повышал на нее голоса, не злился, не стремился показать ей свое физическое превосходство. Любое неосторожное действие с его стороны влекло к ее разрушению. И лишь он мог быть с ней аккуратен. И никогда бы он не поступил с ней грубо, чтобы не разрушить эту вибрацию, разливавшуюся по всему его дому, от которой он получал удовольствие.
Все в ней было настроено для его умиротворения, для надежды на приобщение его к этому миру. И он много раз видел в своей голове образы катастрофы в своем доме, и всякий раз она обнимала его так, что он чувствовал трепет ее нежного сердца, и тогда приятный слуху звон вновь наполнял его.
И постепенно Серж начал понимать, что эта искрящаяся поющая вибрация становится частью его самого. Что все внутри его тела переходило в некую вязкость, которой он привык дышать, освобождаясь от тяжелого воздуха, напитанного ложью и эгоизмом, от чего он так старался укрыться. С каждым новым днем ему все противнее становилось покидать стены дома и выходить на улицу. И даже работа, которая занимала все его внимание, и отвлекала конечным возвращением к ней, ожидающей Сержа и хлопочущей ради восстановления его сил, превращалась в унылое однообразие с единственным плюсом в виде гарантированной зарплаты день в день. По крайней мере, хотя бы в этом все было честно. Впрочем, руководство всегда знало как наебать (именно так), иначе это было бы неважное руководство.
Как-то незаметно тонкая вибрация внутри него усиливалась. Как-то незаметно утонченность все больше искрила внутри дома. Вязкость обретала запахи и вкусы. Это были совершенно новые запахи и доселе незнакомые ему вкусы. Вот вроде все было привычным: и еда, приготовленная ею из продуктов, купленных в магазине, и вода из-под крана, что Серж пил, запахи с улицы через открытые окна. Однако они в корне отличались от тех, какими он их знал. Он перестраивался внутри, и эти процессы начиналась, кажется, с самого его рождения в этом мире. Но с трудом Серж мог вспомнить свое детство, память выступала против него, а в какой момент этих воспоминаний как будто и не было. Лишь она была рядом. И будто вечность он провел на Земле, будто вечность он провел рядом с ней.
А на самом-то деле ее звали Валей, с которой Серж был в близких отношениях около трех лет. Просто личное пространство, в которое он так стремился прочь изо лжи и нечистот внешнего мира, оказалось чересчур личным и неприкосновенным, наполненным подлинным им, не должным быть выставленным напоказ перед людьми со своими проблемами. Валя была не их делом. Она понимала его за его бережное отношение к ней, за его верность своим чувствам, которые не позволили бы Сержу предать ее; она принимала его открытость, принимала его таким каким он был и каким хотел бы стать. За ее собственными плечами так же было далеко не все гладко. И оттого вязкий тягучий воздух, наглухо обернувший ее с головы до ног, содержал в себе невероятно утонченные приятные запахи и вкусы, что Серж приносил с каждым своим появлением прямо из воздуха, ласкавшие слух Вали певчим голосом хрусталя.
Они оба принадлежали одному миру, не имея с ним, однако, ничего общего. Они оба возникали из ниоткуда, периодически встречаясь в одной материальной точке, принимавшей их, где не оставалось места темным пятнам и негативным эмоциям, чтобы наслаждаться обществом друг друга как в самый первый раз. Они оба перестали быть просто людьми из плоти и крови. А скорее всего, они никогда и не были таковыми, являясь своеобразной игрой могущественной стихии, засоренной людскими тщетой и фикцией…
…без окончания…
Глава 10. Яд
Мы еще и половины маршрута не сделали, когда Никита вдруг охнул и схватился одной рукой за пальцы другой. Всю последнюю неделю он жаловался на тупую боль при сгибании их, крепко сжимал и долго не отпускал, матерясь и проклиная все на свете. Пальцы Никиты будто немели в самый неожиданный момент, пораженные болевыми ощущениями, даже если рука его отдыхала, освобожденная от не по делу частых физических нагрузок. Уж слишком дельным был Никита, чересчур суетным. Как говорится, не сидел на мягком месте ровно. Оттого страдал как морально, переживая по всякому пустяку, так и физически (мол, что-то я подзамахался, болят руки и ноги). Неудивительно, что пальцы на руке Никиты болели именно по причине его неусидчивости. На днях он впопыхах прищемил их дверью.
В этот же раз боль будто и не думала отпускать Никиту, он даже прослезился.
-Дуй в больницу, - посоветовал я, - Может, какие осложнения после того раза.
Однако в больницу Никита попал после вызова врача на дом. Пальцы его буквально одеревенели, полностью лишенные возможности шевелиться. Больше того, он совсем не чувствовал их, и что просто не укладывалось в голове, из пальцев будто ушла вся кровь, несмотря на их здоровый внешний вид. Но это было только начало той чертовщины, начавшейся для Никиты, который перепугался совсем не на шутку, и напугал своих родителей. Буквально на следующее утро у него одеревенела вся кисть, а за ней и предплечье, а еще через два дня – вся левая рука.
Врачи ничего не могли сделать, никаких видимых травм они не обнаружили. Тем не менее, рука Никиты напоминала несгибаемую палку, которую он периодически пытался привести в прежнее рабочее состояние, в том числе через боль. Он неустанно втыкал в нее иголку, желая пустить кровь, причем целился в вену, но положительного результата все не было, что выводило Никиту из себя. Вслед же за левой рукой подобное одеревенение распространилось по всему его телу. Всего за полторы недели из вполне нормального здорового парня Никита перешел в состояние беспомощного паралитика. Прикованный к кровати дома, он был похож на растение. Он даже разговаривать не мог.
Тогда-то я и познакомился с Кристиной, таинственной подружкой Никиты, с которой тот по полдня мог трепаться по телефону, но которую я прежде не видел. При мне эти звонки начались примерно год назад, и в основном, звонил Никита, что представлялось мне не вполне правильным, если любящую парня девушку действительно волновали его дела. В ответ на мое замечание, однако, Никита сказал, что данное обстоятельство его устраивало. Он ничего не рассказывал о Кристине, сказал лишь, что она местная, и больше никаких подробностей, настолько это было его личным делом.
Когда с Никитой приключился его паралич, Кристина практически поселилась в его доме, став полноправным членом семьи. Девушка ухаживала за больным, и надо отметить, что ее забота о Никите была вполне искренней. Искренность Кристины сквозила из каждой частицы ее в меру упитанного тела, которое без стеснения можно было бы представить на пляже на обозрение множества мужчин. И, честно сказать, я бы обязательно повелся. Сам не знаю почему, но при взгляде на нее, в голове моей сам собой возникал образ медсестры милосердия времен первой мировой войны. Длинное платье с фартуком, красный крест на груди, длинный чепчик, и прямо хоть сейчас в лазарет.
-Мы с Никитой знакомы почти пять лет, - улыбнулась она в упоении от упоминания только одного его имени, - Поначалу были просто друзьями, но последние полтора года он для меня значит куда больше, чем друг, с которым можно поболтать о том о сем.
Она круглосуточно дежурила возле того, кого холила и лелеяла, с которым хотела быть рядом в трудную минуту. Она ласкала Никиту прикосновениями своих рук, разглаживая его лицо и массажируя ему руки и ноги.
-Никита сильно отравлен, - объявила Кристина, - Изнутри, понимаешь? Возьми его руку.
Я взял Никиту за руку и ощутил ее твердость. Как будто пытался сжать камень под упругой кожей.
-Как такое возможно? – недоумевал я.
-Нет, его плоть остается плотью. Затвердела душа. Как дерево, как камень. Никита устал, ослаб, растратил все силы на мусор, на ничтожество, на то, что не его. Ему необходим отдых. Думаю, это его тело нашло способ остановиться, - пыталась перевести Кристина на понятный язык то, что можно было лишь почувствовать.
Но я понял.
-Рано или поздно это должно было с ним произойти, - кивнул я, сморщившись от вида его исхудалого лица, - На грани пацан.
-Ему не поможет никакая больница, ему не нужны никакие доктора, которые не знают от чего Никита в таком состоянии, - уверяла Кристина, - Все, что ему нужно – покой и тепло любящих сердец. Я могу ему помочь. Я чувствую, как от моих прикосновений исчезает эта твердость внутри него. Медленно, но все же отступает. Я нужна ему.
-****ский у меня характер, - вспомнил я слова Никиты, - Весь в бабку. Тоже лезла сразу во всех направлениях, то там, то здесь надо было успеть. А как мимо пройти, когда вот оно, перед самым носом, тянет за одно место: надо сделать, надо, чтобы по-людски, а не через жопу. Даже не знаю, получится ли у меня иначе. Наверное уже нет.
Но Кристина и правда была хороша собой. Сугубо на мой личный вкус. На месте Никиты я бы до конца дней был ей благодарен за ее хлопоты и держал девку обеими руками и ногами. Потому что что-то подсказывало мне, что такая своеобразная пауза Никиту ничему не научит, а если и повлияет, то совсем незначительно. Такие как он находят приключения на ровном месте и способны создать проблему из ничего, чтобы потом преодолеть ее с самым геройским видом на лице. Просто из-за того, что им скучно жить как живут все нормальные люди. Им не помогает даже осознание последствий их «разнообразия» в гладкой линейной жизни, касаемых окружающих их людей. Да, в тот момент я понимал, что завидую Никите, вокруг которого кружила такая миловидная девушка как Кристина, которую я был бы не против потискать в своих собственных руках, и разомлеть от каждого ее прикосновения. Что ни говори, Никита был сам виноват в том, что с ним случилось, и вместо наказания за шило в заднице вот такая благодать.
-Ему больно сейчас? – поинтересовался я, пытаясь представить все, что Никита должен был в данную минуту испытывать.
Я верил Кристине в ее диагнозе, что ли, поставленном Никите. Кристина просто не могла не вызывать доверия, я нутром чувствовал ее положительную энергетику.
-Все, что он сейчас чувствует – мои прикосновения. Я знаю, Никита получает удовольствие, когда я касаюсь его. Он не хочет, чтобы я уходила.
-Ты не оставляешь ему выбора, - не смог сдержать я улыбки, - Когда эта чертовщина закончится, он просто обязан будет на тебе жениться. Хотя бы из благодарности.
-Он хороший человек, - с уверенностью заявила Кристина, - Он хочет, чтобы мы были вместе.
Все онемело внутри его тела. Внутри него будто остановилось само время. Замерли все физиологические процессы, лишь сердце Никиты продолжало биться, не позволяя телу остыть. И то была искра, незатухаемая в темной бездне суматохи, владевшей им, незатухаемая даже в условиях его полной обездвиженности. Никита был в сознании, глаза его были открыты, он определенно все слышал и видел насколько позволяли глаза. Он должен был быть доволен тем, как Кристина наслаждалась им, получившая возможность быть с ним рядом неразлучно, и это она не позволяла той искре погаснуть. И я бы не удивился если бы вдруг узнал, что именно Кристина привела Никиту в состояние одеревенения, воспользовавшись услугами какого-нибудь медиума, или же сама являясь экстрасенсом, и применив свои умения ради того, чтобы
