мгновенье все нутро наполняется какими-то острыми осколками, целой кучей их, не подлежащих счету. Физическая боль неизбежна, и если громкость выкручена на максимум, легко можно просто оглохнуть. И самое невыносимое то, что именно этот сигнал является основной частью музыкальной композиции, ее движущей силой, ее дыханием, ее сердцем, ее голосом.
Но вот бесконечную пытку разбавляет медленная, глубокая, басовая пульсация. По ее воле замученное сознание то и дело плавно проваливается далеко вглубь, и так же плавно всплывает на поверхность, отчего губительный высокочастотный сигнал кажется безоружным, лишенный своего смысла. Лишь безвредное тело его напоминает о себе.
Доносится какой-то неразборчивый речитатив, будто молитва звучит из уст священника или жреца, и пробуждается шепот бесчисленных голосов, заполняющих пульсирующую басовую глубину. Отодвигают они высокочастотный линейный сигнал куда-то вдаль, не затирая, однако, его целиком, и будет слышен он до самого конца композиции, хоть и не тревожа слух, но напоминая о своем существовании.
Но параллельно ему рождается низкочастотный тон, задающий общую атмосферу чего-то пугающего и завораживающего сознание и воображение одновременно. Перенесено сознание в некий жреческий храм, где звучит мрачный женский госпел, вполне привычный для подобного места. Окутаны каменные стены с высеченными в ним узорами приторным дымом множества благовоний. И это они придают звучанию госпела приятный окрас умело срезанных высоких частот, не режущий слух, но наоборот, приводящий сознание в состояние осознанного расслабляющего дурмана. Меняется тональность низкочастотного пэда в угоду госпелу, насыщают они друг друга, создавая общую атмосферу важности и напряженности всего того, что происходит вокруг.
Благодаря этому тандему можно услышать ровное дыхание и равномерное мягкое сердцебиение, успокоенные после ужасного высокочастотного сигнала, теперь совсем нестрашного, даже слегка ласкового. Постепенно утихает глубокая пульсация, оставляя сознание наедине с тандемом из госпела и низкочастотного фона, благодаря звуковым эффектам все глубже проникающими в успокоенное сознание, в кровь, в каждую частицу тела. Сами собой из дыма благовоний проявляются приятные глазу цветастые образы.
В привычной жизни они не имели бы никакого смысла, представляя из себя хаотичную мешанину резко видоизменяющихся фигур, отчего в голове не умолкает хаос, сопровождаемый высокочастотным сигналом из самого начала трека. В привычной жизни эти образы приносили бы все новую боль, возникая в нестабильном сознании совершенно спонтанно, против воли, которой практически не осталось. В привычной жизни они подобны чудовищам, жестоким ужасным созданиям, от которых хочется убежать и никогда больше не видеть снова.
То ли дело сейчас, в состоянии успокоения, под давлением целого тандема из низкого тона и ритуального госпела, призывающего нечто откуда-то из потустороннего мира, кого-то, кто настойчивым неустанным шепотом поддерживает тело и дух в невесомости, будто вливаясь и очищая грязную кровь, что в привычной жизни придает телу поистине неподъемный вес.
Приятные глазу цветастые образы из самой гущи благовоний плавно формируют некую историю, не стать участником которой просто физически невозможно. Все равно, что сознание становится частью храма, отпускаемое на волю лишь для того, чтобы быть искалеченным высокочастотным линейным сигналом.
Гипнотически монотонно бьет церемониальный тимпан.
Бум. Бум. Бум.
Ведомое четкими мерными ударами сознание направляется вглубь мглы благовоний, оставляя изможденное высокочастотным линейным сигналом тело на некоем незримом алтаре, через который прошло уже много подобных ему тел. Становится физическое существование лишенным смысла. Это все равно, что оказаться в момент до появления на свет: где-то до утробы матери, в период времени, когда остается последняя возможность избежать участи быть в зависимости от ужасного высокочастотного сигнала. И кажется, что в данный момент времени можно-таки изменить все от начала до конца. Можно вообще не родиться, либо оказаться в другом месте, в другой точке Бытия, услышать голос и сердцебиение другой матери.
И храм, наполненный ароматами благовоний и сильным саундом под глухие удары тимпана, дает такую возможность – покинуть одно потерянное вне его стен тело, чтобы войти в другое. Женский голос его владычицы, прячущейся от глаз где-то внутри этого величественного места, подобен колыбельной песне матери, которая навсегда осталась в памяти, стоило лишь освободить в загаженных вдыхаемой и бегущей по венам отравой воспоминаниях место. Ведь даже он, этот верный и действенный яд, не способен передать тот эффект, что несет в себе звучание Метадона. Этот яд и есть источник высокочастотной боли, которую так хочется заглушить, и кроме Метадона больше ничего действенного не остается. Но Метадон позволяет еще больше пребывать в состоянии этой прекрасной эйфории, лишь совсем на чуть-чуть нарушаемой не утихающей болью, стоит только позволить ему войти в сознание. И нет никакого желания сопротивляться его отрезвляющему и ритуальному, будто материнскому, госпелу.
Да, это голос матери мрачно и торжественно воспевает прижизненное перерождение, надежно подхваченное тяжелыми и прочными стенами храма. Она хочет холить и лелеять свое дитя, хочет, чтобы ее дитя оставалось слабым и таким маленьким и беззащитным, чтобы она могла и дальше убаюкивать и унимать его боль, которая вот она – все еще слышна, непрерывно ноет по ту сторону стен храма.
И ведь хочется слышать этот материнский голос еще и еще, дольше и дольше. Чтобы не прекращался он ни на мгновенье, чтобы где-то вне досягаемости от свободного сознания оставался высокочастотный сигнал, чтобы пытался добраться он до своей жертвы и не мог.
ЭТО настоящее Бытие, пусть все прежнее останется каким-то дурным сном, пусть искалеченное поганым высокочастотным сигналом тело останется чьей-то дурной фантазией, пусть мать будет всегда рядом, прямо здесь, никуда не пропадая, пусть ее голос никогда не смолкает. Не должно быть иначе. И даже физическая смерть не такая всемогущая, какой всегда кажется, когда голос матери в храме защитит от ВСЕХ ДО ЕДИНОЙ бед.
И нет никакого стремления что-то изменить, и все изменения чего бы то ни было – иллюзия. А реальность здесь и сейчас, проводимый в жреческом храме ритуал под аккомпанемент материнского голоса и холодных, но родных и надежных стен. Лишь линейный высокочастотный сигнал звучит и звучит по мере того, как все остальное понемногу тает, оставляя сознание тет-а-тет с нарастающей тишиной.
2. Рай (30мин. 00сек.)
Но и он внезапно обрывается, будто по новому щелчку рубильника, оставляя сознание наедине с гудящим ветром. Витает ветер над бездной: над пожухлыми травами, над выцветшим морем, над увядшей долиной. Мерцает бледное пламя костра в тусклом небе, и в свете далеких гаснущих звезд. Играет гитара при поддержке малых барабанов и тихого, с грустинкой, тона. И больше ничего нет, только получасовой струнный инструментал на одиноком ветру.
А ведь когда-то было это воистину прекраснейшим местом из всех возможных. И травы были зеленее и ярче, и море насыщеннее, и долина пестрела сочными цветами и оттенками. Даже огонь костра под темным сумеречном небом с мириадами ярких точек живых звезд играл полным силы пламенем, и яркие искры то и дело вырывались вверх, чтобы феерично погаснуть, просто заявив о себе. Сам воздух, пропитавшийся ароматами трав и цветов, казался чем-то особенным, полным жизни. Возможно, было под силу увидеть в нем живых ангелов – смеющихся от избытка светлых радостных чувств и эмоций, танцующих в лучах яркого теплого солнца, обласканных могущественной доброй силой. Было это место скрыто от любых возможных глаз, таинственное, недоступное для гостей, не раз пытавшихся попасть сюда в поисках неподдельного и вожделенного счастья, в поисках упокоения, в поисках долгой неги. Было это место наполнено всем самым нежным, что может только представить и хотеть людское сознание, самым чувственным, самым упоительным.
Лишь однажды видел гулявший теперь здесь ветер нутро всего этого Рая, видел тот миг, когда необратимо увядал он. Был ветер свидетелем его агонии, короткой, но мучительной. В последний момент перед ветром умер Рай, оставив того ни с чем. Но будто уцепился ветер за самый край воспоминаний, оставленных Раем о себе в мироздании. Оттого чувствовал ветер всю прекрасную мощь, царившую прежде над цветущей долиной. И ясно слышны сожаления о безвозвратной утрате самой сути ее в переборах гитарных струн.
Но, возможно, ветер ошибся, уверенный в том, каким именно было это место. И тогда в гитарных струнах элегия приобретает иной смысл, рассказывая всего лишь о вероятности той идиллии, что некогда витала над сочной пестрой долиной. Быть может, и ангелы не больше, чем стремление увидеть их, почувствовать их всем своим естеством, коснуться самой их сущности, проникнуть в самое чрево чистой искренней их добродетели?
3. Черный свет, белая тьма (60мин. 00сек.)
Внезапные важные ритмы тимпана и треугольника прерывают струнные размышления и затыкают причитающий ветер, возвращая сознание в некий реальный мир, где берет начало ритуальная церемония. И мрачен тот мир, окутан серой и густой пеленой облаков, пронзенных снежными вершинами далеких гор. Постоянные холод и метели кружат над ними, неустанно показывая свою силу над всеми теми, кто причисляет себя к живой материи. И кажется, что никогда не было здесь солнца, кажется, что ни разу солнечный свет не пробивался сквозь плотную серую мглу неба, ни разу не коснулся своими мягкими ласковыми прикосновениями этой грозной и мрачной части Вселенной.
Но несмотря на свою неприступность для света солнца и звезд, есть в этом забытым Творцом крае Бытия жизнь. И под церемониал тимпана и треугольника бежит могучий воин сквозь морозный ветер и колючую метель, минуя вечные льды стылых с самого первого дня своего существования озер, обледенелые глыбы подножия гор, холодные ущелья, кишащие опасностями. Бежит могучий воин по узким, каменистым обледенелым тропам, по рыхлому снегу по пояс; бежит неустанно, сохраняя изначально взятый небыстрый темп. Будто не спешит он, но выполняет обыденную утреннюю пробежку по сложному маршруту с препятствиями. Подобно запрограммированной машине бежит воин в одном только ему известном направлении, не чувствуя усталости, как если бы не мышцы были у него, а стальные поршни. И отчетливо слышен каждый тяжелый его шаг по грустящему снегу, по холодным камням, по мерзлой земле.
Скрыто лицо воина под плотной маской с черными узкими глазницами. Накрыта голова меховым капюшоном, одет он в теплые звериные шкуры, подпоясан кожаными ремнями. За спиной его целых два широких меча, которыми рубит воин противников не зная пощады. Хладнокровен он в рассудке и в каждом своем движении. Не страшат его ни холод, ни вьюга, ни расстояния. Провел в своем пути воин много времени. Бежал несколько дней, бежал несколько ночей, ни разу не остановился он на отдых с начала своего
