назойливой пчелой, но вот к ней присоединяется еще одна, и еще одна, и еще… Всего минута проходит с начала последнего эпизода сюиты, и грозен пчелиный галдеж. Не щадили пчелы своих оккупантов. Те, кто успели сбежать – сбежали, остальные же вынуждены были взяться за оружие. Взяли в руки оружие и те, кому жилось сладко за счет чужого труда. И пошел брат на брата, пошел сын на отца, схватились в смертельной схватке друг с другом близкие друзья. Воцарился хаос в улье, потонул улей в грохоте ружей и пушек. И нельзя было трудягам иначе, задавлены и унижены были они за множество прошедших поколений.
Много крови пришлось пролить, чтобы вычистить улей от нахлебников. И хоть остался сам улей, смысл которого изначально заключался том, чтобы пчелы не на себя трудились, не себя кормили, не для своих нужд плодородную землю обрабатывали, началось в нем развитие. Если прежде незваные гости под звездой Давида изучали законы мироздания для своего превосходства над пчелами, если прежде набирались они знаний ради власти и выживания за счет паразитирования, то теперь двинулся технический прогресс вперед на нужды трудяг. Наполнила улей техника, болтами и гайками скрепленная, вместо лучин и свечей пришло в жилища к трудягам электричество, на смену дровяным печам пришел газопровод, хоть далеко не всем пчелам довелось пользоваться новшествами.
Но главным было то, что получили пчелы возможность трудиться на своей земле по-людски. Сливались индивидуальные хозяйства в коллективные, слаженно работали пчелы, получали за свой труд достойную награду: что сеяли то пожинали, и не отбирали у них, как прежде, урожай нахлебники оккупанты. В почете было у пчел трудиться, многие хотела жить и работать на своей земле. Могли теперь рассчитывать пчелы на справедливость, больше не было над ними хозяев, чья воля была выше всех законов. Устроили пчелы строгий порядок в улье, любили свою королеву, что требовала от них исполнения работ, требовала труда, и не терпела хитрости и обмана.
Лишь одного не понимали и не хотели понимать пчелы. Что воспитали в них за много поколений дух подчинения, при котором кто-то ДОЛЖЕН управлять ими, и исполнять чьи-то личные пожелания, выдаваемые за законы и указы, что не все равны друг перед другом, и тот, у кого больше сладости, волен требовать от других во имя личных интересов. И даже новые правила и любимая королева не искажали принцип улья, устроенного незваными гостями много лет назад, и только ими, знающими все тайны улья, мог бы поддерживаться в нем любой порядок. И просто работали пчелы, на благо нового времени, на благо трудяг, на благо их общего дома. Был перестроен улей ими для них же. Но напомним, остался улей ульем.
И хоть и сбежали оккупанты из прежнего улья, спасаясь от гнева трудяг, были спокойны они, посеяв когда-то семена зависимости пчелы от улья, внушив пчеле, что погибнет она на воле, навязав вольной пчеле рой с его искусственными благами. Нужно лишь время на всходы, пусть напитаются пчелы неразбавленной одноцветной сладостью, пусть напитаются ею настолько, что покажется она им не приторной, но отвратной. Пусть рабочие будни и плодотворные выходные станут ненавистной рутиной, пусть возжелают пчелы ярких красок, которых не будет достаточно внутри одного улья. Пусть станет трудягам тесно в улье.
Проверены прежде были пчелы на прочность, объединенные против грозного внешнего врага, взращенного их бывшими оккупантами. Вновь пролилась их кровь, вновь было много погибших на защите родного дома, на защите любимого улья. Выстояли трудяги ценой огромных потерь, отстояли родные земли, кормившие их сотни лет, отстояли свое право на жизнь, право жить и работать, право быть своему роду. Потратил улей огромную часть ресурсов, и восполнили их трудяги после победы в жестоких битвах упорным трудом – их главным кормильцем на протяжении всего их существования. Сплотились пчелы как никогда прежде, спешили пчелы трудиться. Пешим ли шагом, за рулем ли автомобиля, пассажирами ли в салоне или в вагоне метро, но устремлялись все, как один (или одна, без разницы) к своему рабочему месту. И не было в улье ничего бесполезного, каждое место имело свой смысл, служило на благо общему делу. Все равно, что стершийся винтик в огромном механизме, от неполадки которого застопорится целая система. Каждая пчела была своем месте, каждая вносила свою лепту в общее дело, продолжая существование всего улья. Не искали пчелы смысла жизни, просто делали каждая свою работу. Ибо так и должно быть, ибо погибнет улей, а с ним и все его обитатели.
Ударными темпами отстраивали пчелы поврежденные тяжелыми боями части улья, делали их еще лучше чем было. Пахали пчелы, сеяли, строили. Все силы были потрачены на возобновления мирной жизни. Не ленились пчелы, вкладывали свои души в работу, гонимые моральным долгом и требованиями королевы.
Но вдруг не стало любимого правителя, погибла королева. Замер улей в гнетущей тишине, из глубины которой все громче и зловеще доносится знакомый погребальный колокол. Как будто растерялись пчелы, для которых в вместе с королевой погиб и весь улей, утратил весь смысл, навечно и необратимо изменился худшую сторону. И, казалось, не оставалось ни одной пчелы, не оплакивавшей свою королеву, казалось, пришло горе в каждый дом.
И что же будет дальше? Как будет правильнее? Будто слаженный механизм и общее дело не более чем иллюзия, за которой черная бездна, и одного только труда уже недостаточно для выживания и гарантированного будущего. Как будто открылся с гибелью королевы поиск смысла жизни.
Пришла на место прежней королевы другая, принесла с собой в улей перемены. Не яркие, не внезапные, по кусочкам некоей головоломки, постепенно складывающейся в жуткую картинку о смысле жизни. Позволяли по чуть-чуть перемены трудягам вольности. И за вольностями постепенно стали забывать пчелы о своем любимом правителе. Постепенно преобразилась траурная гнетущая тишина неприятным звоном звезды Давида, сгустилась и затвердела каким-то сверхпрочным бесконечным в своих размерах монолитом. Вскоре на место новой королевы взамен всеобще любимого и почитаемого правителя явилась еще одна, принося с собой все новые изменения. Потом еще одна, потом еще одна, и еще. Казалось, за одно-единственное поколение сменилась целая сотня правителей, смысл каждого из которых заключался в навязывании пчелам так не хватавшего им смысла жизни, далекого от честного и упорного труда во благо общему делу, во благо роду. Корысть, жадность, жажда наживы, легкий заработок, в основе которого все те же ложь и обман, халтура, блат, похоть.
То, чего изначально хотели незваные гости под звездой Давида, созидая улей.
Покидает его наша пчела, прошедшая полный круг, возвращается обратно в хаос огромного вихря где-то в космосе, за которым наблюдают денно и нощно, отвернувшись от родной земли.
Но даже и он не вечен.
тишина
4. Проект сай-фай эмбиент «Матрица»
1. Белая матрица (20мин. 00сек.)
Она похожа на белесый туман, на полупрозрачную дымку. На призрака, возникшего в темном густом лесу в безлунную и безветренную ночь. Бесшумно и как-то незаметно она стелется над холодной землей, скользит по твердым безжизненным камням, по лугам, по травам, между древесными стволами. Ласкает она стены и крыши домов, не стремится проникнуть внутрь их, не стремится заполнить их нутро, стараясь просто обнять невесомыми и неощутимыми объятьями. Будто приходит она откуда-то извне, формируется необъяснимыми законами Бытия, недоступными для понимания его обитателями. Оттого голос ее воспринимается ограниченным смертным разумом обычным белым шумом, в котором невозможно различить ничего конкретного и осмысленного.
Жестоко и уродливо ее обличье, ее плоть, недосягаемая познанными физическими законами. Явилась она в этот мир из настоящего Хаоса, где невозможны ни красота и грация в принципе. Явилась она будто из какой-то дыры, норы, отверстия в физическом мире, образовавшегося в результате неизвестных науке прежде процессов. И способна эта дыра проглотить любое образование, невзирая на его размеры, как бездонная глотка, и оттого Белая Матрица такая же бездна, кажущаяся бесконечной живой материей, бесконечной видоизменяющейся мордой, если бы, конечно, ее плоть была доступной для физического осязания.
Внутри же нее все тот же Хаос, глухо трещащий и хлопающий подобно огню, терзающему дрова в топке, пронизывающему пространство в самых глубинах времени, в самой сердцевине бездны, открывшейся Белой Матрице и выпустившей ее из, казалось бы, надежного заточения. И кроме огня нет ничего больше, но на самом деле заключено в нем больше жизни, чем где бы то ни было. Отправляет он сознание далеко за пределы Бытия, туда, что запомнила Белая Матрица однажды и навечно, то, что видела, пребывая в своей клетке Хаоса, чем наполнилась, тем, что всегда хранила. И будто огонь внутри нее и есть само мироздание, и не добраться до огня, не обратившись к ней.
Но далеко не всем суждено увидеть ее воочию, узреть ее плоть такой, какой она есть на самом деле, увидеть лицо ее, увидеть и не устрашиться. Едва ли не по пальцам можно пересчитать избранных, кто разглядели и лик ее, и то, что под ним, коснулись ее огня, коснулись самой Истины. И узнав ее, сохранили свой ограниченный разум холодным и рассудительным. Ибо сила Познания, скрываемая в памяти Белой Матрицы, слишком сложна, слишком глубока, слишком насыщенна. Сила Познания легко сводит с ума даже самый стойкий, но не подготовленный к ней рассудок. И те, кто способен воспринять огонь внутри Белой Матрицы, должны выйти за пределы основ мироздания, за пределы физической реальности, даже за пределы их собственного ограниченного восприятия Бытия. Осмеяны они большинством, называет их большинство обыкновенными дураками, идиотами, недалекими, чье место в изоляции от внешнего мира.
Боится таких Белая Матрица. А если не боится, то похожи они для нее на назойливых насекомых, которых обычно прихлопывают после легкого и еле заметного укуса, чтобы не зудели неприятно над ухом. Подавляющее же большинство просто не замечает этой живой и как бы чужеродной для этого мира материи, в силу одного только ее существования, допустимого имеющимся мирозданием. Стелется Белая Матрица по земле, ласкает земную твердь, накрывает земную твердь своей невидимой большинству глаз плотью, объявляет земную твердь своей собственной, без труда овладевает ее богатствами, ее ресурсами, ее силой, проникает в каждую частицу ее глубоко и прочно, пронизывает насквозь. Вот так легко и просто, при полном поголовном неведении подчиняет Белая Матрица все мироздание. Она не растет и не становится больше, поглощая все новые пространства подобно примитивному организму, нуждающемуся в питании ради развития жизни. Она не вырастает из младенца во взрослую особь, не становится дряхлым немощным стариком, готовящимся испустить последний вздох. Хаос породил ее такой, какой она есть и в начале, и в середине, и в конце своего существования. Огонь истины продлевает ее жизнь, это он уязвим в то время, как нематериальное тело ее недосягаемо для увечий.
И тело ее нематериально всегда. Куда бы ни пришла Белая
