отцовский глаз подметил все возрастающую симпатию молодых людей, он знал, закончится все плохо. Но даже не подозревал, насколько тяжело будет рвать отцовское сердце, расставание Маши с его необычным гостем.
Тем временем суета во дворе заимки вступила в заключительную паузу. Освобожденные из сарая офицеры выстроили своих солдат вдоль забора. Пограничники, стоявшие в стороне, успели сбегать к колодцу и принести пару ведер воды. Затолкав одного из своих за угол сарая, видимо устроили ему водные процедуры, громко, зло матерясь и бросая полные ненависти взгляды в сторону немцев. Люди Дубровина, переминавшиеся с ноги на ногу, больше источали враждебное любопытство. Что и понятно. Это не их товарищ лежал сейчас на носилках у стены лопатинского дома, но все же свой, советский. Дубровин с майором Рощиным согласовывали какие-то последние вопросы с офицерами фашистов, в то время, как солдаты айнзацгруппы СС так же отошли в другой угол двора и тоже построившись, ждали команды на отход. Несколько эсэсовцев до сих пор охраняли груду советского оружия, настороженно глядя, то на своего командира, то на освобожденных солдат противника.
Генерал Кожевников, сунув руки в карманы мятых брюк, на которые пристала соломенная труха, нервно мерял шагами двор, вдоль строя Дубровинских людей. Чем дальше, тем больше бесило его происходящее. Причем все, начиная от погоды. Раздражало поведение солдат в строю, не питавших к генералу КГБ привычного благоговения, наоборот, бросавших на него явно насмешливые взгляды. Больше всего злили, конечно, фашисты, самоуверенные, наглые, матерые…словно и не было мая 1945 года. Нет, Николай Иванович понимал, что происходит, но справиться с чувствами становилось все труднее. Чем дальше, тем больше раздражал старик Дубровин, который сейчас о чем-то спокойно на немецком говорил с фашистами, даже улыбался им, старый мудак! А этот мажор Рощин, чертов пидор, бесил больше всех, кажется даже сильнее чем фашисты. Единственный его подчиненный, майор Ткачук, вовсе имеет вид полного дауна. Он до сих пор, судя по всему уверен, что попал в плен к немцам из бундесвера, за какой-то блажью нарядившихся нацистами. Ну, погодите! Вернемся в Смоленск, посмотрим, за кем тут последнее слово!
Впрочем, мысль о возвращении совсем не принесла ни малейшей радости. Напротив, она пугала. Предстояло доложить в Москву о полном провале. И если еще четверть часа назад Кожевникова бросала в холодный, липкий пот мысль о расправе над ним нацистов, то теперь ужас вызывал звонок красного телефонного аппарата без наборника — прямая связь с Москвой. Несмотря на то, что за всю операцию отвечал Дубровин, наверняка, в неудаче обвинят и генерала Кожевникова. Он уже достаточно пожил на этом свете, чтобы знать, как все внутри системы происходит. Есть стрелочник, хорошо, но двое крайних, вообще великолепно! Вот ведь блядство!
Кудашев притянул к себе девушку, обнял ее, не стесняясь множества людей во дворе. Немецкие офицеры, стоящие в стороне, понимали всю щекотливость момента и не торопили его, хотя то один, то другой, многозначительно поглядывали на наручные часы.
— Машенька, милая, — душа невыносимо ныла, казалось, весь свет без дочери пасечника просто перестанет существовать, — ты… ты полетишь со мной? Я понимаю, как никто другой понимаю, что на это очень тяжело решиться, оставить тут все, в чем ты росла, к чему привыкла. Отца, друзей, вообще все!
Девушка отстранилась, с ужасом глядя на своего любимого. Даже в мыслях страшно было оказаться среди совершенно чужого и наверняка, враждебного мира. Все робкие надежды на обретенное счастье связывала она с тем, что Юра сможет остаться тут, с ней. Все ее надежды в дребезги разбились сегодня с утра, и осколки этих надежд грозили изодрать ее только начинающуюся молодую жизнь в кровавые клочья. Но бросить все, с детства привычное, папу, Ленку, Серегу и уйти, пугало до безумия. Маша всплеснула руками и, взвыв раненым зверем, заливаясь слезами, кинулась к крыльцу дома. Кудашев бросился за ней, но дорогу ему преградил оберфюрер Рейс.
— Ты в своем уме, Юрген! — офицер всем своим видом выражал непреклонную уверенность, — ты что обещаешь, этой девушке?! Обершарфюрер Кудашев! Я запрещаю даже разговоры на эту тему! Кому как не тебе знать о строжайшем правиле, мы не может нарушать течение событий в других мирах, изымая из данной реальности живущих тут людей! Строжайшее указание лично Фюрера не предусматривает ни каких иных толкований! Да, я понимаю, ты обязан этим людям своей жизнью, но не обещай им невозможного! Мы не можем забрать отсюда ни одного живого существа! Ты сам знаешь, чем может обернуться, изменение расчетной массы хронолета, мы рискуем вообще потеряться среди лей-линий. Нет! Это исключено!
— Ну вот, Лена, все незаданные вопросы и отпали… — послышалось из-за спины.
Кудашев, с багровым лицом и налитыми кровью глазами резко обернулся.
Сергей Горохов все еще с автоматом, висящим на плече, обнимал левой рукой жену, уткнувшуюся лицом ему в грудь.
— Я почему-то так и подумал, Юрка. Хотя раньше и мыслей таких не было, с тобой улететь, но вот посидел, обмозговал кое-что и хотел просить взять нас с собой… Но, вижу, не судьба. Да, не реви ты, милая… — он, не сводя взгляда с Кудашева, погладил жену по русой голове. Другой рукой снял за погонный ремень с плеча автомат и размахнувшись широко, забросил его в сторону строя советских солдат. С сухим стуком, перекатившись пару раз, калаш оказался у ног майора Рощина.
Сразу напряглись фигуры стоявших рядом немцев и закаменели лицами Рейс с Киндлером. Оружие у ног советского офицера, единственное из всей массы трофеев, было заряжено.
Рощин демонстративно медленно поднял валявшийся в пыли у сапог, автомат, неторопливо отстегнул магазин, с усмешкой глянул на патроны в нем, вставил магазин в автомат, щелкнул предохранителем и повесил на правое плечо стволом вниз.
Гауптштурмфюрер Киндлер протяжно выдохнул сквозь стиснутые зубы и отвернулся.
— Мы…мы же обрекаем этих людей на смерть… — прошептал Кудашев своему командиру, понимая, что слова его, ничего уже не изменят.
— Вы представляете, что с ними будет, после того, как мы уйдем. А эти… — он кивнул в сторону строя чекистов, — останутся тут.
Рейс молча отвернулся, чуть помедлил и шагнул к растерянному Лопатину.
— Вы, мужественный человек, господин Лопатин, вы все, настоящие герои. Мужество солдата, идущего в атаку, прекрасно. Но то, что сделали вы, требовало во много раз большей смелости и рассудка. Все что я скажу, все мои слова благодарности не достаточны. Мы вынуждены оставить вас, хотя я бы предпочел забрать вас с дочерью и вас, господин полицейский с супругой, но… поверьте, это невозможно.
— Да что уж там… — только и смог ответить ему Андреич, разведя руками.
— Послушайте, прошу вас, не поймите меня превратно, надеюсь, вас это не оскорбит, — оберфюрер Рейс достал из коричневого кожаного полевого офицерского планшета, явно увесистый, холщовый сверток и протянул его пасечнику, — возьмите, тут золото. Возможно, как говорили в древности, это окажется тем груженым ослом, который открываем все двери.
Не ожидавший ничего подобного Лопатин ошарашенно глядел на протянутый сверток.
Кудашев положил руку ему на плечо и сказал:
— Берите, Василий Андреевич, берите, мало ли что случится, лишним не будет.
И холщовый сверток как-то сам собой оказался в руках Лопатина.
Хлопнула дверь дома. Стремительно по ступеням слетела Маша. Чуть не сбивая с ног окружающих, она кинулась к Кудашеву и повисла у него на шее, обхватив ее руками.
— Да, да, любимый, я согласна! — заливаясь слезами, сбивчиво почти кричала девушка, — нет мне жизни в разлуке с тобой, куда угодно готова идти, лишь бы не разлучаться нам, Юрочка!
Бледный, как смерть, Кудашев обнял девушку и растерянно переводил взгляд с оберфюрера Рейса на Василия и обратно, не находя сил, сказать Маше горькую правду.
Но неожиданно ему в этом помогли.
— Ха-ха-ха. Печаль-то какая, гражданка Лопатина, не судьба вам сбежать из Советского Союза! Не возьмут вас фашисты с собой! — раздался позади них полный язвительности, едкий, громкий голос.
В шаге от них, в перепачканной дорогой брючной паре, ухмылялся генерал-майор КГБ Кожевников. Николай Иванович, заинтересовавшийся разговором врагов, специально подошел поближе и слышал каждое сказанное слово. И чем дольше он прислушивался, тем больше улучшалось настроение. Вот он шанс! Пусть остается крайним старик Дубровин, а он, генерал, оседлает ситуацию с помощью этих фашистских прихвостней. Лопатина с его дочерью — нацистской подстилкой и мента-предателя с бабой. Стремительно и профессионально родились в мозгу Кожевникова строчки будущего обвинительного заключения…
— … вступив в групповой сговор с целью предательства социалистического отечества… — измена Родине. Так-так-так… жаль только, что процесс будет закрытым! — зло тараторил Кожевников.
— Что тут у нас?! —генерал даже мысленно потер руки — Ага! Статья 64 УК РСФСР «Измена Родине» — есть! Статья 65 УК РСФСР «Шпионаж» — сто процентов. Ведь, наверняка, много этому Кудашеву выболтали! Статья 69 УК РСФСР «Вредительство» — скорее всего, тут еще покопать придется, но следователи на то и следователи! Статья 70 УК РСФСР «Антисоветская агитация и пропаганда» — ну а чем еще этот гад в Смоленске занимался при содействии гражданки Лопатиной?! Есть статья!
Что еще? На мгновение Кожевников задумался и тут же радостно выдохнул, припомнив автомат в руках мента и недавно услышанную от солдат историю, как Горохов помог нацистам справиться с одним из людей Дубровина.
— Ну и товарища Горохова вниманием не обделим. — продолжил он, обращаясь ни к кому и сразу ко всем. — Помог немцам? Отлично, это у нас, статья 72 УК РСФСР «Организационная деятельность, направленная к совершению особо опасных государственных преступлений, а равно участие в антисоветской организации». Покопаем… Припомним ему службу в ЗГВ, в Германии, и впаяем вступление в связь с неонацистским подпольем. Да что там, против этих четверых можно всю первую часть «Особо опасные государственные преступления» смело возбуждать. А если поискать еще местный приспешников, пособников и соучастников в Чернево и Смоленске…
Генерал почувствовал легкое головокружение. Душа ликовала! Вот и отольются, кошке мышкины слезки! И одной статьи из этого раздела Кодекса вполне достаточно для исключительной меры, да еще с отягчающими обстоятельствами, группой лиц, а уж по совокупности, то… Жаль повесить нельзя, как в свое время Власова с подельниками!
— Ну что, граждане, вот и все! — на лице генерала, еще недавно хмуром и встревоженном, сияла широкой улыбкой искренняя радость, — прощайтесь с вашими нацистскими дружками. Им восвояси пора, а нам…у нас с вами, тут свои дела!
Горохов, который сразу все понял, смертельно побледнел, шагнул вперед, правой рукой подвинув жену себе за спину, словно желая защитить Лену. Василий, далекий от юриспруденции, но сразу, крепким мужицким умом смекнувший, что добра ждать от генерала, не приходится, крутил головой по сторонам, прерывисто шепча: «Чо?! Чо такой-та?» Заплаканная Маша Лопатина, все еще прижимавшаяся к своему
