Уговор.

переговоры», работал у курсового стола с картами, и схемами - ветров и всего прочего, и стоял достаточно близко к женщине, чтоб по достоинству заценить все её прелести… А таких набралось немало. Ну, хотя бы действительно обалденно густые и чёрные, словно свежеотколотый обсидиан, волосы. По которым так и хотелось провести рукой. Но он сдерживался - дело прежде всего.
Но память услужливо возвращалась - Господи, какой у неё румянец!.. Он уж и забыл, каково это - быть загорелым. Или румяным. У всего экипажа сейчас лица цветом напоминают рыбье брюхо. Или выделяются нездоровой краснотой - это у тех, кого под старость мучает давление.
- Так вот ты о чём… Думаешь, муженёк на старости лет захочет воспользоваться ситуацией?..
- Ты… Ты - просто старый похотливый кобель! А то я не помню, как ты пялился на Верку-негритянку, пока мы их всех не ссадили?!
- Ну, это дело далёкого прошлого. Да и выбор был невелик: или высадить, или - пристрелить!
- Ага. А я будто не видела, какими глазами ты на неё смотрел, когда она лежала там, со связанными ногами, а мы улетали?.. И что - опять на экзотику потянуло?!
- Расслабься, Айгюль. - он посерьёзнел, - Женщина, она, конечно, красивая. Статная, породистая. Да: смотреть - обалденно. Словно на картину. Или статую. Ага - вот именно: словно на статую. Красота у неё какая-то… Как сказать-то… Уж слишком! Для нормального мужчины – перебор. Скорее, не привлекает, а как бы… Держит на расстоянии! Словно она – королева! И ещё она… Словно бы - неживая.
Хотя, с другой стороны, чего бы мы хотели - призрак же!
Следить за своей внешностью, и выглядеть обалденно ей-то - никто и ничто не мешает. Вот именно это-то - то, что она неживая, и держится, не сказать – надменно, но - по-царски! - и отталкивает наверняка - любого мужчину! Думаю, чисто на подсознательном уровне…
Так что хватит закусывать губы: ты - девушка моих грёз!
Однако убедить в этом жену он смог только… делом!
 
Ветер действительно изменился: теперь они легко, и почти без коррекций курса, двигались примерно назад - к востоку-северо-востоку. Он только хмыкал, да вздыхал, каждый день прокладывая курс и делая поправку на снос и неизбежные отклонения. Хорошо хоть, рельеф местности читался теперь, когда низких облаков не существовало, легко: не заблудишься. Да и секстан - это вам не капризный Джипиэс. Работает независимо от спутников. А уж положение солнца в полдень дают поляризационные очки.
Пока всё шло именно так, как они тогда в рубке и наметили.
Женщина не появлялась. Но у Кархо и без неё хлопот хватало. Жизнь на корабле никогда не бывает спокойной да гладкой. Особенно на таком старом, как «Надежда».
Ему пришлось отправить отряд в масках и с кислородными баллонами за спиной в третий и четвёртый резервуары с гелием: индикатор утечек показывал, что течь там снова усилилась. Видать, от расширения пораскрывались новые микротрещины.
Так что захватив рулоны и пуки спецскотча, отряд ремонтников, вздыхая и вяло переругиваясь, (традиция!) принялся подниматься по внутренним сетям к местам выявленных индикаторами протечек, и, препираясь, и дублируя и перекрещивая для надёжности слои, чинить обветшавшую ткань-плёнку. Кархо через наушники следил за ходом процесса. Не вмешиваясь: его люди – специалисты. И вполне компетентны в любом деле. Но вот они и закончили.
Так, отлично. Через пару дней, когда клей прихватится, можно будет подкачать из баллонов. Жаль, газа осталось всего ничего…
Внутренние несущие резервуары вообще были головной болью не только Кархо, но и всех - потому что гарантийный срок, отпущенный им изготовителем, вышел ещё двенадцать лет назад. Но они пока мужественно держались. Кархо надеялся только, что ещё около двадцати лет, нужных по их расчётам, чтоб радиация на поверхности упала до приемлемого уровня, баллонеты продержатся.
Всего несущих баллонов с гелием на «Надежде» имелось десять. И располагались они попросту один за другим - как отсеки в настоящем корабле. Наружный корпус нужен был не столько для прочности, сколько для защиты эластичной сверхткани от разрушительного воздействия солнечных лучей. Но теперь даже его сверхэластичная, чертовски дорогая и прочная армированная поверхность, неопрятно топорщилась отшелушившимися слоями, и шла мелкими трещинками. И сейчас тоже требовала исключительно бережного обращения. Особенно при управлении плавучестью.
После того, как заделали протечки, пришлось заняться и оранжереей.
Кархо проследил, как ёмкости с отходами поднимают ручной лебёдкой на самый верх - туда, где на крыше дирижабля располагался ангар-парник с прозрачной пластиковой плёнкой, пропускавшей с равной лёгкостью и ультрафиолет и инфракрасные волны. Ну и, плюс к этому, под особо густыми тучами-облаками, приходилось включать искусственную подсветку: оранжерея потребляла почти сорок процентов вырабатываемого генераторами электричества. Благодаря этому растения, росшие здесь, получали сверху - свет, а снизу… Подкормку из баков, в которые поочерёдно «загружали» отходы жизнедеятельности экипажа, давая перегнить, и затем запуская в готовые, «перебродившие», баки, калифорнийских дождевых червей - чтоб окончательно обеззаразить и обезопасить едкие и агрессивные вещества.
В теплице, в принципе, всё оказалось в порядке. Кроме зубодробительно скрипящей лебёдки. Её Кархо осмотрел сам. И просто смазал. После чего сержант Мария Николаевна, заведующая этим подразделением, рассыпалась в благодарностях за девочек: Люду и Гюзель, у которых от скрипа буквально сводило зубы.
Гидропонный способ у них в теплице почему-то не получился. Пришлось выращивать картофель и лимоны по старинке, как в оранжереях с грунтом. Только - не в грядках, (Это было бы уж слишком тяжело для даже такого монстра как «Надежда»!) а в кадках.
Выращивали только эти растения потому, что лишь они давали нужные витамины, не позволяя развиться банальной цинге. А уж муки, концентратов, соли, сухофруктов, мороженного мяса и макаронных изделий в кладовках на верхней, складской, палубе основной гондолы, хранилось достаточно.
Кархо в который раз порадовался, что им достался грузовой сверхбольшой дирижабль, предназначенный первоначально для доставки в глубины Сибири полностью смонтированных блоков ядерных электростанций. Грузоподъемность была – реально чудовищная: куда там даже «Мриям»! Сотни тонн!
Счастье, что строили этих воздушных гигантов у них - в Казахстане.
И в сверхвместительной гондоле предусматривались отсеки для временного проживания всей обслуживающей такой ядерный реактор команды. Плюс экипаж.
Да, проживание на борту предусматривалось временное.
Но ему ли не знать, что слишком многое «временное» становится… Н-да.
Вот и живут они тут до сих пор. Но уж повозиться с переделками в первые годы…
Спасибо отцам и дедам! Сил не жалели.
 
Правый передний двигатель вдруг отказался запускаться. Пришлось отправить бригаду ремонтников. Через пару часов Ларкин не без ехидства сказал ему, что прокладку они, конечно, сменят… Но это - их последняя. После этого - хоть вручную скручивай асбестовые жгуты, чтоб проложить между блоком цилиндров и его крышкой. Да и плунжеры в насосе высокого давления - пропускают, гады!.. Ох.
Затем прямо к нему в каюту по интеркому позвонил кок.
Кархо пришлось идти в камбуз и десять минут пытаться вникнуть, почему духовка не желает «в левой нижней части» пропекать нормально. Кончилось тем, что Кархо приказал сержанту Михаилу Протасову, помощнику Ларкина, разобраться с горелками, форсунками и термопарами. Через полчаса тот доложил, что всё в порядке, только кок сильно гневается, и запрещает вблизи теста и хлеба применять обычные при ремонте слова.
Затем оказалось, что у женщин в пошивочной мастерской сломался оверлок. Туда он отправил второго помощника Ларкина - Олега Рассудова.
Затем ему позвонил завсклад Абульхасанов. Пришлось идти на склад. И принимать решение – как сохранить детали и запчасти, у которых сгнила обёрточная провощённая бумага.
Наконец он смог хозяйственные проблемы немного «разгрести».
Однако это не снимало с Кархо обязанностей по обучению младшего поколения.
Он вёл курс «Природоведения». Так они решили назвать объединённые природоведение, зоологию, ботанику и географию. (Общую биологию, анатомию, физиологию позвоночных, и основы врачевания «всего-чего-можно-сейчас-встретить», преподавал доктор. Чему Кархо был несказанно рад. Объяснять на примере пестиков и тычинок, как происходит размножение тех же позвоночных… Выше его терпения. Да и попросту - стеснялся он.)
Предмет оказался сложным. И в объяснении, и в усваивании. Поскольку они не могли позволить себе роскошь везти на всех нынешних и будущих учеников чистой бумаги или тетрадей (А их сейчас и не найдёшь нигде!) приходилось неоднократно повторять, объяснять, растолковывать буквально до мелочи всё, что он преподавал. Обобщая то, что помнил, и изредка заглядывая в какую-то старую брошюру по строению клетки, и толстый медицинский справочник-энциклопедию, и богато иллюстрированную книгу для специалистов: «Ландшафты». Заставляя то, что помнил и знал чётко - попросту зазубривать.
Он где-то слышал, что раньше так преподавалось Слово Божье в Духовных Семинариях. Правда, в их самой большой каюте, выделенной под класс, наглядных пособий оставалось немного: глобус, карта мира, плакаты со схемами - деления клеток, атомных ядер, и фотосинтеза, и атласом звёздного неба северного полушария. Чучела оленя, барсука и совы пришлось выбросить - они пересохли, и рассыпались в труху. Вызывая у детей чихание и отвлекая.
Все ученики сидели на четырёх ближайших к доске партах, (Кархо предпочёл их - столам) и как Полковник и другие преподаватели не старались, на крышках периодически появлялись надписи ручкой, и даже вырезанные буквы. Похоже, этого не отнять у любых учеников, ну ни в каких экстремальных условиях!
Семеро учащихся, от пятилетней Лизочки до тринадцатилетнего Салавата, его слушали внимательно: многие уже понимали, что это нужно для выживания в будущем. Или, как Лизочка, просто доверяли ему: сказал командир, что нужно - значит - нужно!
Хотя… Нет, преподавать природоведение на планете с ядерной зимой - задачка не из лёгких! Вот например на