И вообще, капитан сократил штатное расписание почти на треть: по новой штатке* в механической службе не стало мотористов, в штурманской – четвёртого помощника; не стало камбузного матроса и матросов БК*; под «нож» попали помощники тралмастера и рыбмастера; остался один маркони* – он же начальник судовой радиостанции. Безусловно, все эти урезания отрицательно повлияли на безопасность мореплавания и на моральное состояние команды. Но капитан сделал это потому, что новый владелец судна выделил жёсткий фонд заработной платы – один на всех. Следовательно, чем больше
* Дед (жаргонизм) – старший механик судна.
* Штатка (жаргонизм) – штатное расписание судовой команды с перечнем должностных обязанностей.
* Матрос БК (термин) – матрос без класса – самая нижняя квалификационная ступень матроса на судах гражданского флота; далее по возрастающей – матрос 2-го класса, матрос 1-го класса, старший матрос, плотник, боцман.
* Маркони (жаргонизм) – судовой радист.
экипаж, тем меньше заработок каждого из его членов. Все обязанности сокращённых были перераспределены по судовым службам среди оставшихся в них, тем самым отняв у них и физическую и психологическую энергию, и выживаемость вообще. Капитализм на деле показал свои и морковку, и клыки: потогонная система «кнута и пряника», которая, как тогда казалось, осталась лишь в Советских школьных учебниках по истории и обществоведению, проявилась во всю здесь и теперь, позволив с лихвой испытать её в действии: на шкурах и нервах её новых жертв.
*
…Подходили к финалу сорок два контрактных месяца. В один из дней капитан получил от владельцев судна развёрнутую радиограмму лаконичного, но и исчерпывающего содержания: «Из-за финансовых трудностей компании согласно пункту 9.13.10 предлагаем согласовать продление контракта на тех же условиях ещё на сорок два месяца». Дальше в радиограмме шли нюансы и расшифровки, которые иначе, как угрозы, никем из команды восприняты не были. Те, кто подписывался под «предложением» компании, получали восемьдесят процентов расчета за прошлые сорок два месяца и обещание судовладельца выплатить оставшиеся двадцать процентов вместе с полным расчетом за «вторые сорок два». Те же, кто отказывался от подписания, получали лишь тридцать процентов и оплаченные билеты до дома, а оставшиеся деньги – по выполненному сорока двух месячному контракт, а это ещё семьдесят процентов, бельгийская компания обещала выплатить только через год. Новый контракт подписали ВСЕ!
Андрей, добросовестно отработав два полных контракта, не стал подписываться на предложенный судовладельцем ещё один – третий сорока двух месячный, и, получив расчет и письменное обещание от компании-судовладельца, оплатить оставшиеся двадцать процентов от второго контракта в течение года, вернулся домой в город Л.
Андрею – Андрею-младшему – шёл уже одиннадцатый год: он ходил в общеобразовательную школу, которая теперь называлась лицеем, в спортивные секции по плаванию и боксу и учился играть в шахматы. В обычной школе Андрей учился так себе – средненько: по всем основным предметам – три-четыре; лишь по литературе – всегда было «отлично». Вообще-то, почти так же, как когда-то было у его отца – Андрея-старшего. Хотя, если честно – немного похуже.
…По началу, после возвращения Андрея домой после второго контракта, его сын – Андрей-младший – в общении с ним был каким-то скованным. Но постепенно эта природная неестественность, как казалось Андрею-старшему, прошла. И через пару месяцев всё вроде бы встало на свои места – Андрей-младший называл Андрея-старшего папой. Хотя, в ушах старшего слово младшего «папа» – неизменно отдавалось какой-то чужеродностью, какой-то отрепетированностью.
Отношения с тёщей и тестем внешне не претерпели каких-либо изменений. Тесть был уже на пенсии, стал больше и чаще выпивать. Тёща – стала генеральным директором и совладелицей пищевого комбината – бывшего когда-то «хлебозаводом». А ещё – её избрали в городской совет, в котором она возглавила комиссию по вопросами ЖКХ. Так что, продолжая держать под своей, теперь уже железобетонной пятой тестя – своего мужа, она – под ту же пятку затащила и придавила полгорода и полрайона.
С Оксаной же у Андрея отношений практически никаких не осталось. Его любовь висела над ними какой-то бессмысленной и от того ненужной тенью, столь же несуразной, как зонтик над утопленником. Её же «взаимные» чувства, если они на самом деле и были когда-то «любовью» и прочим схожим и прилагаемым к ней, а не близирство*, – теперь безвозвратно преобразовались в явное игнорирование Андрея. Или же в какое-то тягостное и не особо скрываемое пренебрежение к нему. Да что там миндальничать-то: положа руку на сердце – презрение её к нему.
От любви – настоящей, заменяющей собой всё и всех посторонних, остался лишь пшик воспоминаний. Андрей именно так – представлял себе и обозначал для всех что же такое «любовь». Но должна ли «любовь» быть такой. А может быть эпитеты «затмевать», «вытеснять», «подменять» – тоже из лексикона любви?!
Время от времени Оксана устраивала нестерпимые скандалы, находя для этого всякие фантастические поводы, как находит повод пьяница, чтобы оправдать в своих глазах и в глазах окружающих, своё алкогольное недержание. Но при всём при этом, Андрей, вернувшись домой после этих двух контрактов, выжегших всё своё нутро – и физическое, и душевное, продолжал искать и ждать понимания и поддержку у «своей» семьи для собственной же реабилитации. В конце концов, все эти годы, работая, как галерный раб, да не цепной, а колодочный – на износ тела и чувств, он трудился для них – для своей, как он был уверен, семьи. Ведь все эти рейсы и годы – все они жили и благоденствовали на зарабатываемые им, Андреем, деньги.
Не получив же никакой поддержки, Андрей не запил и не озлобился. Но он как будто бы раздвоился. Одна его часть продолжала как-то существовать в «семье» – делать какую-то домашнюю работу, ходить по магазинам и на школьные собрания сына, заниматься с ним школьными домашними заданиями, а по выходным, иногда, ходить с сыном в парк и на различные спортивные соревнования. Другая же его часть, не вмешиваясь, наблюдала за всем этим – как бы со стороны: ей как будто бы было любопытно – чем же всё вот это в конце концов закончится-то.
Кроме всего прочего, эта вторая часть Андрея, как-то услышав в подъезде знакомый шум на первом этаже, а затем увидев его источник, вспомнила и поняла причину того непонятого шума на первом этаже, когда одиннадцать лет назад Андрей без предупрежденья о своём возвращении из первого полугодового рейса, стоял перед дверью
* Близиртво – от «блезир»: 1. Удовольствие, забава, 2. Видимость, проформа; и от «близирничать»: 1. Делать что-либо для виду, 2. Лицемерить.
тёщиной квартиры, а спустя секунды, увидел испуганные глаза Оксаны. Тогда он убрал на дно понимания все свои неосознанные сомнения. Теперь же...
…Состоявшийся с Оксаной разговор расставил все знаки и точки и над «Й», и над «Ё»…
**
…Уже тогда, почти одиннадцать лет назад, Андрей не раз подумывал о разводе. Да и потом, когда появился сын, время от времени возникали в его голове разводные мысли. Но чем больше становился их с Оксаной семейный стаж, тем почему-то меньше и меньше пугали Андрея связанные с разводом события. «А Андрюшка? Андрюшка… Андрей уже подрос... – Объяснял сам себе и сам себя урезонивал Андрей, успокаивая самого же себя. – Я так же буду приходить с морей. Я буду с ним встречаться, ходить на карусели, в зоопарк... Будем с ним дружить...». Но – ТО, что теперь он узнал от Оксаны, само определило – без сомнений и раздумий Андрея – развод неизбежен…
**
…Она рассказала Андрею, что уже много лет живёт… с другим мужчиной, которого Андрюшка, между прочим, почти сразу стал называть папой. Мало того, оказалось, что они – Андрей и Оксана – уже давным-давно – по документам – разведены, как она объяснила «так тогда было надо»…
Не хватило этого?! На ещё: в метрике Андрюшки в графе «отец» стоял прочерк, а фамилия значилась не «Игнатов», а «Осадчук» – девичья фамилия Оксаны. Кроме того, Оксана с тем, с кем она давным-давно встречалась, расписалась в городском ЗАГСе уже как шесть лет тому назад…
*
…Андрей вспомнил, как много лет назад, в один из своих приходов, когда Андрюшка уже стал бойко разговаривать, много чего повторяя за взрослыми, не всегда понимая то, что воспроизводит, у него состоялся вот такой диалог с сыном:
– Что мне подарить папе? – вдруг спросил маленький Андрюшка, задумчиво и доверчиво глядя прямо в глаза Андрея.
– Ну уж и не знаю… – почему-то обидевшись такому вопросу, обращённому к нему, промямлил Андрей и отвернулся.
Глаза Андрея сами собой налились слезами. Но предотвратив прорыв плотины, уже через секунду он вновь посмотрел на сына. Антошка продолжал с ожиданием совета смотреть в глаза позабытого отца. Андрей со всей теплотой, любовью и заботой, которую готов был бы отдать без остатка и безвозмездно этому мальчонке, произнёс:
– Ты подойди к нему и скажи: «Папа, я тебя люблю!»
В Антошкиных глазках появилось недоумение и непонимание: то ли от чрезмерной простоты поздравления, то ли показавшейся ему незначительности подарка. И Андрей решил развеять сомнения сына и утвердить в нём уверенность правильности такого выбора: такой подарок будет самым лучшим, самым желанным. Просто-напросто Андрей абсолютно точно знал, что для него это стало бы лучшим подарком всей его жизни:
– Ты обними его крепко-крепко, прижмись к нему сильно-пресильно, поцелуй и, глядя папе прямо в глаза, скажи – честно, бесхитростно, без просьб, не в обмен, а просто: «Папа, я тебя очень люблю! Очень-очень!» Понял?
[justify][font=Times New
