Он вернулся домой, в руках — портфель, в душе — сгусток тишины, которая ничего не требовала, просто была. Ключ повернулся в замке беззвучно, словно даже металл чувствовал усталость. Дверь отворилась мягко, без скрипа, без привычного щелчка — будто знала: шуметь сейчас не надо. Квартира встретила тишиной — не пустой, а с привкусом прошлого.
Всё было на своих местах — только не он. Он изменился, но не знал ещё — в чём именно. И потому шагал медленно, будто пробуя на прочность самого себя. Свет не включил. Не захотел. Тусклый отсвет фонаря ложился на пол, как лоскутное одеяло, и этого оказалось достаточно, чтобы не остаться в полной темноте. Пройдя вглубь квартиры, не раздеваясь, сел в кресло и замер — так, будто каждое движение могло спугнуть что-то важное: мысль, тень, память. Не было ни нужды думать, ни желания чувствовать. Всё звучало глухо и глубоко, как колокол под водой.
Он вспомнил про Нику. Не потому что сердце сжалось, и не потому что накатила тоска. Просто её не хватало — не как привычки, не как «близкого человека», а как взгляда, в котором он однажды, на мгновение, увидел себя настоящего. Того, кто не прятался за сарказмом, не строил стен, не взвешивал каждое слово, а просто был уязвимым и живым.
Феликс писал ей, но не звонил. Просто держал внутри её молчание — как держат осколок стекла, который не вытаскивают: потому что боятся — без него будет больнее. Телефон, взятый в руки автоматически, вырезал светом экрана его лицо из темноты — и впервые за долгое время оно не казалось чужим. Тот же лоб, те же глаза — но в них появилась тень — не усталости, а понимания. Он ничего не написал, ничего не проверил — просто отложил телефон и пошёл в спальню.
Коробка с пуговицами, как и прежде, стояла на тумбочке, будто ждала. Он открыл её, не думая, взял первую попавшуюся: простая, тёмная, с лёгким дефектом сбоку. И вдруг — сам не ожидая — позволил уголкам губ чуть дрогнуть. Не улыбка, но её подобие, намёк. Может, это не был триумф, и не финал, но, возможно, это было начало — слишком хрупкое, чтобы называть надеждой, но слишком живое, чтобы остаться незамеченным.
Лёг, не раздеваясь, не укрываясь — просто позволив телу раствориться в постели, будто в ней была защита, которую не нужно просить. Глаза закрылись сами собой. А тишина, наполнившая комнату, была не пустотой — дыханием чего-то большого.
И где-то, на краю сна, где реальность становится зыбкой, как воздух перед грозой, он уже чувствовал: комната снова приближается. Та самая, с зеркалами, с голосом, с новым страхом.
Глава 3
У страха много оттенков. Знать их все — невозможно, но можно научиться в них ориентироваться. Феликс вновь оказался в комнате, которая оставалась для него и ночным кошмаром, и единственной возможностью — взглянуть на себя со стороны. Мистика? Возможно. Но, похоже, в его жизни без неё уже никак.
Комната встретила его молчанием — Голос не появился.
— Эй... — произнёс он.
В ответ — тишина и шипение — тихое, монотонное, навязчивое. Феликс обернулся — но за спиной не было ничего. Шипение повторилось, опять — сзади, словно оно было везде: в воздухе, в стенах, в самом стекле.
Он уже знал: этой ночью откроется новое зеркало, пробудится новый страх. Но какой именно — оставалось только гадать.
Шипение нарастало, становилось всё отчётливее — и вдруг зеркало напротив будто вздрогнуло, как от прикосновения изнутри. Уже через мгновение Феликс увидел, как змея, раскрыв пасть, уставилась прямо на него, и будто выстрелом — выпустила струю яда, который, конечно, не достиг цели — его защищало стекло. Но он инстинктивно зажмурился и отпрянул в сторону.
Когда открыл глаза — было тихо, шипение исчезло, змея лежала, свернувшись кольцом, будто дремала, или ждала, а может — просто притворялась словно вовсе ничего не произошло.
— Что это за страх? — спросил Феликс тишину, даже не ожидая ответа: Голос сегодня его не приветствовал.
— А ты не догадываешься? — вдруг раздалось в ответ.
Он вздрогнул — в этой мерзкой тишине Голос прозвучал неожиданно, и в нём было что-то зловещее.
— Нет... пока не догадываюсь. Что символизирует змея? Что меня ждёт днём? Снова преодоление?
— Ты задаёшь слишком много вопросов. Хотя, по-моему, ответы лежат на поверхности. Ты их знаешь — просто не хочешь признать. Думай. Не забывай: я — это ты, твой внутренний мир, твои мысли. Ну же, давай…
— Ты не поможешь мне? Не покажешь сцены из прошлого, как в прошлую ночь?
В ответ — только глухой, ядовитый смех.
Феликс заговорил вслух — так было проще не потерять мысль.
Он подумал о лесах, тропах, рассказах — о гадюках и кобрах, что прячутся в траве и выползают на камни.
— Они обычно не сразу бросаются, — пробормотал он. — Или плюются ядом, если подойти слишком близко…
Феликс почти видел её: кольцо из плотной, гладкой кожи, сжатое в напряжённом молчании.
— Ты не туда смотришь, — отозвался голос. — Это не о поведении, не об укусах. Подумай. Что она символизирует?
И тут он вспомнил: пословицы, сказки… «Пригрел змею на груди», «Змея подколодная». Шипит за спиной, жалит в спину. Не опасность. Не яд. Здесь — о другом…
— Ну что же ты, — усмехнулся голос. — Змея — это предательство.
— Почему?
— Потому что она не бросается в лоб — она подбирается медленно, беззвучно. Ждёт, пока ты приблизишься, пока перестанешь бояться… и тогда — жалит. Предательство — как укус: ты не ждёшь, не боишься, ты доверяешь — а потом — удар в спину, без предупреждения. Быстро. Точно. Ты боишься не укуса, — сказал Голос. — Ты боишься, что впустишь. А потом — она укусит.
— Но с чем это связано в моей жизни?
— Ты вспомнишь, кто предавал тебя — и кого предавал ты.
— Я? Что за бред. Я никого не предавал...
— О, ты ошибаешься, очень ошибаешься. Подумай о своей семье, о том, где живёт обида, где затаилась боль… Новый день, я думаю, поможет тебе прочувствовать это по-настоящему. Если сможешь осознать — прекрасно. Если нет… что ж, мне тебя жаль. Но тебе ведь придётся жить с этим дальше.
Утро подкралось почти незаметно — тихо, осторожно, даже неожиданно. Феликс открыл глаза и огляделся: его спальня, его постель, его жизнь.
— Слава богу, не сон, — пробормотал он, откинул одеяло и сел.
За окном было раннее утро — ещё темно и дождь — настойчивый, будто гость, стучащийся в окна, просящийся в тепло.
Феликс задумался: что принесёт этот день после той безумной ночи? Казалось, сны не покинули его — остались внутри, как будто пересекли грань между мирами и теперь навсегда стали частью реальности. Откуда они пришли? Почему именно сейчас? Они вплетались в его прошлое, настоящее и что-то тревожное, похожее на будущее — и не давали покоя.
Сны будто пытались показать ему его жизнь со стороны. Но зачем? Почему теперь? К чему вообще всё это началось?
В голове кружились вопросы, как осенние листья в лужах — медленно, беспорядочно. Ответов не было.
Он прошёл на кухню и посмотрел на разгром, который так и не убрал.
— Надо заказать клининг, — пробормотал вслух. — И позвонить Нике, может, получится договориться, и она вернётся?
В тишине квартиры собственный голос прозвучал так же странно, как в его снах. Феликс даже прислушался — не отзовётся ли Голос, тот самый, что говорил с ним каждую ночь.
— Что за… — пробормотал Феликс вслух, поёжился. — Так недолго и с ума сойти…
Он подумал, что нужно выпить кофе — просто чтобы взбодриться, заставить себя поверить, будто этот день — не продолжение кошмара, а начало чего-то привычного. Кофе должен был помочь вернуться к жизни.
Взяв в руки телефон, увидел несколько пропущенных звонков — от матери, отца и… Роберта. Все они были сделаны утром, но он их не слышал. Мать звонила несколько раз, отец и брат — по одному. Открыл список сообщений, их было много — непрочитанных. Первое — от матери: без приветствия, без обычного поучительного тона.
«Роберт пропал. Срочно позвони».
Следом — второе:
«Феликс, Роберта нет. Я беспокоюсь. До отца не дозвонилась. Срочно перезвони». И сообщение от отца:
«Я в городе. Можем встретиться, если захочешь».
И, наконец — от Роберта. Феликс удивился: мать писала, что он пропал...
«Фел, мне нужно уехать на пару дней. Потом всё объясню. Если можешь — скажи матери, что я у тебя. Хотя ты, скорее всего, слишком честный… Но всё же».
Он перечитал сообщение дважды. Потом ещё раз — медленно, по словам. Что-то было не так. Текст выглядел как обычная отговорка, чувствовалась фальшь. Эта лёгкость, с которой брат пытался сгладить происходящее, эта внезапная просьба солгать — всё это пахло проблемой — настоящей и похоже не вчерашней.
Феликс выпрямился, подошёл к окну, глядя на дождь, и сжал телефон в руке. Роберт был импульсивным, вспыльчивым, упрямым, несдержанным — и немного наивным. Он вечно ввязывался не туда, куда нужно, лез в ситуации, из которых потом невозможно было выбраться без последствий. И в этот раз мог влипнуть во что угодно.
— Б…ть, Роберт. Мне только твоих проблем не хватало для полного счастья, — пробормотал он в пустоту, словно обращаясь к