Тот, кто был мной. Автопортрет (том 3)

нечто лишило бы его жизни. А потом он переворачивался на другой бок, на секунду открывал глаза, и не видел в полутьме никого другого. После чего сон бескомпромиссно овладевал им.
Но посторонний в спальне был. И он был уверен в том, что нечто являлось к нему через зеркало, висевшее на стене напротив кровати. И хоть зеркало было совершено новым, каким-то шестым чувством он видел его почти расколотым, с недостающими кусками, на месте которых висела давнишняя паутина. Это был идеальный портал из астрала в реальный мир, и нечто пользовалось этой возможностью для появления в его доме. Для того, чтобы наблюдать за ним, готовящимся ко сну или уже спящим, совсем беспомощным и жалким. Нечто из разбитого зеркала, что было замаскировано под цельную структуру, приходило специально к нему, требовало от него постоянного напряжения в страхе, требовало долго не поворачиваться к себе лицом, и совсем не торопилось его прикончить.
Он был уверен в том, что может увидеть ужасную физиономию какой-нибудь ведьмы, самое пугающее смешение множества жутких образов из кинофильмов соответствующего жанра, от которых мурашки по телу и все холодеет внутри. Какая-нибудь ведьма с растрепанными волосами и раскрытой клыкастой пастью, готовая впиться в его плоть и растерзать на клочки. И, кажется, он уже видел в разбитом зеркале эту страшную, наполовину животную морду, чьи мерзкие мелкие глазки горели жадным хищным огнем, впившись в него острым взглядом. И от него нельзя было никуда спрятаться, казалось, нечто видело его в любом углу, и никакие стены не были ему преградой.
Нечто было повсюду, не в одном только зеркале напротив кровати. Газовая плита, например, грозила взорваться, и он слышал пиканье таймера бомбы где-то внутри нее пока горел газ. И снова эти опасения имели в основе своей экран телевизора, демонстрирующего жуткие кадры репортеров с места очередной трагедии, или же монитор компьютера, подключенного к Сети, где можно было с легкостью найти чернуху самого разного качества. И он стремился как можно скорее выключить конфорки, ни одной лишней секунды не задерживаясь у плиты. Раковина с холодной и горячей водой в кухне, например, жутко гудела и дрожала от неестественно сильного напора, стоило лишь крутануть краники. Вода будто выдавливалась под мощным давлением, изрыгалась из какого-то бездонного чрева, готового вывернуться наизнанку от рвоты. И он мог чувствовать мерзкий запах, исходящий от мощных струй. Даже кровать, на которой он спал, словно пленяла, приковывала к себе каждый член его тела и не выпускала из своей хватки до его пробуждения.
Но что же, в этой чертовщине было что-то приятное, что-то бодрящее, чего ему не хватало в обыденности похожих друг на друга дней. Конечно, он понимал, что все эти визуальные образы, звуки и запахи были только в его голове, забитой всякой гадостью из уст средств массовой информации или социальных сетей. Однако этой гадостью он питался с охотой. Он хотел мурашек по телу, приводящих его усыпленное прессом однообразия сознание в чувство. Он чувствовал дискомфорт на протяжении всего дня в предвкушении возвращения домой, где его ожидало темное нечто, «ласки» которого были бы сродни ласкам нежных девичьих рук. Та ведьма в зеркале, наблюдавшая за ним неотрывно, окружала его своей «заботой», разливая свою темную энергетику в доме, и он знал, что ведьма всегда ждала его, чтобы дать ему желаемое. Все в доме подчинялось ей.
Но вот однажды друзья вытащили его из дома в клуб. Были только они, никого посторонних, все было оплачено, и двух-трех часов хватало на то, чтобы посидеть в расслабленной обстановке, даже поиграть в пинг-понг. Кто-то пригласил девушек. И на тот момент он чувствовал себя отдохнувшим, как будто выспался поле глубокого сна. Ощущения были точно такими же, как и те, что он испытывал в привычных и родных четырех стенах. И он практически не помнил о ведьме в зеркале и ее силе, в которой так нуждался.
Его новую знакомую, одну из тех девушек в клубе, звали, а впрочем, совсем не имеет значения, как ее звали. Пусть будет – А. Главным было то, что она ему понравилась с первого взгляда. Как будто ребята знали, что именно она устроит их друга, нуждавшегося в отдыхе, похудевшего и какого-то осунувшегося, что называется, горевшего в последнее время. Хотя он и шутил и старался выглядеть вполне бодрым и живым, все было совсем не так. Ведьма в доме требовала свое, и взамен своим возможностям требовала его силы.
И вот А. вошла в его дом, и в тот же миг он будто проснулся, будто вынырнул откуда-то из самой глубины. И он увидел, как все было на самом деле. В зеркале не было никакой ведьмы, стоявшей над ним по ночам и  наблюдавшей за ним из своего логова сквозь стены. Газовая плита оставалась обычной газовой плитой без какого-либо таймера взрывного устройства внутри (что не отменяло аккуратности и осторожности при ее эксплуатации), а из кранов кухонной раковины текла обычная вода, чей напор отлично регулировался движением руки. Но важнее всего была знакомая дрожь внутри, один в один схожая с тем, чем он наслаждался при просмотре видео, щекотавшем нервишки по вечерам.
Все рушилось в его голове в тот момент, когда он держал А. в своих руках, когда чувствовал ее такое хрупкое тело, когда целовал, ведомый одними только инстинктами, и не было больше ничего - ни вокруг, ни внутри - что заслуживало его внимания. То, что было – бесконечные мгновенья наслаждения: поцелуи, ласки, трепет двух сердец, горячая страсть, невесомость внутри. И он сам не ожидал от себя того взрыва чувств, охвативших его с ног до головы, вырвавшихся из него целым фонтаном, до того, кажется, совсем незаметных.
Когда же А. оставила его наутро, и он проводил ее до остановки, и вернулся в дом, нечто темное, исходившее от зеркала в спальне, вновь наполнило каждый угол. И оно оказалось не просто привычным, по вчерашнему исчезновению чего он вдруг ощутил тоску, но свежим, каким-то заново рожденным, а потому полным новых ощущений. Ничто никуда не делось с появлением А. в доме, больше того, А. позволила ведьме в зеркале взять небольшую паузу, сделать полноценный вдох, набраться новых сил. 
И тогда он понял, что ведьма ничем не уступала его новой подружке. Он понял, что страсть, бушевавшая в нем во время недавних ласок, хоть и была его частью, прежде скрытая и обузданная, могла взять над ним верх всего лишь на время, тогда как то, что происходило в его голове, взятое под контроль ведьмой в зеркале, принадлежало ему постоянно, задремавшее совсем на чуть-чуть, и то не всегда. Ведь он был уже настроен услышать краем уха и увидеть краешком глаза то самое, что приятно пугало его перед сном, придавая ведьме у его кровати ведьмины черты. А. с трудом вписывалась в его сложившийся за долго время уклад жизни, и ценность новой подружки оказывалась не такой значимой, как он мог ожидать.
Он был в плену образов и ощущений, окружавших его в четырех стенах. Пусть это были образы холодные и мрачные (и он знал об этом), и А. четко обозначила их холод и мрак, дав ему возможность погрузиться в полную им противоположность, пусть заставила его переживать и хотеть увидеть ее снова, пусть  показала ему насколько он ослаб, оставаясь наедине со всей этой чертовщиной. Однако, это все, что имело для него смысл, держало в тонусе, ради чего он еще чувствовал себя живым, ради чего мыслил. Несмотря на всю ту гадость, что он хотел видеть и слышать снова и снова, он не утратил чувства своего присутствия в этом мире. Все, что могла предложить ему А. – отвлечение. Быть для кого-то, двигаться в кем-то указанном направлении, не сворачивать в сторону.
А он хотел ошибаться. А он хотел слышать то, что было важно ЕМУ, хотел видеть все, что было вокруг, не только цель впереди, возможно, совсем бессмысленную, ничтожную, такую, например, как природный инстинкт. Он знал себя лучше всяких А., лучше, чем кто-либо. Он не должен был быть зависим от внешних воздействий, указующих ему направление. Никто не должен был ковыряться в его голове, захваченной нечто, перенастраивать ее под свои нужды. Его образы, звуки и запахи принадлежали только одному ему, и ему было неплохо с ними. И он хотел этого драйва, заставлявшего сердце биться если не в страхе, то в волнении точно. Да, А. понравилась ему как женщина, он хотел тискать ее в своих руках еще и еще, хотел целовать в губы, целовать страстно и долго. Но было ли это желание подлинного его, не желавшего быть ведомым кем-то со стороны?

конец

Глава 27. Инстинкты

Иван абсолютно не помнил, как оказался у кровати Даши, он вообще ничего не помнил с того момента, как услышал по телефону три страшных слова: дочь в больнице. Звонила школьный врач – Эльза. Она почти плакала, из объяснений Иван понял, что у Даши была серьезная черепно-мозговая травма, девочку нашли на территории школы, в луже крови. Кто-то ударил десятилетнего ребенка по голове камнем, оставленным на месте происшествия.
Однако, в тот момент, Ивану было все равно кто и почему. Он примчался к дочери прямо с работы, бледный как полотно, дрожь колотила его с ног до головы, правда, всего этого он не замечал.
-Где она? – неустанно повторял он подобно в каком-то бреду, едва только переступил порог больницы и всю дорогу до палаты в сопровождении Эльзы и нескольких медсестер.
Ноги плохо слушались своего хозяина, голова была наполнена тяжестью и кружилась. И его поддерживали под руки, иначе Иван просто завалился бы на пол уже на входе в приемное отделение. Кажется, даже известие о гибели жены Олечки он переживал в разы легче. В этот период беспамятства Иван просто похудел, сделался легче ветра.
Но вот и палата. Одиночная, бесшумная. Эльза помогла Ивану  опуститься на стул возле кровати с Дашей, голова девочки была обмотана бинтами. Иван долго рассматривал дочь, не веря в то, что это была она, как было с Ольгой, которая лежала в гробу, и он не мог поверить в то, что это была его жена. Затем на миг он зажмурился, сделал глубокий выдох, чувствуя неприятную дрожь внутри, а потом осторожно сжал маленькую ладошку Даши в своей руке. Иван не чувствовал слез, не чувствовал кома в горле, и ему было все равно, что он не мог заплакать. Все было так неестественно.
-Того, кто это сделал, уже ищут, - совсем негромко сказала Эльза.
-Идите вон, - как-то на автомате потребовал он, не выпуская рук дочери из своей хватки, - Идите к черту. Немедленно вали отсюда на хрен.
Ее голос неприятно раздражал. Ее голос будто замкнул некую электрическую цепь внутри него. Ее голос был подобен рубильнику, до ужаса исправно выполняющему свою функцию по воле руки. И несмотря на то, что Эльза знала Ивана как тихого и застенчивого человека, вкалывавшего ради дочери в две смены, и попросту обессилевшего на гавканья или рычания, здесь и сейчас страшный зверь открылся ей буквально во всей своей красе. Хищник, волк, пока что оскаливший клыки как предупреждение. И это все внимание Ивана было занято дочерью, и он глаз не сводил с девочки, зато хищник впился острым взглядом в Эльзу, и звериные глаза полыхали ярким и холодным враждебным огнем.
-Убью за нее. Растерзаю на клочки, горло выгрызу, - все так же, не повышая голоса, пригрозил хищник.
И Эльзе не стоило обижаться, и было бы странным, если бы Иван