А вот теперь Георгий разобрал: «ухоженность» и «красота» погоста – разные сути. Забытых могил быть не должно. Но и праздно фланировать среди пристанищ усопших не лучшее занятие. Это всё равно, что ходить туда-сюда под окнами жилых домов и заглядывать в чужую жизнь. Ведь на кладбище тоже жизнь, хоть и смерть. И все мы здесь раньше или позже окажемся. И вряд ли нам понравится, если каждый всякий будет в неё глаза пялить. Нет, ходить-то там можно, конечно. Но знать и всегда помнить, что все живые тут – в гостях. А в гостях приличные люди себя развязано не ведут и хозяев чтят и не надоедают.
Потому как здесь – ни постояльцы, ни случайные незваные гости, ни дальние родственники, вдруг свалившиеся из своих далей. Здесь бытуют – Свои, здесь – они хозяева в своей замогильной покойной жизни. И если внешний мир – природный ли, человеческий ли – гадит осенней листвой и круглогодичным трёпом всего птичье-звериного, приносит сюда разную свою тяжесть, чтобы походив, поглазев, постояв, шевеля про себя губами – то ли молитвы, то ли обиды, сбрасывая с себя на них – местных, свои недодумки и передумки, а те в свой черёд – их принимают и не разбрасывают по чужим ушам, – то и убирать за собой обёртки от принесённого, плюс выделения от естественного круговорота окружающей среды, должны те самые пришлые – пока ещё живые.
Нет ничего хуже забытого и заброшенного кладбища. Вроде бы и есть кому навестить, пооткровенничать со своими, когда-то теплом любимыми близкими, расшептаться тайнами, непроизносимыми обычно вслух, дабы заострить память, настроить сердечность, облегчить душу. Но нет! Нет никого. Может теперь ходят в другие места – поближе, поухоженней. А возможно, что уже и сами переселились в другую – схожую обитель, а следующие поколения про тутошних –позабытых, ничего и не знает, – не предали им по наследству их отцы и матери ни рассказов, ни заветов о своих: позабыли, не удосужились, не обременили молодых обязанностью – если уж не чтить, то хотя бы помнить о предках. Вот и зарос, задряхлел, обветшал вслед за этим беспамятством не только последний приют, но и весь путь, что был до – ныне и пока ещё живущих.
Они, живые, идут куда-то зачем-то, видят разное впереди, что-то высматривают, может быть даже свой собственный конец в большей или меньшей степени явственности. А начало?! Бывает ли дорога без начала?! Дорога может тянуться без конца – это так: продолжаясь в наших делах и свершеньях, в наших завещаниях нашим потомкам, если, конечно же, всё это – имеется, если наш путь – примут, продолжат или, хотя бы, не забудут.
Но без «начала» – никакого пути быть не может! И чем дальше оно от нас нынешних, чем больше и лучше мы знаем своих – их начала, остановки, пределы, тем сами мы – цельнее, богаче, сильнее, тем наш путь длиннее. Потому как Начало начал, если, конечно, мы его знаем, помним и чтим, стартовало задолго до начала нашего – личного. Двигаясь вперёд, нужно непременно разбирать все завалы прошлого, разгребать и очищать уже пройденный Своими путь до нас. Потому что – это и наш путь, даже если на первый взгляд он покажется совсем иным.
Однако кладбище не должно быть «ухоженным» до паркового порядка. Парк – это место для развлечений и отдыха телесного. Где для мозгового релакса, к примеру, «забег в мешках». Погост же – для пока ещё живого – место для успокоения и уравновешивания души. Последние пристанища должны быть добротным, очищенными от цивилизационной суеты, людского равнодушия и беспамятства. И это – безусловно. Но и без универсальностей прогресса – пластиковых газонов и истуканов с «амвонами» – они давят и не дают дышать никому. Ведь память, как и разруха – в головах живущих... А вот за общей оградой каменной или чугунной – пускай бушует жизнь!
Незнакомое кладбище, как незнакомый город: оказавшись на нём, на всё кругом – смотришь с интересом и ожиданием какого-то открытия, чего-то того, что вдруг окажется, так или иначе, познанным ранее – определяемым так, то ли по надписи, то ли по разворачивающемуся пейзажу. Двигаясь в заданном самим себе направлении, всегда ждёшь и допускаешь возможность встретить знакомые лица; а находясь в окружении не родного языка – близкую, хотя бы по созвучию, речь.
Путаясь по кладбищенским цивильным дорожкам и топанинам, упираясь в оградки, совершая то пологие, то резкие завороты, взор – волей или не волей пробегая по надгробиям – по печально-забытым и по ярко-ухоженным, цепляя обрывки нанесённых на них имён, дат и эпитафий, определяя в подсознании их схожесть друг с другом, давая уму пищу и всякие негласные команды, проводит параллели между всем увиденным и находит что-то общее, сродное между всеми – здесь и сейчас находящимися. А случается и так, что всё вокруг так закружит, так одурманит сознание, что в какой-то миг – живой забывает зачем он здесь, куда идёт, что ищет: то ли то, что не терял, то ли то, о чём и не знал, да и вовсе не догадывался.
Но есть главное отличие города мёртвых от города живых. Все тутошние – погостные – проходы и проезды не имеют невозвратных тупиков: местным чужды бессмысленны метания выбора – как быть и куда идти, потому что – они не обременены поисками выхода из лабиринта. А сему им – ни выборы, ни тупики – вовсе и не нужны, этого всего нет у них, как нет бинома Ньютона в алфавите. И не то, чтоб мёртвые были счастливее живых, совсем нет! Просто счастье у них другое. То есть в другом. Их благоденствие состоит в том, чтобы их близкие – живые – нашли своё место и гармонию при собственной жизни, в мире Живых. В этом их нега и удовлетворение.
Только вот по ночам – в этом городе мёртвых света в окнах не найдёшь. Хотя… В городе живых за внешней – показной пеленой света, как за софитами нередко случается, что прячется там кромешный мрак и неразбериха.
Тут в памяти Георгия всплыли прочитанные когда-то строки:
Заглянув в окно моё –
Не увидишь свет.
Лишь тогда поймёшь:
Меня – больше нет.
Сойдя с основной дорожки, протискиваясь между оградами захоронений, где-то цепляясь, где-то опираясь на них, Георгий поминутно останавливался, озирался, щурясь присматривался, ища свою, делая порою не один круг, неосознанно проходя по одному и тому же месту несколько раз, петлял к цели своего визита сюда. И предложи кто Георгию проделать такой же в точности обратный путь, как бы распутывая свои же петли, наматывая в обратку на клубок всё раскрученное, распущенное с него вот только что, –то он ни за чтоб и не сдюжил одолеть такую задачку – не повторил бы и двух поворотов, оставленных им за спиной. Как калейдоскопная труба: сколько её не крути – хоть туда, хоть обратно, повторить сложившееся однажды – дважды не получится.
Георгий, пройдя старым умиротворяющим парком, уже подходил к искомому месту, когда шагах в десяти до цели своего визита увидел двух вполне привлекательных, хотя уже не совсем молодых женщин. Слева и справа от них стояли, также немного склонив головы, двое молодых людей, один из которых был совсем ещё юн.
В голове Георгия забило так, что ему показалось, что она увеличилась в размерах. К его вмиг пересохшему горлу подкатил и застрял ком, не давая ни глотать, ни дышать. Глаза затянуло влажной плёнкой, которая, как сгущающийся туман, как окружающий бус, пройдя точку росы, готова была вот-вот превратиться в слёзы. «Два Андрея!» – машинально открыв рот, сказал Георгий и сам не понял, вслух он это произнёс или про себя.
Оба парня были копией Андрея – брата Георгия. С той лишь разницей, что один был возрастом того Андрея, который ещё только поступил в мореходку, а другой – тот, что постарше, копия того, которого встречал и провожал Георгий на вокзале в Москве, когда брат ездил на похороны бабушки, только чуток помоложе. Было лишь одно отличие: оба парня были много выше, стоявших рядом с ними женщин, а значит, они были выше и их отца – Андрея-старшего.
Будучи похожими друг на друга, они также были похожи на женщин, стоявших ближе к каждому из них. Значит, это были их мамы… Значит это они… – Оксана и Елена. «Ну слава богу! Всё в порядке! – выдохнул Георгий, как раскрепостился. – Значит он не один».
Георгий Александрович стоял, не шевелясь, с молчаливым восторгом глядя на этих ребят. «А рост-то, рост!.. Ну, парни!.. – восторгался про себя Георгий. – Ну, точно – один в бабушку, а другой в маму. Его сыны! Андреевы! Точно!» – без тени сомненья, со слезой умиления уже в полный голос сказал Георгий Александрович, почему-то вдруг перестав смущаться и опасаться быть обнаруженным. Если когда-то и были у Андрея нестыковки в расчётах по месяцам и дням в беременности своих жён, то теперь все сомнения обернулись однозначным утверждением: «Жизнь-то – продолжается!»
[justify] Георгий Александрович, еле заметно улыбнулся, с теплотой вспомнив, как обо всём этом они когда-то давно спорили с Андреем. Вернее сказать, говорил и развивал эти свои сентенции Георгий. Андрей же – перечил и возмущался, но лишь мимикой, взмахами рук, да шумным дыханием с резкими выдохами. Но всё его буйство и сопротивление довольно быстро сошло тогда на нет: то ли от чрезмерного напора Георгия, то ли от отсутствия у Андрея складных и весомых аргументов против. «Интересно, – подумал Георгий Александрович, единожды качнув головой и прищурив один глаз, – чем бы теперь Андрей смог бы возразить. Сыны-то его – вот здесь. Значит и ты – не отшельник. И ребята твои – не из помойного ведра. Значит и ты сам – много лучше, чем говорил
