- Божья благодать в каждой частице моего тела. И в той также, которую ты вскоре познаешь. И эта благодать перельется в тебя с моим семенем. И твоя божественная сущность станет еще крепче. И помни. В этом мире бог в каждом из нас, и во мне, и в тебе, и в том, что ты будешь получать от меня. Нет ни детей, ни семьи, ни отца с матерью, только это триединство: Бог, я и ты. Забудь обо всем, оставь всё суетное, нет ничего, кроме этого божественного триединства.
Старец много пил, хватал руками еду, громко чавкал, но удивительно, он нисколько не хмелел, только глаза его блестели все ярче. Она даже не решалась заглянуть ему в глаза.
Он усадил ее к себе на колени, мял ее груди, потом запустил руку под подол и через некоторое время она почувствовала между ног огонь. Она медленно покачивалась и стонала. Он вскочил и поволок ее за руку в соседнюю комнату, где у него была спальня с неприбранной кроватью. Одеяло наполовину сползло на пол. Одна подушка лежала в изголовье, другая сбоку. Княгиня уже была наслышана о его мужском достоинстве, но то, что она ощутила вскоре внутри себя, превзошло все ее ожидания. Казалось, что он наполнил собою всю ее. Он был неутомим и яростен. Она стонала всё громче, не боясь того, что за стеной ее могли слышать те, кто сидел за столом.
-
Вот как Жуковская описывает «салон» Распутина в конце 1915 года – все с теми же знакомыми лицами:
«За столом у кипящего самовара, который, кажется, вообще не сходит со стола… сидела размякшая Акилина в своем сером платье сестры милосердия (она работает в царском госпитале), а рядом с нею приютилась Муня, с кротким обожанием смотревшая на Распутина, притиснувшего меня в угол дивана. Позвонили. Муня пошла открывать… Пришла княгиня Шаховская – высокая полная брюнетка с медлительными движениями, ленивыми и манящими. Она была также в платье сестры милосердия, работала в госпитале Царского Села… „Так устала, только и думаю, как бы поспать, а к тебе, видишь, приехала “. – „Ну, смотри-ка у меня, – сказал Распутин. – Знаешь, как сладка, ух ты, моя лакомка…“ Он гладил ее по груди, залезая под воротник… Сжимая ее колено, он добавил, щурясь: „А знаешь… где дух?… Ты думаешь, он здесь? – он указал на сердце, – а он здесь! “ – и Распутин быстро и незаметно поднял и опустил подол ее платья… „Ох, трудно с вами!.. Смотри ты у меня, святоша, – он погрозился, – а то… задушу, вот те крест!“… „Я сейчас домой поеду, – кладя голову на плечо Распутина, сказала, ласкаясь, Шаховская. – Ванну возьму и спать “… „Отец, ну не сердись… – умильно просила Шаховская, подставляя лицо для поцелуя. – Ты ведь знаешь, отец! “– „Ну, ну, лакомка, – благодушно отозвался Распутин, тиская ее грудь. – Захотела…“ Это всегда меня удивляет в странном обиходе Распутина… Почему здесь все можно и ничего не стыдно?… Или здесь все по-иному? Конечно, нигде не увидишь того, что здесь, в этой пустой столовой… где… изнеженные аристократки… ждут ласк грязноватого пожилого мужика… ждут покорно очереди, не сердясь и не ревнуя…»
Описала Жуковская и крохотную комнатку с разбитым диваном:
«Кожа на диване вся истерлась, а спинка отломана и приставлена. „Ну садись, садись “. Распутин, обнимая, подпихивая и напирая сзади, налег на спинку дивана, и она отвалилась. Вырвавшись от него, я сказала, глядя на сломанный диван: „Нехорошо… хоть бы столяра, что ли, позвали“. Он всполошился. „Да она от этого самого развалилась, – забормотал он, поднимая одной рукой тяжелую спинку и ставя ее на место. – Это все сестрица из Симбирска… как только здесь ночует, так обязательно развалит… чистый леший…“».
Полиция продолжает описывать непрерывную охоту «отца Григория» за новыми женщинами: «03.11.15 года… Пришла неизвестная женщина, хлопочет о муже – прапорщике… Выйдя, начала рассказывать швейцарихе: „Распутин… мало слушал мою просьбу, стал хватать руками за лицо, потом за груди и говорит: „Поцелуй… я тебя полюбил“… потом написал какую-то записку и снова стал приставать… Этой записки не дал, сказал: „Приди завтра“.
В полицейских донесениях у «отказавшихся» есть имена. Но несчастные просительницы, согласившиеся «дать задаток», к сожалению, их не имеют.
Из показаний Белецкого: «Одна дама, чтобы вернуть мужа из ссылки, сначала отдала Распутину все деньги, но он потребовал большего… Она умоляла его не трогать ее. Но Распутин поставил ультиматум: или она исполнит его желание, и он попросит Государя о муже, или не показываться ему на глаза… И он, воспользовавшись ее нервным состоянием… овладел ею… и затем несколько раз приезжал к ней в гостиницу».
О таких же безвестных «дамах», у которых Распутин вырвал «задаток», рассказывает и Жуковская.
Однако отметим брезгливость, почти ненависть Распутина к тем безвестным женщинам, которые переспали с ним. И еще «Воспользовавшись ее нервным состоянием… овладел ею», – так Белецкий говорит об «одной даме» с ее же слов.
Имен этих женщин Белецкий опять же не указывает – по той причине, что и они, как правило, со странной стремительностью исчезали из квартиры на Гороховой.
16
Любила ли она этого высокого худого мужчину со скучными невыразительными глазами. Если бы ее спросили об этом, она бы с первого дня ответила: «Не любила и не смогла бы полюбить никогда». Да, он не вызывал в ней никаких чувств. Родители так хотели, чтобы она непременно вышла за него замуж и из дочки купцов захудалого рода стала княгиней Шаховской, а ее дети, их внуки были бы потомками знатного аристократического рода, предками которого числились не много не мало сами Рюриковичи. Сам князь был небогат и был рядовым инженером
и никакими особыми талантами, и достоинствами не блистал.
Но что ей княжеский титул? В свете таких, как она, считали выскочками, чем-то вроде мольеровских мещан во дворянстве. Принимали у себя, но сильно их не почитали.
Сколько сейчас таких развелось мещанок во дворянстве?
Что с того, что князь был небогат? Не это было его главным недостатком в ее глазах. Да и приданное ей досталось неплохое. Так что она могла ни в чем себе не отказывать. Она могла себе позволить и модные наряды, и дорогие рестораны. Но супруг смотрел на это как на мотовство, хотя ничего ей не запрещал. Князь был скучен. В ее девическом представлении будущий ее избранник – непременно витязь, герой, князь Гвидон, который сокрушает врагов налево и направо, и ничего на свете не боится. И жизнь рядом с ним – это сплошное приключение и сказка.
Князь пошел по гражданской линии и стал инженером. Фи! В инженеры шли дети попов, лавочников, крестьян-лапотников. Но князь – инженер – это же несочетаемые понятия. Это всё равно, что рыцарь с пастушеским бичом. Целыми днями он пропадал на своем заводе. Она даже ни разу не поинтересовалась, что это за завод. Все заводы были для нее на одно лицо. Длинные кирпичные здания с мутными грязными окнами, дымящими день и ночь трубами, где всё громыхает, скрежещет. И рабочие, худые, с закопченными лицами, узловатыми большими кистями рук. Вечером за ужином он непременно рассказывал ей про заводские дела, разные железные механизмы, наверно, считая, что ей это может быть интересно. Потом садился в кресло, долго читал газеты, комментировал новости. Она с трудом скрывала скуку.
Она не знала, чем занять себя. Стала брать уроки верховой езды. В ее представлении аристократы непременно должны ездить верхом. Он сказал, что это опасно в ее положении. Она была беременна. Тогда она стала ходить на курсы водителей авто. И скоро уже лихо гоняла по улицам, постоянно давя на клаксон и пугая прохожих. Но и это он объявил опасным и совершенно не женским занятием. Не женским и предосудительным оказалось ее посещение тира. Она быстро овладела различным оружием и метко поражала цели, что вызывало восторг у мужчин, наблюдавших за нею. Не предосудительным было сидение часами со спицами и клубками и визиты к многочисленной родне, которая оказалась такой же скучной, как и ее супруг.
Художественные вкусы его сформировались еще в прошлом веке. Он ходил исключительно на классическую музыку, желательно на французскую или итальянскую оперу. А всяких модернистов от искусства не признавал, записывая их всех скопом в бездарности.
Нового театра он тоже на дух не переносил. Горького называл плебеем, Куприна бездарным бытописателем аэропланы называл этажерками для самоубийц. Когда она предложила ему съездить во Францию в Ниццу, он удивленно посмотрел на нее, как будто она предлагала ему что-то непотребное. Подергал зачем-то кончик уса.
- Душечка! (Ее коробило, когда он называл ее душечкой). Ты в положении. Тебе надо беречься. И всякие дальние поездки не безопасны. Знаешь, в дороге может что угодно случиться. И плод может пострадать.
Он так и сказал «плод», как будто там внутри ее какой-то чан с яблоком или ананасом, который нужно всячески оберегать, не допуская треволнений, тряски, порывистых движений.
Она попыталась читать любовные романы. Но российские были глупы, а во французских много плотской страсти, о которой она, замужняя женщина, не имела представления. По ночам он время от времени исполнял свой супружеский долг с такой же ответственностью, как исполнял и гражданский долг. Может быть, все эти страсти выдумала романисты, а, может быть, и не выдумали. Но чтобы узнать об этом нужны мужчины-рыцари, Ланселоты, а не скучные гражданские инженеры, в душах которых не то, что огня, но и малейшей искорки не было.
Неожиданно в ней проснулся интерес к газетам и иллюстрированным журналам. В них она искала рассказы о героических личностях и с жадностью читала их. Как она завидовала этим людям, которые жили настоящей жизнью, испытывали сильные страсти. Это были путешественники к полюсу, покорители горных вершин, авиаторы, революционеры. Они не боялись опасности, презирали смерть. У них была яркая насыщенная жизнь. Да, они рискуют. Но как сказано у поэта: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю». Она хотела упоения. И чувствовала, что нынешнее обывательское существование не для нее.
Еще не