подскажет. Мне расхотелось гулять, и я решил, что мне пиндык. Мало того, что я тоже шарашил по левому краю – след в след за впередиидущим типом,- так еще и был бухим! Терпиле удалось высвободиться и задать деру, и менты его преследовать не стали. Я ожидал своей очереди пройти сквозь строй дубинок, но менты лишь смерили меня молчаливым осуждением, и мы разошлись. Я резво втопил в сторону дома, где задрых до обеда.
Год спустя померли две мои двоюродные прабабки. Всецело непримечательное действо, притом что я с ними не общался и видел воочию раза полтора. За исключением двух моментов, которые никак не назвать незначительными. Номер один: бабульки обитали через стенку в смежных хатах, на первом этаже по улице Ленина, невдалеке от Обелиска, в самом центре города. Номер два: хаты безоговорочно перешли по наследству нам с мамкой.
Мать тут же сориентировалась, объединила обе хаты, перевела их в нежилой фонд и стала сдавать в аренду под офисы. А позже грянул бум на гаражи, и цены на капитальные постройки взвинтились до небес, и мать разом продала всю оставшуюся после отца недвижку и купила мне отдельную двухкомнатную квартиру на той же улице, но кварталом севернее. Ту самую, в которой я жил с Леной и двумя детьми, Лешкой и Артемкой. Ту самую, в которой сейчас пишу эти строки в лютом одиночестве, потому что я убил всю свою семью.
С той поры ни я, ни мать не знали проблем с деньгами. Мама больше уже не работала. А что до меня – я не работал вовсе. Иногда ради кайфа устраивался в магаз продавцом. В основном – чтобы оснастить свои возлияния приколюшной компанией.
5.
С дядей Романом забавно вышло… Я вспоминал его недавно, пока маялся в наркологичке, это тоже был всплеск из прошлого. Дядя Роман, пятидесятидвухлетний мужик, был моим соседом по лестничной клетке, а еще он входил в когорту славных и процветающих алкоголиков. Когда-то был женат, все на мази, работа-рыбалка, то-се, но жена вдруг умерла, а детьми бог не миловал, так что дядя Роман подумал-подумал, да и вдарил «по сто». И понеслась тарзанка. Выяснилось, что жизнь далеко не закончилась, а весьма даже «все впереди». Особенно если шлифанешь с утра по заковыристой душе. Дядя Роман возвеличился и спутался с бабехой немногим младше себя. В мешке с приданым обнаружились жуки, старые огрехи, мутные тайны, выцветшие письма и скелеты, а еще – смесь подлючести и хитрожопости.
Осмотревшись и тоже вдарив по первой, бабеха взяла за привычку время от времени выскакивать в подъезд (когда тихо) и надрываться сиреной на весь проспект, что дядя Роман ее убивает. Целью, как выяснилось впоследствии, являлась однушка – его, дяди Романа, однушка. В долгосрочном отношении бабеха планировала полную деактивацию дяди Романа и захват жилплощади. Тем более что для последнего игры в любовь, пусть и похмельную, и прописка избранницы на своей территории – вещи неразделимые. Старой закалки человече, и порядок знает. Прописка так-то сама по себе многих дверей не открывала, а вот бабеха – открывала, собственноручно. Дверь в хату, к примеру; выносилась затем в подъезд и громогласно стенала, жалуясь на бойцовские навыки дяди Романа. Которых, к слову сказать, у того вовсе не наблюдалось ни в каком употребе.
Разделить однушку всяко нереально. Проще обменять ее на аквариум водяры с проспиртованными рыбехами и давиться до конца жизни. Но лазейка всегда есть в правовом, чуток алкогольном государстве, и за бытовуху могут простить, а могут – впаять так, что мало не покажется, а таким, как дядя Роман, путь обратно с зоны заказан. Так что бабеха исполняла в подъезде «на бис», разве что на камеру не записывала себя в ракурсах. Да и записывала бы, будь помоложе, в те времена как раз поднималась волна блогеров и блогерш, снимающих что ни попадя и замусоривающих сеть.
Я когда первый раз услышал, как горлопанит тварное существо, то чуть не подавился водкой, потом схватился за сердце, а после – за топор. Думал, правда кого-то режут. Вскорости пообвык и уже не велся на подъездную драму. Особенно после того, как перекурил с дядей Романом на улице. Он прикольный был и чуточку наивный. Почему-то был свято уверен, что я не пью. Когда встречал меня с пивной «сиськой» в охапку или бутылкой водки, выпирающей из кармана, то делал ошеломленное лицо и сокрушался:
- Привет, а ты чего с бутылкой?! Ты же не пьешь! Или гости придут?
Дядя Роман раскрыл мне глаза на все шекспировские происки бабехи. Мы с ним покурили, сумрачно думая о бабах и о смысле жизни, хотя я недоумевал: а чего она может добиться визгами на весь подъезд? Коллективной жалобы? Если таковая и последует, то исключительно в отношении ее самой.
Дальнейшее развитие событий раскрыло схему.
Привалил участковый. Нудел, пустословил и умасливал меня подписать коллективную цидульку против дяди Романа. Типа: бухает, угроза обществу, пьянству – бой, тишина – залог здоровья. И все такое. Нервно-паралитический газ мудозвонства, подкрепленный посталкогольным синдромом страны. Я отказался. Участковый повелся, я это четко понимал, а еще – это его работа, наверное… Надлежит садить всякий сброд, чтобы не отсвечивал, и отрабатывать государственные вложения.
Участковый вдруг стал нагнетать не по-детски и заставил меня пропотеть. Хоть он был ниже меня на голову, но на нем мерцали погоны, так что по положению – он выше, у меня-то погон нет. Яйца еще отстрелит ввечеру. Мент канил, как прошмандовка. Сыпал нравственными заповедями. Исподволь намекал на какие-то штрафы и проблемы с госорганами. Стращал моими же детьми, которые вынуждены жить по соседству с якобы буйным алкашом. Убеждал, горячо и растроганно, что он стоит здесь, весь такой намарафеченный и в погонах, из устойчиво-благородных побуждений. Хочет всех спасти, как гребаный Аркадий Паровозов.
Он в доле, понял я. Участковый в доле. Бабеха что-то ему посулила, уж больно он ретив, как агрессивный гусь. Может, часть квартиры? Явно не саму себя… А может, и бабеха, и мент – часть какой-то типовой схемы? И зря я издевательски ему ухмыляюсь в лицо (еще меня подмывало предложить ему бухнуть и угорать потом с его реакции). Я уже не чаял отвязаться от этого типа и заявил, что не намерен гадить в своем доме. Почему-то именно эта фраза нашла в нем отклик, он взглянул на меня несколько горестно, но с уважением, покачал головой и отбыл. Да уж, типчик. Страху навел больше, чем десяток рассерженных с похмелья бухариков.
Я все думал и думал про дядю Романа… Я смотрел телек – чаще, чем кто-либо другой, у меня свободного времени было навалом. Я уже пропитался весь этими бравыми теле-лозунгами о самом низком налоге, об отсутствии смертной казни, о стабилизирующейся экономике, об умеренной толерантности, об отстаивании многонациональных традиций и радении за мир во всем мире. О возрождении, одним словом. Выпьем за возрождение! В то же время я вижу вокруг иную картину. Кто возрождается, дядя Роман? Где существуют институты, клубы, кружки, которые бы отвели дядю Романа в другую сторону, прежде чем он взялся за рюмку? Где отдушина для него и таких как он – миллионов людей по всей стране, которые каждый день что-то теряют, спотыкаются, кто-то падает, кто-то все еще лежит, которые бывают преданы, раздавлены, унижены или покинуты? Где социальные службы, направляющие людей на созидательный путь, вместо привычного – в «Красное и Белое», а там стоит лишь провести картой по кассе, и синяя таблетка у тебя в руках.
- А нахрен?
Хомячков не убудет. Будут вкалывать от зари до зари, выплачивая пожизненно свой самый низкий налог, пока не сдохнут. Страна не обеднеет от лишней зоновской порции. Зато приобретет ценного, квалифицированного сотрудника: ретивый участковый очень скоро взлетит на Олимп по трупам биндюжников. Держись, страна, крепче за рюмку!
Дядя Роман любил в свободное время мастерить детские игрушки. Он ковырялся с ними под хмельком, и те выходили грубоватые, но трогательные. У нас с Леной детская комната ломилась от этого доморощенного добра. Когда игрушек набиралось десятка два, дядя Роман брал их в охапку и шел раздавать окрестным детишкам. Мы же, как его ближайшие соседи, считались первыми в списке.
Как вообще можно на такого накатать заяву?! Прикольный мужик, нет слов.
Но с бабехой его вышло куда как прикольнее.
Я так понял, обязательным пунктом бабехиной стратегии являлось наличие «Столичной» на кухонном столе. Посему, вдогонку за дядей Романом, она приобщилась и подвисла. Полумер не признавала, как это часто водится у данного контингента. Дядя Роман приобрел в лице бабехи сначала сожительницу, потом – устойчивого партнера по застольям, и наконец – хомут. Интересы дяди Романа как-никак далеко не ограничивались кухней и походами до ближайшего магаза. Он посещал работу, какой-то свой завод типа «Салаватнефтемаш», у него имелся огород, где дядя Роман возился и копал; бабеха лишь разевала рот на чужое. Причем постепенно она вышла в лидеры и стала закидывать впереди дяди Романа, при этом не забывая учинять свои регулярные подъездные варьете. Но даже спектакли больше не срывали аплодисментов у соседей, поскольку скатывались в рядовое пьяное мычание.
Дядя Роман терпел.
В тот день, заслышав громогласные воззвания бабехи к людской совести, я мельком прислушался и тут же забил. Говорю же, привык. Опять симулирует, изображая жертву и выуживая сочувствующих. Я был дома один - старший в саду, младший у бабушки, Лена на работе. Готовил обед, фоном звучала опера «Норма» Винченцо Беллини, которую я всегда слушаю во время готовки. Ну и под пивко ништяк. Я лишь прибавил громкости, чтобы заглушить бабеху, чистил себе картофель, прикладывался к пивку, а позже до меня дошло, что подъездные вопли Видоплясова переместились на улицу.
Я удивился. Ранее такого не случалось. Ранее бабеха музицировала исключительно в подъезде, вблизи квартиры – на всякий случай,- а на улице существовал реальный риск получить по кумполу от не столь дружественных соседей. Я прервал готовку и прильнул к окну, чтобы полюбопытствовать. Что ж, там реально имелось, чему подивиться.
Она была там, эта бабеха, Низнай-как-звать. Валтузилась под моими окнами, облаченная в потрясающую амуницию, состоящую из безразмерного, замызганного лифана и еще более безразмерных, некогда белых, труселей. Конечно, жара на улице, и все такое,- но не до такой же степени! Я начал постигать, что на сей раз действительно стряслась оказия, а потому первым делом отвлекся и размашисто глотнул пивасика из початой «полторушки». Бабеха сайгачила внизу, на босу ногу и в исподнем, заламывала руки, стенала и приставала к прохожим. Она чего-то увещевала, как юродивый, узревший Иисуса, но я не мог различить деталей, а потому метнулся в соседнюю комнату, оттуда – на балкон.
Внизу как раз усатый шагал мимо нашего дома. Бабеха вцепилась в него мертвой хваткой и потянула к подъезду. При этом она молола белиберду, что-то вроде «цуцыки». Я навострил уши. Нет, не цуцыки, она верещала – цыцульки.
- Цыцульки! Там цыцульки! Помогите, бога ради. Цыцульки повсюду, на потолке.
«Что, блин, за цыцульки еще взялись?!» - изумился я, и тут же сообразил, что наблюдаю приход «белочки» во всей ее первозданной красе.
Бабеха выглядела
