но взял ее за руку и сказал:
— Пошли! У нас с тобой уже нет времени!
Глава 21. Быстрее и подальше
К зданию общежития они добрались уже в полной темноте, наверное, за час до полуночи. Добраться добрались, но силы свои Кудашев явно переоценил. В груди что-то клокотало, будто жило своей, непонятной и явно нездоровой жизнью. Следовало опуститься на землю, отключиться минут на десять и втянуть в себя сил из окружающего мира и из глубин, но вот только не сейчас, не при девушке. Каждый шаг, давался труднее предыдущего и уже на подходах к студенческой многоэтажке, обершарфюрер скорее висел на Маше, которая всхлипывая, поддерживала его, обхватив за торс и шепча что-то про врачей и больницу. Юрий в ответ, сдерживая стоны и хрипы, отрицательно мотал головой и повторял все время:
— Нет, любимая, не нужно врачей и в больницу не нужно. Нельзя мне в больницу…
Неожиданно чьи-то стильные руки подхватили его, Кудашев почувствовал запах дешевого табака, Маша сбиваясь что-то говорила, путаясь и сбиваясь, а потом расплакалась. Он узнал голос Олега из общежития.
— Да что такое, вы же все в крови! Оба! Я покурить на крыльцо вышел, опять со своей поругался, а тут вижу, вы со стороны промзоны идете, сразу понял, что-то не так!
Они усадили Кудашева на крыльцо, оперев на перила и будущий военный врач, стал в тусклом свете горевшей над крыльцом лампы его осматривать. Руки Олега были мягкие, но сильные, настоящие умелые руки, настоящего врача. Маша встав на колени рядом, гладила Юрия по волосам, слипшимся от крови и, сбиваясь с всхлипываний на плач, торопливо рассказывала:
— Мы шли через промзону, а напротив второго цеха, нас поджидали эти гады, Гоша—уголовник со своими…
— А что ж вы напрямую—то не пошли? — спросил Олег, не прекращая осмотра.
— Да вчера там тоже их встретили. Опять он в драку лез. Вот думали сегодня без их противных рож обойтись… а, видишь, так получилось…
— Ладно, вроде ничего серьезного. Но рентген нужен, ногой тебя саданули в бок? Ну я так и понял. Да и скулу шить нужно, располосовали знатно. Отсюда и крови столько. Ну да ничего, такие шрамы мужика только украшают! Сейчас от вахтера Скорую вызову и милицию. Совсем гопота распоясалась! Тут и моя вина, я же командир нашей студенческой дружины, знаю, где эта мразь обитает. У дома Люськи-минетчицы, в Королевке. Вместе с милиционерами поеду.
Кудашев сильно схватила Олега за плечо и придвинувшись к нему твердо и четко произнес:
— Нет, не нужно вызывать милицию. И врачей не нужно, без рентгена обойдусь. А швы ты мне и сам наложишь. Наверняка не хуже, чем у больничных эскулапов получится.
Олег с Машей переглянулись, не зная, что делать. У обоих при его словах, вдруг ушла бесследно уверенность в том, что обязательно нужно звонить в скорую и милицию, обычная у каждого советского человека в таких случаях. Осталась странная растерянность и недоумение. На Кудашева, уже, как всегда после такого, нахлынула слабость, казалось вот закрой только глаза и провалится он в беспамятство. Но только не сейчас! Поддерживаемый с одной стороны девушкой, с другой Олегом, Юрий поднялся, по ступеням, и они вошли в полутемное фойе здания. Но пройти незамеченными, им не удалось. Хлопнула дверь комнаты вахтера, с наброшенным на плечах пиджаком и одетыми на босу ногу тапочками, но в галифе показался подслеповато щурящийся Иван Никитич.
— Вот ведь нажрался, ирод, на ногах не держишься! А еще, поди комсомолец! — начал он, сварливо воспитывать молодежь, но увидев перемазанное в крови лицо Кудашева и платье Маши, осекся и закричал — А ну стоять! Это что такое! Стойте тут, сейчас я милицию вызову!
— Ну вот, этот старый пердун, точно сейчас шум поднимет! Мало не покажется! — обреченно прошептал будущий хирург.
Обершарфюрер остановился, подтолкнул девушку к Олегу, чуть не потеряв при этом равновесия и сказал:
— Иди-ка ты, братец, Машу отведи в комнату. Ей на сегодня нервов хватит, а вахтера вашего, я на себя беру, да не сомневайся, не будет никакого шума, я тоже скоро приду, готовь, что там нужно, чтобы меня подштопать.
Девушка хотела было ему возразить, но Кудашев только решительно мотнул головой:
— Ступай, милая, я скоро…
Вахтер тем временем продолжал что-то высказывать им, заводя сам себя, мол расплодились тут хулиганы, управы на них нет, вот то ли дело раньше… Юрий шагнул к нему и протянул руку сказав просто и коротко:
— Здравствуйте!
Жабин, ожидавший оправданий, просьб и столь приятных ему унижений этих «бездельников и шалопаев», недоуменно приоткрыл рот и машинально пожал протянутую руку. Этот незнакомый парень еще вчера ему жуть как не понравился. В годы молодости, называлось это «классово-пролетарское чутье», вот это самое чутье, не убитое годами и портвейном с водкой, и кричало в полный голос. Но потом неожиданно, неугомонный внутренний голос утих, а что, нормальный парень, свой в доску. С таким и выпить можно! Вдруг Ивана Никитича совершенно перестало тревожить, что на парне донельзя замызганная, рваная и перемазанная кровью рубаха, а бледное лицо и волосы тоже в крови. Ну подрался, ну подумаешь…эх, молодость, молодость!
— Ну пошли, что ли ко мне, — вахтер широким жестом указал на приоткрытую дверь своей комнаты, — пропустим по маленькой за знакомство!
Кудашев, чуть помедлив, еще раз оглянулся в сторону лестницы, по которой ушли Олег с Машей, а потом вошел к вахтеру в гостеприимно распахнутую дверь.
Комната была небольшая и неряшливая, разделенная темной занавеской на две части. За пологом виднелась помятая, но застеленная темно-синим, шерстяным одеялом, в ногах кровать — топчан. Он сел на стоящий у стола колченогий табурет, а вошедший за ним Жабин, по-хозяйски устроился в старом кресле. Но вахтер тут же вскочил и достал из висевшего на стене шкафчика, початую бутылку «беленькой» и кулек из газеты, из которого выглядывали подвядшие перья зеленого лука. С не сходящей с лица туповатой улыбкой, налил себе половину стоявшего на столе граненого стакана, вновь заглянул в шкафчик, повозился в его глубине и достал еще один стакан-близнец. Он зачем-то подул в него, вытряхнул из него мумифицированную большую муху и какие-то крошки и тоже наполнил наполовину.
— Ну, давай, за знакомство! Подружка твоя говорила, Юрием зовут, не Алексеевич случайно? — он приподнял стакан.
Кудашев переборов брезгливость взял свой стакан и ответил: — Нет, Николаевич я…-
Иван Никитич, с глухим дребезгом чокнулся стаканом с гостем и махом опрокинул его в горло, показывая, что вполне соответствует своему виду давнего любителя спиртного. Он на выдохе крякнул и взяв перо лука, макнув его в стоявшую рядом солонку, отправил в рот. Обершарфюрер у которого от слабости кружилась голова, тоже отпил. Водка была теплая и донельзя противная. Закусывать не стал.
— Ты стало быть, военный? Доброе дело, уважаю! Я сам всю жизнь прослужил, хотя не в войсках, а бери выше, — старик воздел вверх палец, — в Органах! В НКВД!
Произнеся НКВД, он сделал паузу и прикрыл глаза, как музыкант наслаждающейся особо удавшимся аккордом.
— Да, вижу по наградам вашим, — ответил Кудашев, кивнув на висевший на спинке креста старый пиджак с наградными планками.
— А служил где? Лопатина обмолвилась, что летчик и где-то за границей и что ранен был. Не в Германии? — заинтересованно поинтересовался вахтер. Глаза его блестели, а язык начал заметно заплетаться.
— Ну, да, в Германии, — решил подыграть Юрий, места все же знакомые, авось сориентируюсь, что ответить, если что буду давить на секретность и присягу. Должен же старик понимать, что это такое!
— Да… был я там под конец войны и до 1946 года. Есть что вспомнить, — Жабин гаденько захихикал и вновь налил себе водки, и тут только увидел, что стакан Кудашева не пуст, — а ты что ж не пьешь, эх ты, малахольный, а еще летчик!
Он тем не менее плеснул немного и его стакан. — Ну а теперь давай за нашу Советскую армию! — тост, скорее всего бывший у вахтера дежурным и одним из самых любимых.
Пить за Советскую армию, у Юрия не было ну совершенно никакого желания, он нервно поерзал, но вышел из положения, ответив:
— Да! За нашу армию! — и опять, чуть пригубив, поставил стакан, в то время, как его собеседник вновь справился с водкой одним большим глотком.
— Да, есть что вспомнить, — вновь сказал Жабин, — говорят сейчас фрицы, совсем там осмелели. Союзники, еби иху мать! А я всегда говорил, нужно это семя звериное было извести под корень! Их мужиков сгноить в лагерях, в шахтах и на лесоповале, а тем, кто помоложе, отрезать к ебеням яйцы, что бы не плодились. Эх, упустили время, гуманисты хуевы… союзники теперь понимаешь, по Варшавскому Договору! Да ежели война опять, эти союзники блядские что, воевать будут? Да они сдаваться побегут американцам наперегонки, со всякими чехами-венграми, тоже, теми еще гандонами!
Старик явно заводил себя сам этой речью. Видно было, что тема ему близкая, а выпитая водка явно подогревала страсти. Кудашев решил не вступать в разговор, а просто послушать, о чем будет говорить бывалый чекист. Тот уже как соловей, слушал только себя. Он вытряс в стакан остатки водки, уже не обращая внимания, пьет ли его гость, выпил сам, не прекращая своего монолога. Как и все алкоголики, опьянел он быстро.
— Вам, молодым не понять! Какой был подъем, как мы дали немцам просраться! Я в начале 1945 при особом отделе Первого Белорусского был, лейтенантом, а до этого… До этого в Печорлаге в оперотделе, но сам попросился на фронт. Ведь она Германия, одно большое сборище бандитов! Чего их жалеть было?! На фронт через их Восточную Пруссию ехал, сердце радовалось, как города гансовские, да мертвяки вдоль дороги валялись. Пробил тогда час мести! Пробил!
— А что же вы, Иван Никитич, только в 1945 на фронт попросились, по годам-то вам уже лет тридцать было. Что же не в сорок первом, когда немец у Москвы стоял? — не выдержал Кудашев, хотя и давал себе слово просто молча слушать, — про месть говорите, у вас, наверное, в семье многие погибли?
Ветеран замолчал, пьяно ухмыляясь он пытался сфокусировать взгляд на лице собутыльника.
— Ишь ты куда загнул?! В сорок первом, говоришь, на фронт… Ежели бы все тогда на фронт ушли, кто бы внутреннюю заразу искоренял? Кто бы врагов советского народа и товарища Сталина за крепким забором держал и трудом исправлял? Вот то-то же! Молодой ты, не смышленый ище, хоть и военный, да вы все, летчики не от мира сего... а скажу я тебе, Юра, внутренний враг, он опаснее всяких немцев, потому что в спину бьет и вредительствует! Своим, советским притворяется, а в сердце — какой-то троцкист или белогвардеец. Если бы не я, и не такие как я, мно-о-о-ого кто бы немцу помогал, против Советской власти воевать. Про Власова слышал? Вот таких, как он, гнид немало нашлось, если мы бы их вовремя, загодя к стенке не ставили, да по лагерям не рассовали! А про месть? Так я за весь советский народ мстил! Мать моя в Саратове жила, под немца не попала. Братья, один на складах там, в Саратове служил, а второй, как и я в НКВД, конвоиром в Колымских лагерях. Матери помогали чем могли…
Обершарфюрер кивнул, как мог убедительно, ясно мол, попробовал улыбнуться, но не смог.
— Я о чем рассказывал-то? Как в Германии оказался, от всей души немцам дал просраться! Они суки драные, богато жили.
