Один долгий день от рассвета до сумерек

глазами и ответил примирительно:
                «Сижу, сижу».
              Потом, не удержался и решился, всё-таки, вставить свои «пять копеек», чтобы немного уязвить самомнение Петра и поколебать его самоуверенность:
                «Ты-то тоже у меня лет семь не был, наверное. А всё собирался, собирался, так и не собрался. Я вот пришел к тебе».
               Петр не замедлил с ответом:
              «Я тоже собирался несколько раз. Да всё какие-то проблемы, то одно, то другое. К тому же на работе постоянно. Всё некогда. Сам взял бы и позвонил мне, я бы сразу встретился с тобой.»
               Григорий подумал про себя:
                    «Ага! Позвони тебе! Раз, другой! Пока договоришься сто лет пройдет! И то подумают, что навязываешься! А так сам пришел, вроде бы, случайно и теперь не отвертишься от меня».
                И саркастически добавил про себя:
                   «Суслик ты такой!» благо, что Петр не мог прочесть его мысли, но Григорий сразу же спохватился и мысленно произнес:
                 «Ладно, извини. Никакой ты не суслик, а орел вылитый!», а потом, развеселившись в душе, добавил про себя:
                   «Да! Именно. Это звание тебе больше всего подходит. Такой ты орел хороший у нас, с какой стороны на тебя взгляд не кинь».
               Петр тем временем сказал:
                 «Вот сейчас, как раз, за столом и поговорим, да и выпьем, за одно, маленько. Ты же не против?».
               У Григория на лице появилось неопределенное выражение, как будто он не может чётко определиться со своей позицией по поводу заданного вопроса. Он помедлил и ответил неуверенно Петру:
                 «Ну если только немного».
             Тогда Петр не поленился еще и к ребенку, как к полноправному собеседнику, громогласно обратиться:
                 «Да, Алеша? Ты как? Посидим у нас?
             Тебе только выпивать еще рановато. С братом своим поиграешь. Вытащить его только надо из комнаты, а то он похоже там застрял».
                Леша не подвел сам себя в данной ситуации, не изменил себе – смолчал, только сильнее поджал губы, глядя исподлобья мимо Петра куда –то в пространство, и только чуть повел плечом – мол отстаньте от меня, не нуждаюсь я в ваших комментариях и разглагольствованиях – «Вот Вы тут всё говорите, говорите, а мне всё равно, я вас не слушаю и не буду с вами разговаривать, не надейтесь».           
               Забежавшая на минутку в гостиную Марина, глядя на Алешу, сказала Григорию:
                  «Парень какой серьезный у вас. Стоит такой весь серьёзный, пресерьезный, даже не улыбнется ни разу!». 
             В глазах Петра появились веселые огоньки, и он довольный сам собою, произнес, широко улыбаясь:
                 «Наверное знает такое, что мы не знаем и не хочет рассказывать. Да, Алеша?».
             Марина рассеянно выслушала тираду мужа, но по привычке машинально с ним согласилась и вслед за супругом произнесла:
                      «Наверное».
             Но размышляла она явно о чём-то о другом.  
               Потом Марина произнесла задумчиво:
                  «Молодец мальчишечка. Красавец какой стал!
    Вырос-то как, совсем большой уже. Бог мой, как время летит.
               А мы-то его видели, когда он совсем крошкой был, хороший такой, маленький!».
             Услышав последнее высказывание женщины, Алеша еле заметно засопел и насупился. Что-то, по всей видимости, в словах Марины ему не понравилось, но Марина этого не заметила.
              А Леша думал тем временем:
                  «Врете всё вы, какой я маленький, враки всё это. Я не какой-то там малыш; нет, я не малыш. Я уже большой, а обо плетут всякие басни, как о малявке какой-то сопливой.
                  Как будто я им карапуз какой-то в маленьких штанишках на смотрины явился! ».
             Григорий произнес:
             «Леше тогда, наверное, месяца четыре всего было».
          Леша с досадой подумал:
               «Ну вот и папаня туда же! Месяца четыре ему было!  
                  Уже с тех пор почти сто лет прошло! Я и не помню уже ничего. Сейчас-то я уже того – Ого-го! Вон взрослый какой, скоро в школу пойду, а они – всё: «Бу-бу-бу», да: «Бу-бу-бу!». Всё твердят обо мне, не успокоятся!».
            Марина продолжила:
                «Да, вы тогда нас на смотрины пригласили. Помню такой крошечный был, прямо как куколка, и глазки синие-синие были такие, такие замечательные! А сейчас вон какой орел вырос и глаза такие же красивые!»
               И невольно высказала те слова, которые больше всего ее волновали в данный момент:
                «Как время быстро бежит, не успеешь оглянуться, а дети уже такие большие стали!».
                Григорий на последнее патетическое и сокровенное высказывание Марины предпочел не отвечать, хотя язык у него чесался тоже выдать что-нибудь подобное, схожее с утверждением хозяйки.
             Он хотел согласиться с ней, чтобы поддакнуть и поддержать ее. Но он всё-таки сдержался и промолчал, так как посчитал такое высказывание не достойным мужчины, а сентиментальным и чисто женским.    
                Мальчик во время всех разглагольствований взрослых, немного наклонив голову, глядел безотрывно куда-то вниз и в сторону, и не желал реагировать на происходящие вокруг него события и слова, по крайней мере внешне. Он стоял неподвижно и только нос его издавал еле слышное равномерное сопение.
                                           Глава 36
                Петр, со стороны периодически наблюдавший за мальчиком, прекрасно разобрался в том, что ребенок находится «где-то далеко, сам в себе» и к тому же, как все дети, неловко себя чувствует среди незнакомых людей.
                Он подумал о том, что нужно бы помочь мальчонке немного освоиться в чужой обстановке.
                И тогда Петр, для того, чтобы как-то расшевелить, растормошить Алешу, в непринужденной манере так, как часто обращаются взрослые к несмышленым детям, достаточно громогласно обратился к ребенку:
                  «Как живешь, Леша? ...Как дела у тебя?
                      Чем занимаешься?».
               Мальчик, внезапно услышав обращенную напрямую к нему громкую речь незнакомого дяди, потихоньку проглотил скопившуюся слюну в горле, и попытался ответить, но все слова застряли в гортани, а потом Леша и вовсе растерялся, и впал в легкий ступор, не зная, что сказать.
              Петр после секундной паузы, не дождавшись ответа, продолжил, как ни в чем не бывало, свою речь:
                 «В садик-то ходишь или дома, всё больше, сидишь?
                      Родителям своим, наверное, покоя не даешь? Голова кругом у них от тебя, наверное, идет».
               У хозяина дома  в первые доли секунды, после его обращения к ребенку, создалось впечатление, что маленький гость вообще его не услышал или не понял обращенных к нему слов, так как его лицо осталось неподвижным, как маска, и только взгляд живых глаз мальчика на мгновение  сверкнул прямо в упор в его лицо; отыскал его глаза, встретился с ними; и ребенок бессознательно принял в один миг какое-то решение, в котором главенствующая роль принадлежала не сознанию, а интуитивным ощущениям, и тогда мгновенно взгляд Алеши ушел в сторону.  
               Со стороны этот жест мальчика можно было понять так:   
                «Ну всё! Я молчу, молчу, но скоро моя чаша терпения переполнится и выплеснется всем моим праведным гневом Вам прямо в личико! Тогда вы познаете все громы и молнии на вашу голову!
               И я не шучу! Раньше я шутковал маленечко, так малость придуривался, а сейчас нет! Точно нет!».
                Сразу же последовала молниеносная реакция ребенка, та которая, казалось бы, не должна была последовать - Алеша резко отвернулся от хозяина дома, сделал пару шажков к папе и застыл рядом с ним, ухватившись одной рукой за штанину отца и уткнувшись лицом в родного человека.
                Когда в глазах Петра застыла во всех подробностях картинка - как Алеша резко поворачивается к нему спиной, выражая этим всё свое негодование к нему, то он испытал некоторый шок. Петра сразу же переполнила душевная горечь и он знал, что эта горечь еще долгое время будет лежать тяжким бременем на его душе. Он мгновенно стал испытывать чувство вины перед ребенком, как будто он совершил какой-то плохой, дрянной поступок, не имеющий никакого оправдания.
                А Алеша, отвернувшийся от Петра, так и стоял прильнувший к своему папе, к своей опоре и защите. В этом общем защитном поле можно было раствориться, слиться с отцом и затеряться от некомфортного взаимодействия с незнакомыми людьми.