Андрей же, по сути, в погоне за материальным, хотя бы даже и не для себя – а для своих, сам вытеснил себя из своей семьи: сперва из её быта, а затем из дум и сердец своих близких. Жуть мόрока и мόрок жути.
Лет через семь Андрей полностью расплатился за кооперативную квартиру. Оксана, пока Андрей был в рейсах, приобрела новую мебель, всякую нужную и не очень бытовую технику и прочий домашний скарб. Шмотки для себя Оксана приобретала как бы впрок, словно каждый день были распродажи последних коллекций гламурных и не особо домов моды со скидками в девяносто(!) процентов. Гонюшила и гонюшила – прям, как её мамаша.
В те же годы Прибалтийские республики, став новыми самостоятельными государствами, на радостях разбазарили весь свой мощнейший морской флот, оставшийся им в наследство после ухода СССР, обменяв все транспортные и промысловые суда на притягательные, но пустые обещания сатрапов и разного рода цветные фидуциарные фантики. Андрей, будучи тогда в очередном полугодовом рейсе, оказался на судне, проданном со всем бортовым снаряжением и готовой продукцией какой-то бельгийской компании. Судно это было тогда на рыбном промысле в Мавритании. Капитану пришлось прервать рыбалку и зайти Нуадибу для переоформления лицензии на лов в связи со сменой владельца и флага.
Новым судовладельцем перед всеми членами экипажа был поставлен вопрос – перезаключать контракт и продолжать работу, или же не делать этого и возвращаться домой. По условиям нового контракта срок его действия составлял сорок два(!) месяца, из которых пять, ну, почти пять, разбитых на равные части, приходилась на отдых у себя дома. На эти пять отпускных месяца включали в себя ещё и дорожное время – из Мавритании до дома и обратно. А всё остальное – работа на промысле и морские переходы. Как сказал поэт:
«…работа, работа, работа
до пота, до чёрта, до порта,
до твёрдой земли.»
Оплата у всех членов экипажа устанавливалась твёрдой – окладной. Но! – лишь при выполнении определённой нормы вылова и выпуска готовой продукции – забрикетированной замороженной рыбы. Только кэп и дед – помимо оклада – могли получить премиальную надбавку: первый – процент от суммы проданных вылова и готовой продукции, второй – процент от стоимости сэкономленного ГСМ. Но при этом и в соответствии с международными правилами, отстаиваемыми Международным Союзом Моряков, оклады, по сравнению с прошлыми временами, увеличивались в три-четыре раза.
В итоге команда разделилась почти поровну: одна часть, в которой был и Андрей, переоформила документы и осталась, другой – были куплены билеты на самолёт и они, перелётом через Москву, уже через неделю возвратились в город Л.
Капитан, чтобы не платить посуточные портовые сборы за стоянку у причальной стенки или на рейде, не дожидаясь обещанного восполнения экипажа, быстро переоформив документы, выведя судно из порта мавританской столицы, взял курс на северо-запад – к своему рыболовному участку. И уже через сутки привёл пароход на промысел. Кроме этого, в тот период года шла сардина – европейский деликатес. За одно трёхчасовое часовое траление, Андреево судно поднимало от двадцати до сорока тонн рыбы. Поэтому каждый час на промысле или вне его – это либо деньги, либо убытки, как для судовладельца, так и для каждого члена экипажа в отдельности.
По распоряжению капитана, теперь это стало уже его правом, а не компетенцией отдела кадров, бухгалтерии или штурманской службы базы, Андрей с должности третьего помощника капитана был назначен на должность второго помощника, так как в течении прошлого рейса капитан достаточно много раз убедился в профессионализме своего помощника. И даже – в какой-то его удачливости в рыбалке. К тому же, бывший второй оказался в той части команды, которая, отказавшись подписывать новый контракт, отправилась домой.
И вообще, капитан сократил штатное расписание почти на треть: по новой штатке в механической службе не стало мотористов, в штурманской – четвёртого помощника; не стало камбузного матроса и матросов БК; под «нож» попали помощники тралмастера и рыбмастера; остался один маркони – он же начальник судовой радиостанции. Безусловно, все эти урезания отрицательно повлияли на безопасность мореплавания и на моральное состояние команды. Но капитан сделал это потому, что новый владелец судна выделил жёсткий фонд заработной платы – один на всех. Следовательно, чем больше экипаж, тем меньше заработок каждого из его членов. Все обязанности сокращённых были перераспределены по судовым службам среди оставшихся в них, тем самым отняв у них и физическую и психологическую энергию, и выживаемость вообще. Капитализм на деле показал свои и морковку, и клыки: потогонная система «кнута и пряника», которая, как тогда казалось, осталась лишь в Советских школьных учебниках по истории и обществоведению, проявилась во всю здесь и теперь, позволив с лихвой испытать её в действии: на шкурах и нервах её новых жертв.
Подходили к финалу сорок два контрактных месяца. В один из дней капитан получил от владельцев судна развёрнутую радиограмму лаконичного, но и исчерпывающего содержания: «Из-за финансовых трудностей компании согласно пункту 9.13.10 предлагаем согласовать продление контракта на тех же условиях ещё на сорок два месяца». Дальше в радиограмме шли нюансы и расшифровки, которые иначе, как угрозы, никем из команды восприняты не были. Те, кто подписывался под «предложением» компании, получали восемьдесят процентов расчета за прошлые сорок два месяца и обещание судовладельца выплатить оставшиеся двадцать процентов вместе с полным расчетом за «вторые сорок два». Те же, кто отказывался от подписания, получали лишь тридцать процентов и оплаченные билеты до дома, а оставшиеся деньги – по выполненному сорока двух месячному контракт, а это ещё семьдесят процентов, бельгийская компания обещала выплатить только через год. Новый контракт подписали ВСЕ!
Андрей, добросовестно отработав два полных контракта, не стал подписываться на предложенный судовладельцем ещё один – третий сорока двух месячный, и, получив расчет и письменное обещание от компании-судовладельца, оплатить оставшиеся двадцать процентов от второго контракта в течение года, вернулся домой в город Л.
Андрею – Андрею-младшему – шёл уже одиннадцатый год: он ходил в общеобразовательную школу, которая теперь называлась лицеем, в спортивные секции по плаванию и боксу и учился играть в шахматы. В обычной школе Андрей учился так себе – средненько: по всем основным предметам – три-четыре; лишь по литературе – всегда было «отлично». Вообще-то, почти так же, как когда-то было у его отца – Андрея-старшего. Хотя, если честно – немного похуже.
По началу, после возвращения Андрея домой после второго контракта, его сын – Андрей-младший – в общении с ним был каким-то скованным. Но постепенно эта природная неестественность, как казалось Андрею-старшему, прошла. И через пару месяцев всё вроде бы встало на свои места – Андрей-младший называл Андрея-старшего папой. Хотя, в ушах старшего слово младшего «папа» – неизменно отдавалось какой-то чужеродностью, какой-то отрепетированностью.
Отношения с тёщей и тестем внешне не претерпели каких-либо изменений. Тесть был уже на пенсии, стал больше и чаще выпивать. Тёща – стала генеральным директором и совладелицей пищевого комбината – бывшего когда-то «хлебозаводом» А ещё – её избрали в городской совет, в котором она возглавила комиссию по вопросами ЖКХ. Так что, продолжая держать под своей, теперь уже железобетонной пятой тестя – своего мужа, она – под ту же пятку затащила и придавила полгорода и полрайона.
С Оксаной же у Андрея отношений практически никаких не осталось. Его любовь висела над ними какой-то бессмысленной и от того ненужной тенью, столь же несуразной, как зонтик над утопленником. Её же «взаимные» чувства, если они на самом деле и были когда-то «любовью» и прочим схожим и прилагаемым к ней, а не близирство, – теперь безвозвратно преобразовались в явное игнорирование Андрея. Или же в какое-то тягостное и не особо скрываемое пренебрежение к нему. Да что там миндальничать-то: положа руку на сердце – презрение её к нему.
От любви – настоящей, заменяющей собой всё и всех посторонних, остался лишь пшик воспоминаний. Андрей именно так – представлял себе и обозначал для всех что же такое «любовь». Но должна ли «любовь» быть такой. А может быть эпитеты «затмевать», «вытеснять», «подменять» - тоже из лексикона любви?!
Время от времени Оксана устраивала нестерпимые скандалы, находя для этого всякие фантастические поводы, как находит повод пьяница, чтобы оправдать в своих глазах и в глазах окружающих, своё алкогольное недержание. Но при всём при этом, Андрей, вернувшись домой после этих двух контрактов, выжегших всё своё нутро – и физическое, и душевное, продолжал искать и ждать понимания и поддержку у «своей» семьи для собственной же реабилитации. В конце концов, все эти годы, работая, как галерный раб, да не цепной, а колодочный – на износ тела и чувств, он трудился для них – для своей, как он был уверен, семьи. Ведь все эти рейсы и годы – все они жили и благоденствовали на зарабатываемые им, Андреем, деньги.
Не получив же никакой поддержки, Андрей не запил и не озлобился. Но он как будто бы раздвоился. Одна его часть продолжала как-то существовать в «семье» – делать какую-то домашнюю работу, ходить по магазинам и на школьные собрания сына, заниматься с ним школьными домашними заданиями, а по выходным, иногда, ходить с сыном в парк и на различные спортивные соревнования. Другая же его часть, не вмешиваясь, наблюдала за всем этим – как бы со стороны: ей как будто бы было любопытно – чем же всё вот это в конце концов закончится-то.
[justify] Кроме всего прочего, эта вторая часть Андрея, как-то услышав в подъезде знакомый шум на первом этаже, а затем увидев его источник, вспомнила и поняла причину того непонятого шума на первом этаже, когда одиннадцать лет назад Андрей без
