Состоявшийся с Оксаной разговор расставил все знаки и точки и над «Й», и над «Ё».
Уже тогда, почти одиннадцать лет назад, Андрей не раз подумывал о разводе. Да и потом, когда появился сын, время от времени возникали в его голове разводные мысли. Но чем больше становился их с Оксаной семейный стаж, тем почему-то меньше и меньше пугали Андрея связанные с разводом события. «А Андрюшка? Андрюшка… Андрей уже подрос... – Объяснял сам себе и сам себя урезонивал Андрей, успокаивая самого же себя. – Я так же буду приходить с морей. Я буду с ним встречаться, ходить на карусели, в зоопарк... Будем с ним дружить...». Но – ТО, что теперь он узнал от Оксаны, само определило – без сомнений и раздумий Андрея – развод неизбежен.
Она рассказала Андрею, что уже много лет живёт… с другим мужчиной, которого Андрюшка, между прочим, почти сразу стал называть папой. Мало того, оказалось, что они – Андрей и Оксана – уже давным-давно – по документам – разведены, как она объяснила «так тогда было надо».
Не хватило этого?! Ещё: в метрике Андрюшки в графе «отец» стоял прочерк, а фамилия значилась не «Игнатов», а «Осадчук» – девичья фамилия Оксаны. Кроме того, Оксана с тем, с кем она давным-давно встречалась, расписалась в городском ЗАГСе уже как шесть лет тому назад…
Андрей вспомнил, как много лет назад, в один из своих приходов, когда Андрюшка уже стал бойко разговаривать, много чего повторяя за взрослыми, не всегда понимая то, что воспроизводит, у него состоялся вот такой диалог с сыном:
– Что мне подарить папе? – вдруг спросил маленький Андрюшка, задумчиво и доверчиво глядя прямо в глаза Андрея.
– Ну уж и не знаю… – почему-то обидевшись такому вопросу, обращённому к нему, промямлил Андрей и отвернулся.
Глаза Андрея сами собой налились слезами. Но предотвратив прорыв плотины, уже через секунду он вновь посмотрел на сына. Антошка продолжал с ожиданием совета смотреть в глаза позабытого отца. Андрей со всей теплотой, любовью и заботой, которую готов был бы отдать без остатка и безвозмездно этому мальчонке, произнёс:
– Ты подойди к нему и скажи: «Папа, я тебя люблю!»
В Антошкиных глазках появилось недоумение и непонимание: то ли от чрезмерной простоты поздравления, то ли показавшейся ему незначительности подарка. И Андрей решил развеять сомнения сына и утвердить в нём уверенность правильности такого выбора: такой подарок будет самым лучшим, самым желанным. Просто-напросто Андрей абсолютно точно знал, что для него это стало бы лучшим подарком всей его жизни:
– Ты обними его крепко-крепко, прижмись к нему сильно-пресильно, поцелуй и, глядя папе прямо в глаза, скажи – честно, бесхитростно, без просьб, не в обмен, а просто: «Папа, я тебя очень люблю! Очень-очень!» Понял?
Они смотрели друг на друга глаза в глаза. И в глазах сына – Андрей увидел, как недоверие сменилось на благодарность – детскую непосредственную и неосознанную:
– Понял! – ответил малыш, искренне улыбнулся и опустил глаза.
Все эти «манипуляции» с разводами, женитьбами, изменении фамилии сына и прочерками в графе «отец», стали возможными – явно не без административного содействия и морального давления (или попустительства) тёщи – Ольги Валентиновны.
Но все эти открытия, даже перемена фамилии сына, практически не тронули чувств Андрея – до такой степени за последние годы была вымотана, а в итоге и выхолощена вся его душа, выпотрошена и выскоблена (кем? не им ли самим? хоть бы и ради других). И вот теперь без жалости выброшенная, как ему казалось, его самыми близкими людьми – его семьёй… Кому нужны эти высохшие потроха его души?!
Его Семьи, как одного целого, как единого организма – он плюс Елена плюс Андрюшка – триединой! – так он всегда представлял себе и так рассказывал всем… Более… не существует! Теперь оказалось – не почудилось, встало в полный рост осознание того, что он и «его» семья – абсолютно рόзные. И если уж они с ним и не антиподы, то субстанции совершенно разного порядка, волей случая и на миг пересекшиеся на просторах мироздания.
Андрей переписал квартиру на сына, и, собрав свои личные пожитки в одну свою походную сумку, откочевал.
Своего дома, который, как считал Андрей, он сумел построить – у него не стало.
С Оксаной – он больше никогда не встречался.
V. «Свои».
Последний раз Андрей виделся с Георгием, когда возвращался с похорон их бабушки Аси Никитичны. Георгий из-за своей работы на похоронах быть не смог.
За неделю до этого, когда Георгий, встретив Андрея на Рижском, провожая его на Казанском вокзале в Москве в Самару, сказал ему: «Ну, ты там за нас обоих… простись с бабулей. У меня никак не получается... Мама моя уже там. Я был у бабушки на её девяностолетии… – четыре года назад. Ты тогда в рейсе был. Так что она останется у меня… в памяти живой… – хоть и в коляске... А тебе… Тебе теперь… обязательно нужно… быть… там… Ведь бабуля была тебе… – как мама… То есть почти… Вернее… – заместо матери...»
Андрей сорвался из города Л. одного из новых Прибалтийских государств, в тот же день, как ему позвонил его приёмный отец. Никаких раздумий – ехать или нет – у Андрея не было. Ехать! Обязательно ехать к бабушке!
По сути, бабушка – Ася Никитична – была Андрею настоящей мамой: обстирывала, кормила, одевала, воспитывала, готовила вместе с ним домашние школьные задания… Когда Андрей был совсем маленький, она купала его в ванной, укладывала спать в большой комнате на стареньком диване под настенными часами с басовым боем, подаренными деду Мите на заводе в честь его пятидесятилетия.
Те часы напоминали о себе каждые пятнадцать минут, щёлканьем шестерёнок на вздохе и одним густым продолжительным выдохом. Каждый час – вздох был дольше и глубже, а прерывистый выдох гуще, где каждая запинка соответствовала каждой цифре циферблата, на которую в тот момент наезжала стрелка часовая. Андрей, когда стал постарше, время от времени старался повторять те почасовые вдохи и выдохи. Это было забавно, особенно тогда, когда получалось немного похоже. Может быть, и поэтому его любовь к музыке, умение играть на гитаре и дальнейшее увлечённость – поэзией гармонично и неотделимо вошли в него.
Андрей практически постоянно жил у бабушки и деда Мити. Периодически его родная мать забирала его к себе. Именно так – Андрюшка время от времени жил у своей родной матери.
Андрей видел мать родную – почти всегда под глубоким шефе (ну, уж если и не «всегда», то часто, очень часто), с чужими, такими же как и она – никчёмными, опустившимися, выдавленными: из их семей водкой, а из самих себя – работящих да добрых по сути – своею же собственной ленью и слабостью духа. Их жизни – растасканные по непотребностям, потерявшие свои души, обернулись зияющими дырами – в которых нет ничего хоть для чего-нибудь пригодного; которые теперь ни залатать, ни зашить. Они прятались за обветшалыми лохмотьями ладных когда-то судеб – своими и чужими, такими же останками бывших людей, как и они сами. Они злились без разбора на весь белый свет: по началу медленно сходили, а теперь уж летели кубарем с лестницы человечьей жизни вниз – всё дальше и глубже, и так до самого ада… Где их всех однажды – чуть раньше или немного позднее, но неизбежно – приберёт к себе смерть… Если они – не смогут одуматься. Андреева мама – кровная – не смогла: ступени закончились в самом низу, когда Андрей был в одном из своих полугодовых рейсов…
То, что бабушка, невзирая на свой преклонный возраст, на свои давно болящие и плохо её слушающиеся ноги, которые с трудом передвигала, стала Андрею просто-таки настоящей Мамой – ни у кого из родных, ни у соседей, ни у знакомых не вызывало ни малейшего удивления. Воспитав двух дочерей и двух сыновей, один из которых даже стал главным конструктором одного из важнейших конструкторских бюро страны, принявшая действенное участие в воспитании восьмерых внуков, успевшая обнять и расцеловать многих правнуков, она, став Андрею второй мамой, не приносила себя в жертву. Нет! Она просто так жила. Она – так была воспитана: и с детства, и жизнью. Она так была устроена.
Вся бабушкина жизнь была посвящена детям. Ещё с тех времён, когда она – шестнадцатилетняя девчонка, приписав себе ещё два года, несколько лет проработала старшим пионервожатым и воспитателем в одном из детских домов в Крыму, поехав туда – по зову сердца. Лишь только ещё одна её дочь – Оля, умершая ещё в младенчестве от неизлечимой тогда болезни, не смогла в полной мере ощутить на себе всю мамину доброту и заботу. Хотя.... Старшая внучка Аси Никитичной с рождения и до семи лет прожившая с ней, была дочерью – её старшей дочери, которую тоже звали Асей – Асей Дмитриевной. Звали ту старшую внучку Олей – Ольгой Александровной, которая была родной – старшей сестрой Георгия.
…Андрей много раз пытался – хотя бы не вслух, а лишь про себя – назвать Асю Никитичну «матушкой». Или – «мамой». Но на большее чем на «бабуля» – так и не сподобился. Да и как иначе? – его родная мать проживала всего-то в трёх уличных поворотах от дома бабушки, да ещё в дюжине лестничных пролётов от квартиры Аси Никитичны – где и жил Андрюшка.
Андрюшкина мать родила его, когда ей не исполнилось и двадцати лет – от молдавского музыканта-трубача, который был в два раза старше её, имел другую семью – жену и трёх дочек, но обещал развестись и жениться, но так и не развёлся и не женился. Она четыре года ждала и надеялась. Но всё оказалось тщетным.
[justify] Работая в те годы проводницей в поезде Кишинёв-Самара ей часто, если не сказать постоянно, приходилось уезжать и оставлять Андрюшу на несколько дней с кем попало – то с соседкой по коммуналке, то
