Наши предположения идут врозь с расположением неких высших сил, контролирующих наши поступки от колыбели до могилы. Выбор пал на одну палатку из-за удалённости от основного места празднества, и она оказалась занята. Три дивчины-практикантки из колхозной бухгалтерии курили и кого-то обсуждали. Как ни был я осторожен, моё появление их не испугало. Три грации в замешательстве, у меня желание развернуться и идти искать новое место. Поспешно ретироваться красавицы, аки драконы, пускающие носом ужасающие клубы дыма, не дали. Окружили и взяли в плен. Затем посыпались вопросы, наводящие и уводящие, прямые и кривые, зачем да почему, а как и так далее. Только один заставил меня насторожиться, когда одна из молодых драконш сказала, эстетично пустив носом табачный дым: «Смотри, Ваня, будь аккуратен с Марысей. Это ведь правда, ты ухаживаешь за ней? Ох, смотри, Ванечка, будь начеку. Они поляки. Не дай бог что-то не так, пиши пропало». Я интуитивно спросил: «А если что-то так, девчата? Всё-равно пиши пропало или как?» Молодые драконши погрозили пальчиками с жёлтыми следами никотина, рассмеялись и убежали в сторону танцующих, там из колонок резво неслись популярные мелодии «Модерн толкинг».
Внутри палатки прохлада оказала чудотворное действие сродни снотворному. Не скажу, что крепко спал или это была одна из форм летаргии. Пробуждение и провал в мрак чередовались, пока меня растолкал тёзка-тракторист: «Ваня, еле отыскал тебя! Просыпайся, да просыпайся же!» С трудом разлепил вежды. «Что, Ваня, без меня вода не освятится и праздник не праздник?» Ванька-тёзка орёт прямо в ухо: «Ты что не в курсе?» – «В курсе политики партии и правительства?» – получается кособоко сострить. «Бурак с Марысей уехали. Мрачные. Молча собрались и айда домой!» – «Причина какая, Ваня?» – «Так, это, пани Хелена, тёща Бурака умерла…» Холодок могильный пробежал у меня по спине, в груди, замерло сердце. – «Почему мне не сообщили?» – «Не нашли. Потом кто-то вспомнил, видел тебя идущим сюда. Я прибежал».
Запряжённая лошадь в телегу еле плелась. Так мне казалось. Казалось, спрыгни и полети на крыльях ветра, и то я буду медленно ползти. Лошадь сколько ни подгонял, она неторопливо передвигала тощими ногами и копыта поднимали дорожную грунтовую пыль. Колёса телеги противно скрипели каждое на свой лад: «Опоздай… Не опоздай… Зелен гай… Мрачен рай…»
Во дворе фольварка людно. Чувствуется тяжёлая атмосфера. Все присутствующие мужчины и женщины в чёрном. Костюмы и платья, платки. Еле слышно переговариваются, соблюдая уважение к усопшей. И о ней же говорят в уважительном ключе: «Елена Богуславовна одним своим появлением вызывала улучшение», «Пани Хелена едва войдёт во двор и спросит, кто у нас болеет, хвороба сама убегала со двора» и все речи сводятся к одному.
Неизвестный грузный мужчина во всём чёрном молча протянул чёрную рубашку и показал, что мне нужно её одеть. Благодарю кивком и бегу в мансарду переодеться. Следом раздаются беспокойные шаги. Входит Марыся. Чёрное платье с высоким воротом оттеняет прозрачно-бледное строгое лицо, на голове ажурная чёрная повязка. Глаза красные от слёз. Подхожу к ней, беру за руки. «Янек, наша жизнь в руках Господа. Он один знает сроки наших лет». Спазма сжимает мне горло: хочу сказать что-то утешительное, не могу и слова будто все вылетели из головы. «Янек, не представляю себе, просыпаюсь завтра, а бабци Хели нет. Я привыкну, мы все привыкнем. Теперь, Янек, я в самом деле самая сильная ведьма. Бабця Хеля полностью передала мне свой дар. По обычаю я дала ей кружку родниковой воды. Она отпила из неё. Вернула мне. Я тоже отпила. Это делается наедине. Затем вышла к родным и пришедшим и перевернула пустую кружку. Янек! Янек! Бабци больше нет, Янек! Как жить?»
Марыся прижимается ко мне, ткнулась лицом в грудь и заплакала. Глажу её и у самого слёзы выступили на глазах. «Янек, это не всё, – немного успокоясь, говорит Марыся. – Бабця бардзо переживала, цо не може поговорить с тобой в свою последнюю минуту и благословить тебя. Она попросила мне передать кое-что вместе со словами: в молодости до войны, она бардзо кохавам одного молодого человека. Ты ей напомнил её первую юношескую любовь, офицера польской армии Яся Кохановского. Он погиб, героически защищая Родину, любимую Польшу в первые дни сентября, когда германские войска вошли на территорию страны». Марыся остановилась. Грудь вздымалась от волнения высоко и дыхание было частым тяжёлым. Помолчав, продолжила: «Бабця просила передать тебе самое ценное, что сохранилось у неё о воспоминаниях той прекрасной довоенной поры. Вот, Янек, это книжечка из коричневой замши с молитвами. Бери, Янек, раскрой. Молитвы – не самая большая ценность». Осторожно пальцами беру книжечку, пальцы ощущают мягкую кожу. На лицевой стороне тиснение католического креста с распятым Иисусом и какая-то неразборчивая надпись по-польски, скорее, религиозная. Я испытываю некое мистическое благоговение перед этим артефактом, этим свидетельством эпохи, канувшей в Лету, как судьбы многих других людей. Раскрываю и замираю: со снимка на меня смотрит молоденькая симпатичная пани Хелена и… Поначалу подумал, это фотомонтаж. Смотревший на меня с фото мужчина в форме офицера польской армии был полной моей копией. На меня смотрел, улыбаясь Янек Кохановский. Да уж, молитвы – это не самое главное в нашей изменчивой жизни. Молодые и счастливые Хеля и Ясь смотрели с фото. Могли ли они тогда думать о том, что огромным безжалостным катком война прокатится по их судьбам, как и по судьбам других, кто жил, влюблялся, женился, рожал детей. Хеля и Ясь молоды, красивы, улыбчивы. Красивая надпись на польском: «Любимой Хеле от Яся. Навеки вместе. Август, 1939 год». С трепетом складываю книжечку. «Спасибо, Марыся. Я сохраню подарок пани Хелены. Буду его хранить вместе с твоим амулетом возле сердца». Внезапно на улице поднялся людской гомон и понемногу стих. «Что там происходит? – сказала обеспокоенно Марыся и подошла к окну. – Неужели это правда и их отпустили?» Последние слова Марыся произнесла громким шепотом. Становлюсь рядом. На улице, за воротами происходит следующее: Андрей Станиславович вышел навстречу двум одинаковым с лица мужчинам слегка за тридцать. «Они двойняшки», – обречённо говорит Марыся. Бурак что-то им говорит, жестикулируя рукой. Стоящий первым из двойняшек начал говорить, и я воспроизвёл его речь: «Вуйко Андрей, понимаем, вы не рады нашему приходу. Мы пришли отдать дань памяти пани Хелене. Родители придут позже. И вы ведь понимаете кто-то должен ответить, расплатиться за произошедшее с нами. Нас оклеветали. Мы знаем кто и он понесёт наказание». – «Ты умеешь читать по губам, Янек?» – «Приобрёл навык на службе. Всегда можно узнать, что о тебе говорят окружающие, думая, что обсуждают тебя находясь на расстоянии». – «Стоящий первым – Степан. Позади – Фёдор. Те ещё мрази. Значит, они пришли чинить расправу?» Почувствовав, что речь идёт о них, Степан и Фёдор подняли головы. Наши взгляды встретились. Мрак и ужас прочитались в их взглядах. И снова перед моим взором пылающие строения фольварка Бурака. Пламенный смерч уносит в небо рои алых искр. Жирные большие чёрные хлопья сажи медленно кружат в раскалённом воздухе. Внезапно из пламени показывается лицо Марыси и слышу её крик: «Янек, коханы муй, помуж ми!»
Послесловие
Из мрака небытия то выныриваю, то снова погружаюсь в него. О смене дня и ночи сужу о свете, который проникает через веки. Днём подвешенное бессознательное бодрствование. Ночью снится один и тот же сон. Иду по осеннему вспаханному полю. За спиной дымящиеся руины. В небе парят чёрные странные птицы с медными клювами. Жутко воет ветер. Свист закладывает уши. Вдалеке раздаётся и гаснет, обрываясь, паровозный гудок.
Не помню, в четвёртый или пяты раз рассказываю свою историю. В больничной палате я, Татьяна Давыдовна, классный руководитель, следователь областной прокуратуры, капитан милиции из Старобешево, ещё двое человек в гражданском. Они не верят ни одному моему слову.
Первой говорит Татьяна Давыдовна.
– Ваня, ты направления в колхоз имени Ленина не получал. Ты даже не был на распределении. Бабушка сказала, ты вышел из дому. Но в техникум не дошёл. Тебя видели перешедшим дорогу к техникуму и всё. Ты будто растаял.
Затем заговорил сиплым голосом следователь прокуратуры:
– Твоя история похожа на правду. Частично. Дом и гараж Бурака сгорели год назад. Тогда пропал Бурак Андрей Станиславович с семьёй. Останков на пепелище не обнаружили.
– Я же вам твержу, дом Бурака подпалили братья Степан и Фёдор.
Следователь прокуратуры:
– Один нюанс, кроме Марии у Андрея Станиславовича больше не было детей. Мария единственный ребёнок. Второй нюанс, братья Панамарчуки погибли за год до пожара в усадьбе Бурака на зоне при невыясненных обстоятельствах.
Вскакиваю с кровати.
– Я не лгу! Могу чем угодно поклясться! Могу перерезать вены!
Капитан милиции из Старобешево:
– Вены резать не стоит. Такая жертва нам не нужна. Мы должны проверить все версии. Вдруг ты вспомнишь кое-что, что забыл. Например, кто отвлёк тебя, когда ты был непосредственно возле техникума?
[justify] – Никто не отвлёк. Я проходил практику. Где, уже рассказал и у кого жил, рассказал тоже. Почему вы мне не