кое-какие проекты. Плюс, совещание с боссами. Проверка из налоговой.
-Добро пожаловать в век цифровых технологий, - напомнил он, - У тебя есть «Скайп». Что-то можно решить по телефону, все не так плохо… Хочешь кофе с бутербродами?
Обычно это муж кормил ее, готовил и завтрак, и обед, и ужин, прекрасно понимая всю загруженность Саши работой. Встречи, переговоры, какие-то сделки - казалось, ей нужно было больше времени, чем привычные двадцать четыре часа в сутки. Где уж домашние хлопоты. Это у него был более свободный график и менее ответственная работа. Это он следил за порядком в доме, это он содержал дом в чистоте. И казалось, что так и должно было быть, что это естественный и совсем нерушимый порядок вещей. Но, тем не менее, речь шла о финансовом достатке, львиная доля которого зависела от работы Саши вне домашнего очага.
И пока ее муж занимался кофе и бутербродами, Саша делала первые утренние звонки, извиняясь за плохое самочувствие и возлагая сегодняшний рабочий процесс на своих замов. Еще она позвонила своим непосредственным начальникам, тем самым боссам, предлагая провести совещание удаленно, те не возражали. И казалось, что она как-то быстро перестроилась на прежний рабочий лад, пусть и при новых условиях, достаточно необычных для нее. Воодушевленная поддержкой мужа, его советами, смысл которых до того безнадежно затерялся в смятенном утренним инцидентом ее сознании, Саша быстро обрела прежнюю форму управляющей, за что исправно получала хорошие деньги от своих работодателей. И вновь ее муж отступил на второй план, занятый домашними делами, как будто Саша привычно не была сейчас дома, а он (муж) не лез к ней, лишь иногда интересуясь ее состоянием.
Нет, в этом не было ничего нормального, и он понимал это, чувствовал на каком-то интуитивном уровне. Не Саша, но он должен был крутиться как белка в колесе, что-то решать, бегать жопой в мыле, чтобы прокормить и себя и свою жену. Он мужчина, он добытчик, он должен быть опорой. И сегодня утром прозвенел некий звонок, поколебавший привычное положение дел. И наверное не столько для Саши сколько для него был этот звонок. Саша дословно повторила негодование того парня, мол, совсем обленились, дырки чертовы. А недавно он слышал песню по радио в исполнении какой-то звездушки, прямым текстом назвавшей хлопоты у кухонной плиты тупым занятием. «-Ты обещал шикарную дачу и большую машину в придачу», - настаивала еще одна звездушка в первой же строчке другой песни.
И работа Саши была еще терпимой для него действительностью. Ведь ночные клубы, бары, дискотеки разрушили достаточно много отношений, в том числе и брачных. Он собственными ушами слышал признание одной молодой барышни, почти каждый вечер пропадавшей в подобных заведениях, о том, что она элементарно не умеет приготовить себе обед. Он слышал много подобных заявлений, но почему-то именно из ее уст такое признание звучало как приговор. Все в нем буйствовало в тот момент, вспыхнувшее безумным пламенем. Так, как если бы он сам был женщиной. Вот ее бы он самолично запер в четырех стенах без окон и дверей, чтобы научилась элементарно яичницу приготовить. Как в анекдоте о горе-жене, признавшейся мужу, что умеет готовить только три блюда, и в ответ: а это какое блюдо из трех? Ни накормить мужа, ни портки постирать, ни заплатку зашить, ни пол вымести. Одно на уме – подальше от дома. Что уж говорить про ребенка?
А ведь он хотел от своей Саши ребенка. Он терпеливо ждал ее настроя на полноценную семью, которого все не было, и Саша все больше зацикливалась на своей должности. Она хотела свой дом за городом, большой и просторный, чтобы не чувствовать себя в тесной клетке среди питомника соседей, готовых перегрызть друг друга при первом же удобном случае. Да, она хотела, чтобы рядом с ней был любимый верный муж, но рассчитывала только на себя. Возможно, Саша и была права, вот только ее время неумолимо заканчивалось. Через три месяца ей должно было исполниться тридцать два года.
И в голове его уже мелькали опасения, что желание быть отцом так и останется желанием. И снова он чувствовал себя каким-то оскорбленным и неполноценным.
Но разве не устраивал ли его этот комфорт, при котором от него требовалось не так уж и много?
Набрав же продуктов и дойдя до входной двери в квартиру, он вдруг обнаружил, что не может войти внутрь жилища, и упирается в незримую стену, одно лишь прикосновение к которой обжигало жгучим огнем…
конец
Глава 9. Слишком персональное пространство.
Сколько ни пытался Серж вспомнить, но так и не смог ответить на вопрос, каким образом она появилась в его жизни. Он не сомневался в том, что ей это удалось легко, молниеносно, как-то вопреки всем законам физики, логики, даже морали. Все, кто знал Сержа лично (на самом деле, совсем небольшое количество людей, и родственники не в счет), знали его как очень закрытого человека, в чье личное пространство зачастую невозможно было попасть. Это был очень скрытный человек, и все, что он показывал окружающим, так это свой негатив в их адрес. И в основе этого негатива лежало ничем не прикрытое недоверие, взращенное жизненным опытом Сержа и его наблюдениями. Подобное отношение касалось всех без исключения, даже родных, которых (и он был убежден в этом) больше волновали собственные проблемы. Оттого, в свободное от работы время, Серж намеренно выпадал из поля видимости, отключая сотовый телефон, и запираясь дома на все замки.
Конечно, он мог позволить себе вылазки на улицу, но только если ему необходимо было что-то купить. И тогда дорога его пролегала строго до торговой точки и обратно. Быстрым шагом, слегка сгорбившись, он добирался до места назначения, стараясь не смотреть по сторонам, и взгляд его был направлен лишь вперед. Ходил он только пешком, совсем изредка прибегая к службам такси, только если, как говорится, время совсем прижмет.
Личное пространство Сержа практически не предполагало участия в нем сторонних лиц. Он не подпускал к себе слишком близко, окруженный этим незримым щитом со всех сторон. И больше того, он чувствовал свою изолированность от людей физически. Он видел вокруг себя плотную массу, густое нечто, подобно глухому забору без каких-либо брешей, через которые можно было бы проникнуть внутрь его владений. Серж чувствовал некую вязкость, совсем не давящую на него, но облегавшую все его тело подобно оберточной пленке. И он был в ней, казалось, еще до своего появления на свет. Потому что не мог вспомнить того момента, как осязание вязкости проснулось в нем, и с каждым днем становилось только приятнее. Даже было что-то позитивное в ожиданиях оказаться в дураках в очередной раз.
Да, у Сержа имелся немалый опыт в той лжи, которую он слышал от самых разных людей. Его и обсчитывали и облапошивали, ему врали, глядя прямо в глаза. Он был прост и откровенен в своих мыслях, практически не стеснялся выразить негативные чувства, переполнявшие его в ответ на что-либо, свидетелем и/или участником чего Серж периодически становился. Оттого ему неизбежно хотелось дистанцироваться и закрыться, что удавалось вне рабочее время. Плотный вязкий воздух надежно отдалял от малейшего людского вторжения, которое непременно имело бы место при первой же возможности.
Она же была тем средством, что позволяло забыть о существовании мира за пределами его убежища. Серж был уверен в том, что знал ее имя настолько хорошо, что обращался к ней исключительно нежностями. Он был уверен, что был знаком с ней еще до своего рождения на свет, поэтому называть ее по имени у него просто не поворачивался язык. Она всегда ждала его дома, всегда была рада быть рядом с ним, всегда поддерживала Сержа в его стремлении находиться в домашних стенах. Именно благодаря ей домашние стены были полны уюта и комфорта, которых ему не хватало на рабочем месте, о которых он думал каждую минуту, к которым хотел как можно скорее вернуться. Вернуться к ней.
Но он не сомневался в том, что ее не было в доме пока он сам пребывал на работе. Она появлялась вместе с его возвращением. Никто не знал о ней, никто из соседей не слышал ни шороха в его квартире, никто никогда не видел, чтобы она выходила из его дверей, никто и разу не видел ее рядом с Сержем когда тот был на улице. И можно сказать, что Серж сам придумал ее, физически не в силах выдержать свое глухое одиночество, отгородившийся от целого мира вязкой субстанцией, пропитавшей нутро его дома насквозь. Но всякий раз по возвращении с работы он вдыхал приятный аромат ужина, наполнявший прихожую, и торопивший его поскорее вылезти из ванной и сесть за стол.
Она заботилась о физическом и эмоциональном состоянии Сержа не хуже родной матери. Она точно знала, чего он хочет в данный момент, она умела быть незаметной, когда Сержу требовалось полное отрешение, она умела быть нужной, когда он чувствовал себя отверженным и ком в горле его вырастал сам собой. Она видела его насквозь, и потому ей всегда удавалось достичь полезного для него результата. Она целиком и полностью овладевала им в постели, легко и непринужденно разжигая в нем огонь страсти. Она была той самой, которую Серж мог бы видеть в своих эротических снах, все элементы и черты которой полностью соответствовали бы его представлениям о женской привлекательности.
Там же, по ночам, стискивая ее в своих объятьях, обнимая ее после любовных утех, Серж чувствовал и со всей зрительной ясностью во сне и наяву видел ее тонкое, практически нематериальное естество, ее абсолютную хрупкость, ее абсолютный трепет. Нечто куда более нежное по сравнению с хрусталем, невозможное для физического осязания, неизбежно разрушаемое даже от еле заметного прикосновения, и даже, наверное, воздух казался прочнее. Когда она обнимала его, то были прикосновения не физические, столько в них было легкости, что-то неземное. Ее дыхание наполняло легкие Сержа утонченными ароматами, а в глазах ее была поистине небесная бездна, в которую он просто не мог не провалиться. Обняв ее, он чувствовал некую вибрацию, проходящую через каждую частицу ее тела. Это было похоже на то, как звучит подлинный хрусталь, пронизанный солнечным светом, играющий множеством цветов, от которых невозможно оторвать зачарованный взгляд.
И, похоже, что она приходила к нему из того вязкого плотного воздуха, доступного для всех органов чувств. Она была предназначена исключительно для Сержа, она была нужна ему, и он обязан был ей дорожить. Просто из-за того, что не должно было быть так, чтобы он оставался один на один со своими мыслями, со своим возмущением и обидами, чтобы его сердце затвердело и ожесточилось. Он никогда не замарал его грязными деяниями и поступками, не боясь принять удар на себя. На работе никто не мог бы вспомнить о нем как о нерадивом сотруднике, он всегда делал свое дело, стараясь довести его до конца.
И она открывала в нем чувства, о которых он не знал прежде. И на интуитивном уровне он чувствовал не просто ответственность, но огромную ответственность, заключая в свои объятья совсем хрупкое существо, которое мог просто стереть в порошок практически незаметным усилием. Но этого не происходило по той причине, что Серж держал свои силы под надежным контролем рядом с ней. Он не
