– Сама же… – умолкаю на полуслове, увидев интригующий блеск глаз девушки.
– В том смысле, что… Я тебе, Янек, верю. Смотри! – Марыся поднимает прядь волос на затылке с таким видом лица, будто выдаёт всем известную тайну.
– Смотрю.
– Что видишь?
– Я что вижу?
– Водяной, пся крев! – вышла из себя Марыся, как выходят северные реки во время вешнего половодья. – Ну!
Требовательного «ну!» не вполне понял и переспросил:
– Что я, Марыся, должен увидеть?
Девушка возмутилась:
– Як цо! Волосы!
– Волосы… Вот в чём дело… Прекрасно вижу, - говорю и хвалю: – Восхитительные, вьющиеся, каштановые…
– Я не о том, Янек, – сердито свела брови к переносице девушка. – Вшыстко вем о своих волосах. Бабця с детства все уши прожужжала, равно як и матка. Ты точно ничего не видишь или решил меня, наивную девушку из богом забытого фольварка позлить. Зря. Я на это не поведусь.
Смех разобрал меня, как ни сдерживался.
– Ты наивная девушка… Ха-ха!.. Та, которая утверждает, что она самая сильная ведьма, оказывается ко всему прочему наивной девушкой!.. Марыся…
– Цо, Янек?
– Нужно выбрать что-то одно: либо ведьма, либо наивная девушка. Тотчас оговорюсь: одновременно быть и той, и той нельзя.
– Ты хотел сказать: или кшыжтык здьёнч, или споденки надеть.
– Именно: или крестик, или трусы.
Сложившаяся ситуация меня развлекла. Марыся восхитительно выглядела в гневе: настоящая ведьма, потемневшие, как осеннее небо глаза, развеваемые бризом волосы, сама так и вибрирует от распираемой ярости и внутреннего электричества. Сжав губки, Марыся фыркнула, но продолжила стоять в качающейся лодке, невероятным чудом удерживая равновесие.
– Неджьведжь неокшесаны!
– С мишкой меня пока никто не сравнивал. Спасибо, Марыся!
– Было бы за цо! – каждое слово слетало с уст молоденькой ведьмы вспыхивающей яркой искрой. – Я хотела, чтобы ты увидел место, откуда срезала прядь волос.
– Зачем? – спрашиваю, начиная кое-что понимать.
– Почекай.
– Покажи ещё раз.
Под приподнятой копной волос я с трудом рассмотрел участок розовой кожи с еле отросшей щетиной. Какая-то мелкая черта, похожая на нераспущенный бутон, резанула глаз и что-то больно отдалось в сердце.
Встав, беру девушку за плечи:
– Погоди, Марыся.
Девушка кокетливо улыбнулась:
– Заприметил что?
– Хочу внимательно рассмотреть, – провожу пальцем по шее, раздвигая отросшую щетину.
– Это родовой знак Черноградских, – пояснила Марыся. – Принадлежность к древнему роду. Проявляется у женщин только после совершеннолетия.
Ляпаю не к месту:
– Как ведьмина отметина.
Марыся повернулась ко мне лицом.
– Считай, как хочешь. Мне она не мешает.
– Тогда посвяти в тайну пряди волос. Это же из-за неё ты просишь меня не смеяться?
Марыся непринуждённо и как-то по-детски вскрикивает:
– Ой, глупя естем глупя!
При этом лодка опасно накренилась на левый борт. Рефлекторно хватаю девушку за плечи и прижимаю к себе. Марыся не отстраняется, но сильно поводит плечами.
– Почекай, Янек, для ласки ещё не вечер.
Приблизившись губами к моему уху, таинственно шепчет:
– Из волос сделала две ляльки.
Мне бы промолчать, но мой язык – моя смерть. Опережая девушку, говорю:
– Два амулета из волос с вплетённой красной толстой нитью от сглаза, порчи и так далее.
Марыся снова изменилась в лице. Ноздри хищно раздулись.
– Как ты смел, як злоджей, залезть в мою комнату и рыться в моих вещах!
Оправдание в моём случае, лишнее подтверждение вины. Поэтому говорю всё, как есть:
– Ты мне сама дала амулет.
Тяжело дыша, Марыся интересуется:
– Напомни, когда. Не припоминаю прежде нашей встречи.
Горло моментально высохло. Язык с трудом ворочается. Смачиваю скудной слюной и выдавливаю через силу:
– Ты не поверишь…
– Постарайся, чтобы я поверила. – Грудь девичья так и ходит ходуном. – И не лги.
Вкратце пересказываю содержание апрельского сна. С каждым словом Марыся становится всё смурнее и смурнее и непроизвольно сжимаясь фигуркой.
– Янек, покаж ми… Покажи ляльку… Амулет. – Голос Марыси напряжён и тих.
Беру с банки рубашку, снятую, чтобы немного загореть. Кожа плеч отвечает болью. Ощупываю карман и холодею, просто чуть не покрываюсь льдом.
– Её нет… – говорю растерянно и повторно ощупываю рубашку и залажу в карманы. – Пропала. Она была утром. Ночью – в кармане. Амулет всегда со мной, с того самого дня. Он помогал.
К несчастью или к счастью человека неприятности ходят за ним попятам. Пока мы увлечённо беседовали, затем я рассматривал Марысину отметину, внимание ослабло. К нам незаметно под водой подплыли Сашко́ с своими холуями. Ухватившись ладонями за борт лодки, сдувая с лица воду, Сашко́ цинично улыбнулся, сплюнул в воду слюну:
– Вот и свиделись, студент. Что, не ждал, да? А мы такие: нас не ждут, а мы приходим. Предупреждал, не трожь Марусю? Теперь поквитаемся. Проучим городского.
Сашко́ резко вынырнул по пояс и обрушил тело на борт. Перед погружением в воду увидел мелькнувшие ноги, перекошенное злостью лицо Марыси и расслышал её «Пшел преч!», произнесённое с дикой ненавистью. Сразу почувствовал хватку за ноги и рассмотрел Косого и Хилого, тянущих меня вниз. Попытался сбить их резким движением ног. Воздуху было мало. Я держался из последних сил, чтобы не захлебнуться водой, что и являлось целью корешей Сашка́. Только подумал о нём и из-золотисто-зелёного сумрака появилась его кривая ухмылка. Он сжал кулак и повернул оттопыренный большой палец вниз, показывая, что мне конец. Его худощавое лицо показалось похожим на лицо утопленника, я улыбнулся, согнул руку в локте и положил ладонь на сгиб. «Выкуси!» Сашко́ пустил струйку пузырьков, улетевших вверх. Его протянутые руки отбил на последних силах. Также я не пускал из внимания Косого и Хилого, они так и висели гирями на ногах, и мы все вместе погружались ко дну. Затем что-то наверху произошло. Мелькнула длинная тень. Лицо Сашка́ скривилось. Он раскрыл широко рот и медленно начал погружаться, оставляя идущий из головы расплывчатый кровавый след.
23
[justify] Не вникая в суть, Иван, улыбаясь, слушал и следил за Марысей. Девушка яростно размахивала рукой с зажатой в ней вилкой, будто дирижировала гигантским оркестром, а не сидела за обеденным столом. Марыся раскраснелась, – Иван для себя отметил её необычную привлекательность в состоянии аффектации, – расписывая подвиги Ивана и непременно добавляла, дескать, я тоже не оставалась в стороне. Для убедительности и наглядности иногда вставала, показывая, как она фехтовала веслом, сохраняя равновесие и опуская его, как карающий меч на головы хулиганов. При этом, сознавалась, – ещё больше пунцовея и хорошея, – что и Янеку, – она артистично умолкала на самом интересном моменте повествования и бросала пламенный взгляд на юношу и после ферматы продолжала, – могло хорошенечко достаться. Пани Хелена веско и со скрытым юмором вставляла, что в большой драке без ушибов не остаться. Андрей Станиславович убеждал дочь в обратном, мол, гляди-ка, цурка, на хлопце ни ссадины, ни царапины. Пани Хелена и тут находила, что вставить с умным и немного саркастическим или смешным видом, дескать, это настоящее искусство бить человека и не оставлять следов побоев. После слов пожилой женщины над столом и в комнате повисал ненадолго смех. Все понимали, даже раскрасневшаяся Марыся, кому адресована шпилька. Иван и смеялся и незаметно, – впрочем, от внимательных глаз бабци Хели и Марины Евгеньевны это не ускользнуло, – двигал поочередно плечами. кто бы из присутствующих сомневался, Марыся бесстрашно орудовала веслом, крутила-вертела им, как ученик у-шу шестом, и не менее отважно опускала его в воду. Летел фонтан брызг. Перепадало всем: и Ивану, и Сашок отведал своей доли, и холуи его получили достаточно. Вышло, как в народной поговорке: раздала всем сестрам по серьгам.