интимное и требует дум.
Так он обычно мазался, когда его звали в компашку. Бухалово требует дум – и хряк потом в одно рыло! Смотрел при этом политический цирк по телеку, слушал «Кьюр» или «Нирвану», а иногда просто тупил в окно, киряя попеременно. Бесчинств не устраивал. Меня или мать пальцем не тронул. Говорил всегда: ему хватило звездюлей в детстве от собственного отца, моего деда, которого я почти не знал. Так что дальше по линии династии он распространять насилие не намерен.
А в тот раз переклинило. Слава богу хоть не в нашу с матерью сторону, а то куковать бы нам всей семьей на небушке. После дефолта батя квасил две недели, по истечении которых к нему снизошел старина Вакх, а может – козел Пан, и раскрыл глаза на истинных виновников. Батя кирнул прощальную, молча потопал в гараж (понастроил же, и не все успел продать), откопал там самопальный ствол, который в те времена можно было бесхлопотно прикупить за теми же гаражами во 2-м или 3-м гаражных поселках, и отправился наводить порядок. Не куда-нибудь, а в мэрию, мать ее! Ту, что на Площади Ленина и на которую взирает Ленин.
И навел бы, будьте спок! Потому что – хотите верьте, хотите нет – в девяностых не было там внутри никаких металлодетекторов, и даже тревожной кнопки, скорей всего, не было тоже. Существовал обмороженный охранник, предсмертно щурившийся на маячивший туда-сюда сброд. Я почему знаю – я же был там, внутри! И не за чем-нибудь, а поссать. Мы толпой отирались поблизости, и некоторым приспичило, хоть стены мэрии орошай. Но Васек Золотарев тормознул:
- В мэрию айда, там тубзаган есть.
Я говорю:
- Ебу дался? Кто нас нафиг пустит?
А он:
- Спорим, что пустят? Зуб даю, что проведу.
И провел! Кивнул обмороженному охраннику с видом сынка градоначальника, бросил на ходу: мы к мэру по поводу школьного клуба. Охранник, не изменившись в лице и в нутре своем, равнодушно кивнул в ответку. Хотя рожи некоторых из нас явно не тяготились печатью школьных клубов, да и вообще любых, кроме подвальных. Так что мы поссали в административных тубзиках, а Васек до кучи подпалил туалетную бумагу, и мы линяли оттуда в спешке, толкаясь и гыгыкая, как истинные клубные братья.
Полагаю, у бати тоже были все шансы добраться до туалета, а там до кабинета мэра – два шага и - за угол. Ведь не туалету же он шел мстить, и точно не охраннику. Но не столкнулись два поезда, ибо не судьба. Батя приближался к дверям мэрии, со своим заряженным стволом и перегаром на два района, и тут дверь эта распахнулась, и навстречу вышли два мента.
Милитоны на него не взглянули даже, живо обсуждая, кого бы сегодня замести. А вот батя задергался, запаниковал, зачем-то вытащил ствол и дал фальстарт. Двухнедельный запой поспособствовал тому, что стрельба его напоминала веер. Говорили потом, что батя ухитрился «замочить» голубя. И больше никого он не подстрелил – по той простой причине, что попадал исключительно в воздух и в стены мэрии. А вот в него попали, менты-то тоже были при оружии. Попали знатно. Раз восемь.
Мы остались вдвоем с матерью. Ну и с фантиками под матрацем, таки да, ведь как ни крути, чего-то они продолжали стоить.
4.
После смерти бати от пулевого делирия мать тянула меня первое время, как могла.
В те дни я был типичным отморозком своего времени. В школу ходил номинально, все больше отирался по углам да по «точкам». Ловил мордой кулаки и сам раздавал маркеры-фингалы. Парни постарше толкали «анашу» и ходили величественной поступью, но мы очковали связываться с наркотой. Промышляли тем, до чего дотягивались наши культяпистые ручонки. Медью, в основном; во главе угла тогда стояла медь для школопендр и бухариков. Пару раз получили в бубен от тех же бухариков при дележке территории. Через два года за медь начнут убивать, свободно валяющаяся под ногами медь станет таким же народным достоянием, как фантики под матрацем.
Мы тырили медь c территорий хиреющих предприятий, которыми город был обложен, как ипохондрик грелками. Проникали туда во все дыры в заборе, и всем было посрать. И на нас посрать, и вообще в целом. Сидит попка-вахтер где-нибудь на проходной и палит массовые хищения, а до нас ему дела нет, как мы с пацанами шныряем по цехам и тырим проволоку в сумари. Сдавали потом. Беспредельщики и бухарики совершали ночные рейды на дачные домики и огороды – мусинские, в основном, те что в районе Мусино,- но для нас это была нравственно табуированная территория. Все наши предки имели по участку, потому что выжить в 90-х без собственных посевов было совершенно немыслимо. И получается, что мы бы крали будто у самих себя.
Однажды Васек Золотарев предложил прятать в мотках проволоки кусочки свинца. Свинец – он тогда даром никому не уперся, мы из него «битки» выплавляли для игр, но он придавал вес. Удельный вес свинца больше меди,- так сказал Васек, и я зауважал его после этих слов, как Бодхисатву. Какое-то время афера прокатывала, и мы озолотились на этой ниве (нет), но в конце концов итог был закономерен. Нас раскусили и поступили согласно кодексу времени: нахерачили в таблоиды, выставив на обзор всему миру назидательные фингалы.
Где-то в том периоде времени я впервые бухнул. Лет в 14. Ведь об этом же речь, да? Об этом мне советовал нарколог, всяко не про медь! Проследить весь путь болезни от начала до конца. Речь исключительно о бухле, и о том, какие мы все разнесчастные, перемолотые девяностыми в бесчувственный фарш. Хрень это все собачья. Девяностые – всего лишь повод поныть для неудачников и бухариков, типа меня. Но я ныть точно не буду. Ибо грешен зело.
На вырученные как-то с меди деньги мы решили накупить бухла. Тогда в моде числились коктейли в таких полупидорских сифонах; их мы и затарили. Покупал я, как самый жердяй. Так-то на возрастные ограничения все тогдашние продавцы взирали с презрением, но все равно очевидного цуцика могли завернуть с порога, поэтому я со своим ростом в этом деле считался атаманом. Мы набрали коктейлей полный рюкзак – тот самый, куда ранее складировали медь,- и отправились бухать в садик №49, расположенный в нашем родном 54-м квартале, еще только вчера носившем гордое хулиганское название 54-й Штат.
Меня накрыло с первой же бутылки. Инструментов по определению кондиции во мне не имелось, поэтому я ходил и до всех докапывался:
- Че, думаешь, я пьяный? Я не пьяный! Послушай лучше, чего тебе расскажу!
Пацаны отреагировали на первое в жизни бухло по-разному. Кто-то сразу пошел за веранду блевать. Кто-то ржал, как истеричный конь – ихр-ихр-ихр. Кто-то горланил цоевские песни. Кто-то тупо сидел на скамеечке и лыбился Медному Богу, ниспославшему нам добре проволоку. Васька Золотарев где-то надыбал замазганных детских игрушек и возился с ними втихушу. Леха Агопов по кличке Агопа поймал бычку и начал ко всем цепляться и вызывать на поединок. В итоге нервы у Золотарева не выдержали, он отложил на время свою игрушечную меланхолию и надавал Агопе в бубен так, что тот кувыркнулся в песочницу. Ту самую суровую песочницу, которую мы уже успели зассать.
Позже мой разомлевший от алкоголя разум смутно различил чей-то въедливый ор, а секунду спустя я вмиг протрезвел, осознав, что нас запалили, и ор накатывает приливом. Какой-то тип – то ли сторож, то ли тренер местной сборной – выскочил из здания детсада и, громыхая матершинными сюитами, ринулся в нашу сторону. Присоединиться к нашей вечеринке он явно не планировал, так что мы побросали на произвол судьбы все наше добро –початые и непочатые бутылки – и задали стрекача.
Все, кроме Золотарева.
Васек первым из нас осознал, что время пионерии и бегства от сторожей давно закончилось. Как подытожилось жирным росчерком кабинетных указов время идеалов, девизов, пиетета, субординации и элементарного уважения. Время наставлений и беспрекословного послушания, время отказа в пользу старших от места в транспорте, время соблюдения чистоты и морального облика, время безопасных прогулок с родителями поздним вечером у кинотеатра «Строитель», время счастья. Внезапно мир оплели джунгли, и повылезали ночные хищники, и приходилось выживать. А первым этапом выживания во все временя считалась стихийная ломка старых стереотипов, а если не получается – что ж, всегда есть она, родименькая, пусть даже обернутая в полупидорскую тару. Бухни, челдобрек! И все заладится. Вдарь по одной, прочисти мозги. Ты сам поймешь, как заблуждался.
В какой-то момент я обернулся на бегу, и стереотипы треснули безвозвратно, и я прекратил бег. А Васек его и не начинал. Васек, пока мы драпали, увлеченно долбил по морде этого то ли сторожа, то ли тренера местной сборной по плаванью. И в итоге впечатал его мордой в песок той самой песочницы, куда ранее определил Агопу. Которого я, к слову сказать, вовсе не наблюдал бегущим с нами, а куда тот делся – хрен знает. Он мне и на следующий день нигде не попадался – походу, хворал с похмелюги.
Они все умерли потом… Включая Агопу, сковырнувшегося от передоза, Васю Золотарева, избитого однажды так, что у него потекли мозги, паренька по имени Антон Кислицын, брякнувшегося по пьяни под поезд и размазанного по рельсам ириской, вечно грязноватого Саню Односумова, который кого-то почикал в драке, после чего не вылезал из тюрем и вскоре там и сгнил,- и много кто еще. Вся моя дворовая шпана на небесах, а стало быть – нет у меня прошлого.
Но оно возвращается. Стоит лишь мне опрокинуть рюмаху с утра, оно возвращается, а перед тем, как я сошел с ума и стал кидаться на людей, я заливал с утра на протяжении нескольких лет. Память о прошлом возвращается, а вот текущие события я могу путать или вовсе забывать, и случай с Димой Ваняткином должен был меня предостеречь, но я не внял. А когда наша братия внимала знакам? Разве что в угоду Статье №2 АК РФ.
В тот вечер в детстве я ощутил столь мощный прилив энергии от алкоголя, от ломки шаблонов, от завершения чего-то надоедливого и тошного, что никак не мог заставить себя зайти домой. Но алкоголиком еще не стал. И я был свободен в выборе - завершить на этом этапе, как многие люди, впервые попробовав наркотики, ограничиваются единственным опытом, и живут потом всю жизнь счастливо и буднично. Алкоголиком я стал со второго раза, и об этом тоже, вероятно, надо будет написать, ведь нарколог повелел.
Даже после того, как надвинулась ночь, и мои корефаны растеклись по домам, я стартовал бродить по улицам. Мне хотелось приключений, или же просто зачесалось в одном месте в штанах, но в силу малолетства я этого не осознавал. Я шагал, балдея, по ночному тротуару вдоль улицы Островского в сторону Калинина, впереди меня тащился какой-то тип, и я машинально подстроил темп, чтобы мне не пришлось его обгонять – в дни моей молодости могло прилететь в рыло только за то, что некошерно обогнал ровного поцыка.
Навстречу из-за угла вынырнули четыре мента, идущие навстречу цепочкой по росту дураков,- патрулирование улиц осуществлялось на регулярной основе в тот год. Когда менты поравнялись с идущим впереди меня типом, то двое из них вдруг на ровном месте ринулись к нему с дубинками и стали охаживать по бокам. Озвучивая при этом правила поведения в обществе, в частности - норму придерживаться правой стороны тротуара, а не как корова
