– Вы, молодой человек, – отвечала она, поддерживая лексический ряд и стиль позапрошлого века, предложенный Андреем, – сперва испейте, как говориться, с наше!
Тут она кивала глазами за спину, словно кого-то, скорее всего тестя, обязывала незамедлительно солидаризоваться с ней в их общую поколенческую силу, а тот должен непременно поддержать её. И продолжала с тем же пожилым задором:
– Обретите и потеряйте всё! И останьтесь при этом в силах, чтобы подняться вновь. А уж тогда, я уверена, сподобитесь разобраться в нюансах жизни. Не уподобившись нижнему сословию, вы, милостивый государь, с полной уверенностью и запросто сможете присоединиться ко всем моим опасениям и добрым пожеланиям в адрес молодых особ. И вообще! Прекратите называть меня «мамаша».
– Вы, мамаша… Пардон, мадам! Сударыня! – чуть слышно отвечал Андрей, уставая от подобных, сто раз слышанных, аргументов, обращаемых к нему, но, как он был точно уверен, произносимых не по адресу, – всё это наставляете, глядя на меня А надо б – на Вашу дочь. Вот случись сие так, то в таком случае я незамедлительно соглашусь с каждым Вашим назиданием. И – безусловно, безукоризненно поддержу Вас.
Андрей, менял перекрестье ног и скрещенье рук, а выдержав паузу для тёщиного умоварения, продолжал:
– Я ж, мамаша… Чёрт возьми!.. Да что ж такое!.. Пардон! Сударыня! Я, сударыня, со всём тем, о чём вы мне тут толкуете, уж и сам могу обратиться к кому угодно! Да-с! Да, хоть к Вам самим. Тому как я – уж давно всё это прошёл: и в своих карманах не находил, и на своей собственной шкуре поиспытал. И смею Вас заверить, всё то – со мною свершалось не единожды. А посему смотрю на Вас – «оборачиваясь с кивком».
Всё это Андрей произносил ироническим тоном и немного властно, тоном обличённого соответствующими полномочиями старца – молодого на вид, но умудрённого не по своим годам пройденным да пережитым, с тем же пламенным задором, что и тёща – от части ёрнически подражая ей, но, подспудно, искренне, как наболевшее.
Андрей закончил. Замолчал и сник. Руки его разомкнулись и повисли. Ноги его раскрестились, до упора разведя коленный сустав в обратную сторону. Продолжать и далее пикироваться в таком же роде – со всякими ужимками, не к месту блистая остроумием, приправленным высокопарностью и многозначительными, однако ничего не стоящими ухмылками и прищурами, суть которых возможно распознать, но лишь между строк и только пытливому уму; а принять на веру – подойдёт лишь доверчивому отроку, которому всё что не скажет вменённый ему наставник, то и новь, и откровения, который готов принимать всё на воде нарисованное – за явь и твердь, а явственное на глаз и тактильное – за сказку.
Видать всё это так отчётливо проявилось на лице Андрея, или какие-то флюиды источились из него и их уловила тёща, так как она, опустив голову, ни единым словом, ни мимолётной видимой эмоцией, никак не отреагировала на его слова. Да и воздух вокруг уже затрепетал, наполнившись запахами скорого горячего домашнего ужина в кругу совсем не близких, людей, с которыми вынуждено приходится делить и кров, и трапезы, время трапез. Хотя, для голодного одинокого путника – весь этот антураж значится лишь на заднем плане. Потому как путник – безмерно голоден до коликов в желудке и жажден до царапок в горле, и возмущения мозга, накормленного вдоволь лишь воздухом проглоченным. К тому же, видать, и скорый ужин своими запахами, как покровом, принакрыл их – Андрея и тёщу и примерил, как будто бы. Но это был не мир на века. Тёща с таким исходом никогда бы не согласилась. Да и Андрей, подспудно – по молодости, желал разобраться во всём до конца, и был готов к схватке с тёщей в любое время, в любом месте. Поэтому возникшая тишина, стала всего лишь настороженным перемирием – мечи на орала никто перековывать не желал. Перемирием – ни первым, ни последним, а лишь очередным.
Такие или подобные диалоги Андрей с Ольгой Валерьевной вели постоянно и с одним и тем же результатом: каждый оставался при своих вистах и взятках.
Неумолимо приближался день отхода судна в третий полугодовой рейс. Только накануне Андрей разобрал походную сумку со своими вещами, которые он принёс с парохода. И практически все их сложил обратно: даже те, что требовали стирки, он решил взять с собой и постирать в судовой стиралке. Ему до слёз, до перехвата дыхания в зобу не хотелось уезжать.
В какой-то момент Андрей даже подумал, что вот сейчас он позвонит капитану домой, а если его не застанет, то тут же примчится в порт и откажется выходить в море – пусть ищет ему замену, потому как Андрей хочет быть со своим сыном. И, наверное… Да нет – наверняка! – кэп понял бы его, и решил бы задачу – с подменой Андрея на этот рейс. Но этот сиюминутный навал бессознания сам же Андрей и скинул с себя: «Нам необходимо своё жильё. Мы должны у себя счаститься, а не у тёщи в зубах вязнуть и её терпеть!.. И не причаливаться то там, то сям, мыкаясь по съёмным углам…»
Завершив третий полугодовой рейс, траулер пришёл в порт города Л. и встал на плановый пятимесячный ремонт. Андрей с Оксаной и их сыном продолжали жить у тёщи. Хотя теперь та снизошла и выделила им самую большую комнату в её квартире. Ещё, будучи в рейсе, Андрей получил телеграмму от Оксаны о том, что Ольга Валентиновна сделала им грандиозный подарок: используя свои связи, так намекалось в послании, она ухитрилась продвинуть их вперёд в очереди на кооператив. И теперь они должны получить ордер не через четыре-пять лет, а максимум уже до конца этого года. И действительно, через три месяца после возвращения из своего третьего полугодового рейса, Андрей получил почтовую карточку из отдела кадров своей базы, в которой указывалось: где и когда он может получить ордер на квартиру и ключи.
В те времена всё жильё строилось и передавалось нанимателям и собственникам с полной внутренней отделкой всех квартирных и общедомовых помещений. Конечно, многие сразу же начинали всё переделывать, так как качество жилья «от строителей» оставляло желать лучшего. И это ставило новосёлов перед выбором: хочешь, дескать, живи так, оно – есть, сейчас и без дополнительных трат, а не хочешь, то исправляй, заменяй внутренности квартиры, но уже за свой счёт. Денег на переделки в семье Андрея не было. Занимать на них у тёщи – ни за что. Тем более что, подсуетившись с укорачиванием «для них» очереди на жильё, она и так всем и каждому станет выказывать себя хозяйкой их квартире. «Ну а ежели ещё и тёщин заём, то мы – её вовек не уймём!» – решил Андрей, особо не опечалившись.
Получив ордер и ключи, перевезя от тёщи детскую кроватку Андрюшки, купив по различным столбовым и газетным объявлениям минимально необходимую бэушную мебель, семья Андрея вселилась в СВОЮ квартиру. Новосельного застолья, как такового, не было. Всё свелось к скромному чаепитию с тортиком. И всё по той же причине – отсутствие денег: всё заработанное Андреем за три полугодовых рейса ушло на первый взнос за квартиру, покупку кое-какой мебели и переезд от тёщи к себе. Да, и ещё пришлось приобретать всякую недостающую бытовую утварь: полочки для ванной комнаты, крючки, новый замок для входной двери и тэдэ, и тэпэ.
Часть посуды – две обшарпанные алюминиевые миски, по паре таких же ложек и вилок, до ям источенный щербленый кухонный нож, кастрюлю, сковородку, дуршлаг и погнутую тёрку, взглянув на которые, с первого взгляда было понятно, что все они – заслуженные ветераны, отрывая от сердца и скрепя его, преподнесла тёща, взяв эти «подарочки»… из своей подвальной кладовой: в доме тёщи за каждой квартирой был закреплён подвальный бокс для хранения продуктовых запасов и всякого ненужного барахла. В тёщином боксе продуктов не было. Зато было множество, забытых, наверное, и ей самой гоношных вещей, в том числе и более приличной посуды, чем те ископаемые плошки и прочие раритеты, которыми она осчастливила новосёлов. Но она, видимо, посчитала, что и то, что она… пожертвовала и так – более чем… достойно. Как потом язвительно рассказал тесть, но с ухмылкой везучего крохоборчика, стянувшего из пункта приёма-сдачи стеклотары пустую бутылку со «звёздочкой» на горлышке, что те алюминиевые тёщины дары, были первой собственной утварью в их с тёщей семье: он стащил их с камбуза военного корабля, на котором тогда нёс вахту, потому что в комнате, снимаемой их молодой семьёй, не было посуды – ну вообще – никакой.
Андрею поначалу стало даже весело и душевно приятно от такой преемственности поколений. Но потом, осознание «мусорности» тёщиного подарка… ни разозлило, ни обидело его, нет, а скорее – наоборот, утвердило Андрея правильности собственных решений и поступков – вообще.
Ведь всё, даже состоявшийся после второго рейса Андрея ресторанный банкет – оплатил он сам из своих заработков. Все финансовые затраты на свадьбу, включая покупку колец, платья невесты, костюма жениха, первой мебели, пусть и неновой, и, конечно же, взнос на кооперативную квартиру – он заработал и сделал САМ. Никто из приглашённых свадебных гостей не подарил больше ста рублей. Это-то Андрей знал наверняка, потому как в каждом из свадебных подарочных конвертов от их гостей – вернее гостей, приглашённых его женой и тёщей, которые он сам и просматривал, было-то лишь по одной купюре номиналом либо по двадцать пять, либо по пятьдесят рублей. Купюр в сто рублей было три: две из них выпали из конверта с марками, пришедшего по почте из Самары. Ещё одна сторублёвка оказалась в безымянном конверте с изображением баркентины «Меридиан», ошвартованном тогда в устье реки в центре города К. в одной из соседней Прибалтийских стран. Его Андрей случайно обнаружил в почтовом ящике на двери тёщиного приюта.
[justify] Помощь же тёщи – по продвижению их в жилищной очереди, лично ей, скорее всего, ничего не стоила, потому что, занимая ключевую руководящую должность в одном из крупнейших предприятий района, она запросто могла воспользоваться своим
