хотел уж слишком рассчитывать на такие подгоны, что-то уж слишком неуютно он себя чувствовал, получая их, и помогая Вене больше из ощущения некоего обязательства помочь когда его просили. А когда отец Вениамина, Иван Иванович, слег в больницу с инсультом … не постеснялся передать старику фруктов, хотя общался с последним всего раз. И переживания Ивана Ивановича за состояние …, пребывавшего где-то на границе между мирами после этой ужасной аварии, были вполне искренними и оправданными.
Так же о здоровье … с нескрываемой заботой волновались и другие люди, с которыми он неоднократно контактировал на протяжении длительного времени – друзья, какие-то знакомые. Ни с кем из них он не конфликтовал, старался помочь в трудную минуту, волновался о том в их жизни, что его не касалось, будучи убежденным, что даже самая ничтожная нехорошая мысль в их сторону каким-то образом может обернуться против него самого. И тем не менее, несмотря на внезапно немалое количество людей, хоть раз навестивших его в больнице и желавших его скорейшего выздоровления, в том числе родных и близких Степы, … хотел лишь одного.
-Вижу, ты не удивлен, – закивал головой Гена, однажды появившись в его доме.
И … действительно не был удивлен, однако сердце его забилось сильнее, а по телу его бегали электрические искорки. И как будто не было пятнадцати лет, прошедших со дня смерти Гены, и … не стоял у могилы брата старше его всего на пару лет.
-А я знаю, как такое возможно, - улыбнулся Гена, - И, наверное, так и должно быть.
-Хватит меня винить, - жестко потребовал …, несмотря на физическую материальность брата, перед которым всегда трепетал и боялся.
-С чего ты взял, что я тебя виню? – и Гена легко опустился в кресло, - Вечно тебя надо поправлять, и даже сейчас ты слишком опрометчив в выводах. Ладно, проехали. Что тебе нужно?
-Я хочу, чтобы ты вернулся, - все таким же твердым холодным тоном ответил …, - Я хочу поменяться с тобой местами. Пусть это мои останки будут гнить глубоко под землей.
-Настолько все плохо? – не сразу спросил Гена, рассматривая брата привычным острым взглядом, от которого … всегда чувствовал себя крайне неуютно.
-Я думаю, что все, что мне было суждено сделать в этом мире сделано, а дальше это совсем другое. И так и должно быть, что через полтора десятка лет ты здесь, вновь во плоти. И я никогда не верил в плотную закрытость этой границы.
-И как ты себе это представляешь? – хмыкнул Гена, задумавшийся над предложением брата, - Ты хоть понимаешь все последствия?
-Я хочу отдать тебе свое тело, оно целиком будет таким, каким ты видел его каждый день своей жизни, глядя в зеркало, - настаивал …, и, кажется, эта идея овладела им, доведя его до какого-то фанатизма, - Физически это будешь ты, целиком наполненный собственными воспоминаниями. Как будто и не умирал вовсе.
-А если я откажусь? То, что ты задумал, практически неповторимо в природе, возможно только в кино, в чьей-то больной фантазии…
-У тебя сын растет, - решительно оборвал Гену брат, - Через год ему в армию.
Гена был на седьмом небе от счастья, когда Ромка родился. Ради него Гена был готов горы свернуть. Никаких отказов с его стороны просто не могло прозвучать, но … был готов напомнить брату о его родном ребенке.
-Машка вышла замуж, едва Ромка в первый класс пошел. Я интересовался у матери, там не все гладко в этих отношениях, Ромка не особо тепло к отчиму относится. Пацану настоящий отец нужен…
… предчувствовал эту трагедию на дороге, каким-то образом он знал, что однажды он окажется на границе между миром живых и миром мертвых. Не в силу возраста, гораздо раньше. Как-то интуитивно он предвидел некую точку своего невозврата в результате несчастного случая или же смерти от руки недоброжелателя. И прежде эта мысль пугала, и неотрывно преследовала, и он ничего не мог сделать (каждый ход просчитан, каждый шаг отслежен). Со временем, правда, … переставал опасаться этой неизбежности. Все смертно. И даже смерть брата, наверное, так же была звеном в общей цепочке событий, приведших … к реанимации.
Он не особо переживал по поводу гибели Гены в ходе несчастного случая на стройке, не рыдал горючими слезами, не просыпался среди ночи, увидев брата во сне. Тем не менее, у … осталось несколько его фотографий, покуситься на которые у него не поднималась рука. Именно фотографии позволили ему установить некую психическую связь с давно умершим Геной. Нутром … чувствовал, как брат наблюдет за ним с этих снимков. И … не стеснялся говорить с ним, выражать свои мысли и чувства, обращаясь к фотографиям. И в каждое слово свое он вкладывал своего истинного себя, такого, каким мог быть лишь дома, и то, с оглядкой на запертую изнутри дверь. И он хотел, чтобы брат видел его слабость и ничтожность, над которым Гена старался одерживать верх при жизни.
-Это все не мое. Все вокруг, - уточнил он, и каждый раз этот диагноз звучал все непоколебимее, - Прав был Сенека: нас гонят из этого мира, мы здесь не свои. Голыми пришли – голыми уйдем, и даже тело наше в аренде.
Вот если бы все люди понимали то, что завлекало … все больше и больше, все было бы наверняка другим. Он понимал, что таким как он, пытающимся увидеть что-то еще помимо физических рамок и ограничений, было не место в этом высчитанном до самого последнего значения хаосе, где мертвые сухие цифры давно правят бал. Ему было противно от осознания принадлежности этим цифрам. Все больше и больше они проникали в его сознание, все больше и больше он чувствовал их наличие во всем, что его окружало. Все меньше он видел в окружавшем его мире секретов и тайн, которые увлекали его с детства. Нет, это Генка не вникал в загадки, пытался и планировал каждый свой день и час, и не видел в этом ничего дурного.
… не боролся за жизнь, пребывая в коматозном состоянии. По правде сказать, это был лучший вариант его ухода из опостылевшего ему мира. Он много раз думал о самоубийстве, и прекрасно понимал, что у него не хватит духу. И нет, ускорять события не имело смысла, стоило всего лишь дождаться этого момента, который приближался день ото дня. Пребывая в реанимации, он будто заново родился, чтобы снова прожить все уже прожитые им события и во второй раз дойти до точки невозврата. Детство и юность, все то же самое, до самых мелких деталей. И он будто не помнил, что уже было с ним в действительности. С одним, но существенным отличием – то была его жизнь глазами родного брата Гены.
Образы воспоминаний перемешались, дополняя друг друга со всей ясностью общей картины происходящего. Стиралась одна память и вместе с тем сознание находящегося в реанимационной палате в отключке пострадавшего в ужасной аварии заполнялось чем-то другим. Так же в теле его начались и физические изменения, вызванные то ли ненормальным срастанием переломанных костей и вывернутых суставов, заживлением синяков и ссадин, то ли теми же силами, что привели Гену к нему в дом незадолго до этого происшествия. Так или иначе, но тело … подверглось трансформации до характерных физических данных Гены перед его смертью.
И то, что произошло, было больше чем чудом, больше чем невозможность, и было омыто неисчислимым множеством капель дождей, зарядивших на целую неделю, и погрузивших город в серое уныние и тоску.
точка (?)
Глава 14. Особое место
(просьба автора к читателям расслабиться)
1. Рассветная.
Погруженное во мрак пространство, кажущееся безграничным, но тем не менее строго очерченное стенами и потолком. Лишь ровное прямое пламя четырех свечей нарушает густую непроглядную тьму. А в центре нежный алый свет, заключенный в хрустальную сферу. Надежно заперта она несколькими широкими блестящими кольцами, будто желает свет вырваться из глухого сосуда. Или же наоборот, и сфера так хрупка, что может рассыпаться от одного лишь едва чувствительного прикосновения, и ее содержимое – воздушное и мгновенное – без остатка растворится во мраке кажущегося безграничным пространства.
Алое свечение плавно пульсирует, трепетно мерцает внутри сферы, осторожно дышит, так, словно боится само разрушить излишне тонкую ее плоть, нежно проливается на окружающие его кольца, завораживая их своим прикосновением и заставляя казаться их такими же хрупкими и совсем ненадежными. В непроглядной тьме, едва заметно пронзенной пламенем свечей, сфера похожа на некий портал в чудесное и прекрасное царство, скрываемое нежной алой пеленой. Совсем немногим возможно добраться до него, не говоря уже о том, чтобы пройти через защитные кольца, или хотя бы просунуть через них руку и просто коснуться хрупкой сферы, почувствовать приятное родное тепло ее.
И ни единого звука, невозможно услышать здесь даже собственного дыхания. Однако тишина совсем не давит. И будто звучит внутри прямой усыпляющей линией, отчего непроглядная тьма готова раскрыть свое нутро, а прочные кольца вот-вот утратят свою физическую материальность.
2. Дыши.
А там, внутри хрупкой сферы, все та же тишина. Лишь алая пульсация – растянутая, заполняющая все естество, будто так и должно быть, и время становится фикцией, а дыхание и есть голос, надежно охраняемый сферой и кольцами в особом месте внутри черного пространства. И кроме дыхания больше ничего нет, и все умалено, даже осознание собственного существа. Реальность и Небытие совершенно размыты нежным алым дыханием.
Дыхание в самой сердцевине сферы, в самой глубине алого света. Дыхание подобно линиям - плавным и тонким, совсем нечетким, но уже существующим вне времени и пространства, обретающим физическую плоть. Они подобны тонким коротким вспышкам, пронзающим и режущим алое естество со всех сторон.
3. Кружева.
Но постепенно вспышки становятся все более продолжительными, все более плавными, неспешно выплывают и степенно гаснут, оставляя после себя кружевные следы. Линии и дуги, вверх и вниз, целые фигуры отчетливо проявляются сквозь алый свет, забирая его силу, но вдыхая в него новую, золотистую жизнь, откуда рождаются новые краски и их оттенки. Плавно дыхание размножается на бесчисленное количество самого себя, наполняет безграничное естество, рисует бесконечность новых пространств. Дуги и углы, кубы и зигзаги – нет пределов переплетениям и завитушкам линий, нет пределов формам. Часть их даже в каком-то четырехмерном пространстве искажены до неузнаваемости, размножены, расщеплены, вывернуты наизнанку или закручены внешней стороной внутрь. Самых разных цветов и цветовых гамм, источником которых служит золотое сияние, выдыхаемое все незаметнее, которое уже не имеет значения.
4. Особое место.
Куб. До идеала сверкающее существо, почти неразличимое в серебристом сиянии. Рассеченные множеством изгибистых линий грани отчетливо видны все сразу. И нельзя сосчитать количество отражений его от серебристого пространства, будто куб находится в зеркальной клетке, размножившей его до бесконечности. Будто это есть самое Начало, самый Источник, самая Истина, открывшаяся на последнем издыхании. Кажется, куб может раскрыться на множество частей, и представляет собой сложную головоломку, решение которой не оставит ни одной тайны мироздания, что может привести к самым пагубным последствиям. И тем непреодолимее искушение попытаться разгадать
