Неприкосновенности. О, скольких подобных ей красавиц Он видел в храме жрецов, сколько подобных ей прелестниц лишились своих юных жизней на жертвеннике возле каменного изваяния. Он ясно видел восторг на лицах жрецов, всецело поглощенных этим вечно завораживающим людской рассудок осквернением хрупкой природной непогрешимости и чистоты. Как будто неподдельная ненависть к ней овладевали их сознанием в храме. Как будто не должно было быть столь прекрасных созданий, милых девушек, среди людей, и оттого в каждом движении жрецов только прибавлялось физических сил. И настолько легко жрецы забирали юные девичьи жизни, настолько легко люди расставались с самым ценным, что только могло быть у них.
Привязанная к кровати молодая женщина наблюдала вовсе не мужа, взятого в плен бесплотным духом. Она все поняла в этот страшный для нее миг. Она будто оказалась в храме жрецов, разложенная на жертвеннике, и каменный истукан смотрел на нее сурово в ожидании ее подлинного воплощения. И, кажется, она разрешила рукам мужа слегка прижать ее прелестную головку к кровати, чтобы тому было удобнее одним резким и сильным движением ножа глубоко рассечь гладкую ее кожу, откуда тотчас хлынула кровь.
Природная покорность – вот чем была наполнена наполненная почти до краев деревянная кружка. Но особое наслаждение заключалось в том, что он добыл кровь своими руками. В первый раз он САМ контактировал с жертвой. В первый раз он САМ чувствовал ее нежную плоть. В первый раз он САМ разрушил ее. Сейчас кровь была особенно приятной на вкус. Сейчас он чувствовал себя по-особенному, не просто полным жизни и сил, сейчас он чувствовал себя каким-то недосягаемым, бессмертным. Глоток за глотком открывал ему новый мир, в котором обитали эти прекрасные, идеальные, существа, наполненные светом так, как если бы были им самим. Их было куда больше, убиенных самыми разными способами и самыми разными людьми из самых разных побуждений, но с неизменной животной страстью.
Он сменил много тел, жестокость в которых доминировала над всеми прочими чувствами.
Но что в итоге?
В какой-то момент он испил очередной крови и не ощутил привычного приятного вкуса. Больше того, ее кровь отвратительно горчила, пропитанная целым букетом ужасных запахов, оставшихся во рту нового убийцы. Алкоголь, табак, что-то еще, что девушка – милая, трепетная, беззащитная – употребляла на протяжении длительного времени. И вроде бы она была ухожена и следила за собой, но то, что было внутри нее, никак не соответствовало тому, что он хотел видеть. То, что было внутри нее, не позволяло быть ее воздушному, похожему на легкую и едва заметную дымку, готовую вот-вот растаять в чистом воздухе, естеству среди прочих женских начал в их фантастическом мире, который он видел, но в который не мог попасть. В том мире она была чужаком.
И тогда он убил снова, но необходимый ему вкус вновь отсутствовал. И снова ужасная горечь, которая внезапно раздражала. И так происходило повсюду где бы он не появился, преодолевая огромные расстояния без труда. Он понимал, что кровь была единственным источником его собственной жизни, что ему нужна была кровь, подобная той, что он испил из тела жертвы, убиенной лично им самим в первый раз. Он понимал, что все изменилось. Он начал тратить слишком много сил на поиски подходящей ему жертвы, и эти затраты не стоили нужного результата. Ведь весь самый вкус крови хранился в моменте предсмертной агонии. В обреченности и покорности перед неизбежным концом едва начавшейся жизни, когда только яркое солнце и чистое небо поутру, и воздух наполнен запахами свежих цветов, от которых в груди весна разливается.
Теперь все было не так. Теперь животные инстинкты убивали жертв изнутри, искажали, видоизменяли и заставляли грубеть нежное от природы естество. Он видел не только алкоголь, табак, наркотики, заполнявшие женское начало с юных лет. Он видел не только разврат, творимый над юными красавицами едва ли не их собственной воле (если вообще ими не приветствуемый), похоть за бумажные фантики и медяшки с цифрами, групповые оргии, сопровождаемые загрязняющими и дурманящими природную непогрешимость веществами. Он видел не только содомию, снимаемую на кинокамеры за деньги и выдаваемую за искусство. Не было больше обреченности и покорности в предсмертной агонии. Скорее обыденность, норма, что так и должно быть, и близкого и неизбежного конца не стоит бояться, а значит не осталось ничего ценного.
Его новой (после долгих поисков) жертвой должна была стать немного упитанная молодая женщина, у которой еще не было мужа, но имелся постоянный молодой человек с неустойчивой психикой. Женщина часто помогала ему справляться с его взрывным нравом, легко успокаивала одними только прикосновениями и спокойным негромким голосом. Она любила его, она хотела быть с ним, она хотела от него детей.
Он же дождался очередного психоза жениха, позволившего ему войти в его тело, и только тогда обнаружил невероятный по своей мощи и бурливший источник энергии, против которой оказался бессилен. Жених не раз и не два мог поднять на возлюбленную руку в момент этих эмоциональных всплесков, вызванных внешними факторами, доводившими его до бешенства, и возлюбленная рисковала без труда стать спусковым крючком его агрессии и серьезно физически пострадать. Лишь образ ее предсмертной агонии, образ одной только гримасы боли намертво блокировал все возможности агрессии против нее. Этот образ ее мук, ее слез, заставлял жениха тянуться к ней. Образ заставлял желать от нее успокоения, желать ее открытой доброй исцелявшей все в нем улыбки, желать ее мягких прикосновений, желать услышать ее негромкий приятный голос. Образ ее бездыханного тела блокировал все попытки причинить невесте зло.
Он почувствовал такого же бесплотного духа внутри этого человека, почувствовал, как становится его добычей, благодаря которой тот набирался новых сил. Будто ожидал свою жаждавшую крови жертву. Очередную…
конец
Глава 29. Сказка о ласке
…Боль возобновилась ближе к обеду. Она, конечно, была терпимой, не сильной, но сковывала и тормозила все движения. Потому Катька рекомендовала подруге оставаться подольше в сестринской комнате до окончания рабочего дня, обещавшего Марине растянуться на целую вечность.
Где-то после обеда в сестринскую комнату заглянул белобрысый Стас Ребров, врач отделения, который был старше Марины на десять лет, и которого она побаивалась с самого первого дня работы в больнице. Уже две недели прошли с того момента, а эта опаска никуда не делась, уж очень Стас казался суровым для своих подчиненных.
-Ты не видела Кравцову? – как-то резко спросил Стас, войдя в комнату и застав Маришку за столом с бумагами.
Нет, сегодня Тамара Кравцова вообще в клинике не появлялась, и просила ее прикрыть. Услышав негромкий и скованный отрицательный ответ Марины, Стас развернулся с намерением выйти.
-Сильно болит? – неожиданно услышала она тихий и какой-то отеческий голос прямо рядом с собой.
Стас был возле нее, смотрел на нее внимательным взглядом, и этот взгляд расслаблял, успокаивал все внутри девушки. Взгляд Стаса пронзал ее всю с ног до головы, она вдруг поняла, что он знал о ее боли, с которой Марина не могла справиться с самого утра. Стас совсем не был грозным в эти минуты, наоборот, кажется, сейчас в целом мире не осталось никого, кто мог бы ей помочь, наконец, одолеть боль.
-Угу, - почти беззвучно кивнула она головой.
Усталость навалилась на нее всей своей тяжестью, и в сидячей позе девушка чувствовала себя немного лучше.
-Ты можешь встать? – тем не менее спросил Стас, и она поняла, что с трудом чувствует свои ноги.
И тогда Стас поднял ее на руки и опустил на диван. Затем он раскрыл несколько пуговиц ее халата, слегка обнажил красивую ее грудь.
-Давай я послушаю тебя… Дыши…
Стас снял с шеи стетоскоп, аккуратно прижал его прямо к сердцу девушки.
Марина сделала несколько глубоких вдохов, чувствуя стальную иглу, застрявшую в груди с самого утра. Она старалась дышать осторожно, чтобы не усиливать боль. Она отчетливо чувствовала свое частое сердцебиение. Вероятно, ее осторожное дыхание и выдало девушку перед Стасом, хотя ей было все равно. Пусть он услышит ее боль, пусть не уходит.
-Давно болит? – он, наконец, закончил осмотр.
-Да, - негромко выдохнула Марина.
-Закрой глазки, девочка, - тихо попросил Стас, после чего опустил руку ей на грудь, - Расслабься.
Его прикосновение было очень нежным, почти неощутимым, совсем легким. Его прикосновение было настолько теплым, настолько просто проникало сквозь плотную ткань халата и будто совсем не знало никаких преград, что все внутри Марины пребывало в состоянии готовности вот-вот вспорхнуть и сорваться далеко от земли. Она закрыла глаза и провалилась в теплую бездну, где могла дышать легко и непринужденно. И хоть она все еще чувствовала сильное сердцебиение, она совсем не боялась его, и острая стальная игла в груди грозила переломиться.
-Вчера вечером отчим ударил меня, - совсем негромко призналась она, желая выговориться и чувствуя слезы под прикрытыми веками, - Не первый раз он хочет меня, злится и угрожает в ответ на мои отказы. Мне пришлось уйти из дома, я ночевала у подруги.
-Он ударил сюда? – все так же мягко уточнил Стас, не отнимая руки от ее сердца.
-Мне было плохо ночью, мне вызывали «скорую». Катька просила не выходить на смену, просила остаться дома…
-Все хорошо, - успокаивал ее Стас, видя полоски слез, тянущиеся по ее щекам, - Здесь тебя никто не обидит.
Его прикосновение нежно толкнуло Маришку прямо в сердце, отчего во все стороны хлынула мощная, и какая-то живая энергия. Его прикосновение заставило реальность вокруг моргнуть, исказиться. Его прикосновение перенесло Марину в другое измерение, в спальную комнату какого-то замка, заполненную приятными цветочными ароматами и запахом скошенной травы за раскрытыми ставнями окна. Стас определенно усыпил ее.
-Где я? – пыталась понять Марина, оказавшись на подушках шикарной мягкой кровати.
-В безопасности, - улыбнулся Стас, впервые за все то время, сколько она его знала, - Тебе нужен отдых. Никакого волнения, никаких тревог. Пусть твое сердечко успокоится. Позже тебя посмотрит специалист. Ни о чем не беспокойся.
-Как такое возможно? – недоумевала она, чувствуя тепло внутри, тепло Стаса, расслаблявшее и питавшее ее тело.
-Возможно.
-Я все еще в больнице, правда? – попыталась здраво мыслить она, понимая, что совсем не должна была мыслить.
-Да, ты все еще в больнице, - заверил ее Стас, - Давай все вопросы позже.
То, что окружало ее, пропитанное приятными запахами и освежающей легкостью, являлось стремлением Стаса позаботиться о ней, о той, которая была такой слабой и совсем одинокой. Эта комната была воображением Стаса, воплощенным в реальность исключительно для нее одной. Там, за окном она видела чудесный сад, залитый солнечным светом, насыщенный красками, дышащий полной жизнью, будто только-только обретший право на существование. Она видела удивительных птиц, перелетавших с ветки на ветку, видела оленя и единорога, во всем их величии, будто владевших этим сказочным местом.
Да и сама Марина изменилась, и вместо привычного
