишь без крыши, театр на поп-оперу “Орфей и Эвридика”. А она - его, но уже ночью, в спальню.
Разведённая - эх, тогда бы сегодняшний ум! - с милой грустью поведала о бывшем муже-моряке, на полгода уходившем в море, оставляя её один на один с женской тоской в постели, оттого-де и родить она не могла, сильно была сексуально расстроена. Зато с удовольствием и кокетством делилась с ним рассказами о мужчинах и юношах, повсюду охотно проявляющих внимание. К мраморной скале! Да-да. Потому, что отношения должны быть только самые-самые серьёзные.
Смеркалось рано, это вам не стерильно-белые ночи Петербурга. Калу опять кивал, поддерживая беседу и поглощая молодую картошку с мясом и помидоры в сметане. Ужин в столовой каждый раз автоматически отменялся.
Пришло время откланяться. Дама проводила де Газая на поезд, не забыв страстно поцеловать. И уже дома Калу понял, что уехал-то не один.
Мягко светило солнце. На крыльце кожно-венерологического диспансера стоял весёлый парень и курил дешёвые сигареты.
- Да брось ты!
