закончили? — вдруг спросила она.
— Ну да.
— Я тоже. И я вас помню.
Отец Венедикт на мгновение оторвал взгляд от дороги и взглянул на нее, как будто пытаясь вспомнить.
— О, нет, нет, не пытайтесь вспомнить меня. Старшекурсники редко помнят тех, кто поступил на первый курс, да и мы практически не пересекались. А потом, я с тех пор сильно изменилась.
Она вдруг пристально посмотрела на священника и тот ощутил, как она смотрит, хотя и не поворачивал головы в ее сторону.
— А вы хотели бы изменить свою жизнь? — спросила она. Но ответа не стала дожидаться. Она неожиданно коснулась рукой его щеки. Герусов резко притормозил. Ксения посмотрела в окно и сказала:
— Я выйду здесь.
Девушка вышла из машины и быстро исчезла в темноте. Правая щека отца Венедикта, к которой прикасалась Ксения, на мгновение онемела. Герусов продолжил путь, до села оставалось совсем немного. Наступала ночь.
У самого моста через Пну за которым начиналось Ново Чемоданово Ксению ждал Рагнар Гандель. Ксения подошла к Рагнару и склонив голову сказала:
— Он готов, Повелитель, и теперь сделает предначертанное.
— Хочется верить и я рад, что ты сделала все как надо. Все началось. А покинул ли город наши ученые друзья?
— Они на полпути к Рипецку.
— Мы позаботимся о них.
Из-за туч вышла полная луна, ее тусклый, мертвенный свет упал на берег реки и высветил тех, кто там стоял, некогда людей. Их было много, длинные вереницы с серыми лицами, одетыми в серые одинаковые робы, глаза их пылали, излучая неистребимую ненависть ко всему живому. Вид их был ужасен, и смрад исходил от них.
* * *
Утро августа семнадцатого дня выдалось безоблачным и ясным, ни одна тучка не напоминала о дожде, и день обещал быть знойным. Первые желтые листья, иссушенные солнцем падали в пыль дорог и сбивались небольшими кучками вдоль обочин. Ранним утром город Лакинск пустынен и жалок, как всегда в своей повседневности. Немногочисленные, в столь ранний час, лакинцы спешили по грязным улицам города, чтобы успеть совершить какие-то свои суетные дела.
Таня Кунина, Андрей Орфеев и Юрий Почепов почти одновременно покинули свои дома и квартиры, чтобы совершить путешествие в Сыравель. Все еще можно было изменить: поставить книгу в сиреневом переплете на полку и забыть о ней и о том, что в ней написано или вообще все оставить и заняться своими обыденными делами. Но нет! Их что-то влекло разгадать тайну, которую они возможно и не должны были знать.
Они с разными чувствами покидали свои дома: Андреем и Юрием владела страсть познать, узнать и разгадать, несмотря ни на что ту тайну, которую хранила книга, эта страсть сродни безумию. Таня же была охвачена жутким страхом и черными предчувствиями — этой ночью ей приснилось, что ее как — будто кто-то душит шнуром от утюга.
Все трое прибыли на автовокзал к шести часам утра, за час до отправления первого автобуса на Каркашанск. В Каркашанске нужно было делать пересадку или же, в крайнем случае, ночевать там, если не успеют на рипецкий автобус.
Старый лакинский автовокзал представлял собой низкое, квадратное здание, с зарешетчатыми окошками. Внутри помещение вокзала было заблеванное и загаженное, а с наружи выкрашено в бледно-желтый цвет. Серый и желтый — эти цвета господствовали в городе.
Друзья молча сидели на скамейки у каркашанской платформы и терпеливо ждали автобус. Медленно подходил народ: старые бабы с обвисшими титьками, бледные худые дети с испуганными глазами, полысевшие горбатые старики, девицы развратного вида и парни больше похожие на жеребцов. Все они были каркашанцами, приехавшими в Лакинск по делам и теперь равнодушно покидавшие его, оставляя ему свои жалкие тени, которые он будет хранить, и помнить вплоть до своего полного разрушения.
Наконец, к платформе подъехал старый «Лиаз», двери его открылись, и пассажиры стали входить в автобус. Все чинно уселись по своим местам, двери захлопнулись, и машина резко рванула вперед. Таня Кунина устроилась на последнем ряду около окна, впереди она сидеть не любила. Андрей с Юрием заняли места в середине.
Автобус, с быстротой метеора пронесся по пустынным улицам Лакинска и выехал на каркашанское шоссе. За окном потянулись виды бесконечных полей. Двигатель автобуса надсадно урчал и Тане начало казаться, что она как будто засыпает. Стало вдруг резко темнеть, тучи низко стелились над землей, и сильный ветер гнул вершины деревьев, растущих в посадках вдоль дороги. Таня встала с кресла и с удивлением обнаружила, что автобуса был пуст, все пассажиры куда-то исчезли. Она осторожно прошла по салону заглянула в кабину водителя. Место его было свободно, руль беспомощно крутился в разные стороны. Чья-то невидимая рука двигала рычагом переключения скоростей. Неожиданно кто-то схватил ее за правую руку в том месте, где у нее образовались язвы. Она вскрикнула от боли и резко повернулась. Перед ней стоял человек в сером плаще и фетровой шляпе. Лица его было не видно, оно скрывалось в тени широких полей шляпы. Таня услышала, как незнакомец сказал ей: «приди к нам, мы ждем тебя!» И тут она проснулась и увидела, что за окнами автобуса по-прежнему светит солнце, пассажиры оживленно переговариваются, а из динамиков автомагнитолы льется веселая музыка.
* * *
Следующий день после поездки в Рипецк начался для отца Венедикта с неприятной новости: его бабушка Мария Константиновна серьезно заболела, и желала видеть своего внука немедленно. Новость принес пастух Лёшка, он был чем-то явно озабочен и взволнован и, даже не захотел зайти выпить стакан чаю.
— Что — то случилось? — Спросил его отец Венедикт.
— Митрича убили. — Ответил Лёшка и быстро удалился.
Сергей Дмитриевич Мамонов был главой местной сельской администрации, человеком добрым и отзывчивым. «Вторая смерть за последние сутки и почему-то никого не приносят отпевать» — подумал Герусов, но пока решил не вникать в эти дела, а съездить навестить баб Машу. Она жила в селе Ярлукове, расположенном километрах в двух на север от Сыравели. Ярлуково разделялось на две части огромным оврагом, дно которого весной наполнялось водой, а берега густо поросли ивой и осиной.
Небольшой деревянный дом баб Маши находился на окраине села, в стороне от других домов, и очень близко к обрывистому берегу оврага. Баб Маша — полная круглолицая старуха лет 70-ти. Когда-то, в молодости, считалась первой красавицей на селе, но замуж так и не вышла. Говорили, что у нее был роман с местным учителем Михаилом Нуровым, но он ничем так и не закончился, потому что Нуров повредился умом и угодил в психушку. С середины 1960-х гг. баб Маша была полностью поглощена воспитанием своей приемной дочери Марии. В сущности, на это ушла вся ее молодость. Мария была сиротой, воспитывалась в Рипецком детском доме, а баб Маша работала там одно время нянечкой, девочка ей приглянулась, и она ее удочерила. Мария выросла и уехала в Лакинск. Там выучилась на врача, потом от кого-то забеременела, родила Венечку, привезла годовалого ребенка своей матери, снова уехала в город, заболела и умерла.
Известие о болезни бабушки сильно встревожило отца Венедикта. Он с некоторым беспокойством переступил порог дома своего детства и сразу окунулся в знакомую атмосферу той счастливой поры, когда редко задумываешься о жизни, все кажется устойчивым и неизменным. Миновав обширную столовую и зал, отец Венедикт оказался в комнатке, которая служила спальней бабушке. Здесь стояла одна кровать, тумбочка и стул. Больше в этой комнате ничего и не вместилось бы, настолько она была мала. Баб Маша спала. На тумбочке лежала стопка журналов «Огонек» за 1967—1968 гг. Отец Венедикт открыл один из них, пролистал, и увидел, что на полях некоторых страниц были записи, сделанный простым карандашом. Почерк был достаточно четким, чтобы можно было прочесть. Отец Герусов сел на стул и стал читать:
«Наше село Ярлуково и Сыравель и еще Пакунакино очень старые, если не сказать древние. Первопоселенцами были неизвестные люди, пришедшие с запада из пределов современной Литвы. В нашем селе существовало предание об этих людях. С разными несущественными различиями я слышал такое же предание и в Сыравели и в Пакунакино и, даже некоторые старые рипчане его помнят. Вот это предание: люди которые пришли с запада были немногочисленны, и они были язычниками, бежавшими от преследования христиан. Предводителя их звали Гандель. Поклонялись они некой богине, которую они назвали Матерью и изображение ее поместили в своем святилище на месте современного Сыравельского кладбища. Основателями этих трех сел были вот эти самые пришельцы, местные аборигены мордва и мещера называли их почему-то оличами, возможно это было самоназвание. Впрочем, пришельцы жили с аборигенами в мире, даже торговали и помогали в разных хозяйственных делах. Но потом стали замечать странную вещь: что каждое полнолуние в каком-нибудь из мордовских сел пропадало 13 молодых девушек. Стали подозревать в похищениях оличей, подстрекали мордвинов и жрецы бога Вяшке-па, которые вполне обосновано, видели в пришельцах своих конкурентов, тем более те поклонялись враждебной Вяшке-па богине. Однако выступить открыто против оличей мордовские вожди не решались, так как те были умелыми и сильными воинами. В то время в Урлюкинских лесах обитала шайка разбойников, руководил которыми свирепый атаман по прозвищу Тяпка (Тяпкину гору, где находился укрепленный городок разбойников, до сих пор показывают любопытствующим в окрестностях Пакунакино). Разбойники эти промышляли тем, что грабили купцов проезжавших по Рипецкому шляху».
Далее запись обрывалась, и шел рассказ о текущих делах, о видах на урожай, о новых сортах яблонь, выведенных Пахомычем, вообщем своеобразная ярлуковская летопись. Отец Венедикт был так увлечен чтением, что не заметил, как проснулась баб Маша, поэтому, когда она спросил его: «Что, прочитал?» — он от неожиданности вздрогнул и ответил:
— Да, но здесь нет продолжения.
— Остальное написано в другой подшивке за 1969—1970 гг. Эти подшивки Миша отдал Пакину.
Баб Маша с трудом встала с постели, на протестующие жесты Герусова отмахнулась, и прошла к комоду. Она открыла верхний ящик, где как знал отец Венедикт, хранилась единственная ее ценность: письма ее жениха Михаила Нурова. Она достала лист бумаги, сложенный вчетверо и отдала его отцу Венедикту.
— Как выяснил мой Миша, Тяпка ушел в Вашинский монастырь, стал монахом, а вскоре там и умер. Монастырь этот был закрыт еще в XVIII в. и долгое время никто не знал, где он находился, Миша отыскал это место и составил схему с помощью, которой туда можно добраться, но сам сделать этого не успел. Отец Венедикт развернул листок, на нем была вычерчена достаточно подробная карта, выполненная в масштабе 1 к 75 м.
Герусов пробыл у бабушки почти до вечера. Она пыталась вставать, хотела приготовить ему ужин, говорила, что ей лучше, но отец Венедикт не разрешал ей. Собственно, она не могла объяснить ему толком, что у нее болит, но в больницу категорически ехать не хотела, уверяла, что у нее все пройдет к завтрашнему дню. Когда наступили сумерки, священник уехал. Баб Маша осталась одна в своем доме и не двигаясь, лежала на кровати. Она чувствовала, что ей после встречи с
