Ржавое Солнце Часть 1.

тщательно проверила с улицы, не пробивается ли наружу свет, не выдаст ли их эта каменная голова живых, затерявшихся в ее мертвых сводах, людей. Вернувшись, заперла тяжелую железную дверь на оба засова.
Строго-настрого приказала БОБу никуда не отлучаться от выхода и стрелять по всему, что движется. Робот проурчал что-то дежурное про коммунистов, про справедливый мир торговли и капитализма, и встал истуканом в проеме, словно стальной страж, охраняющий покой этого странного здания, то ли приюта, то ли кладбища. Оптический сенсор БОБа отбрасывал на стену тусклый, мертвенный отсвет.
Керосиновую лампу оставила зажжённой, чуть только свет притушила, до трепетного, болезненного огонька. Теперь он отбрасывал на стены неясные, пляшущие багровые тени. Они дышали, эти тени, в такт огоньку, и казалось, вот-вот оторвутся от стен и шагнут в центр комнаты.
Сид с Титькой не разговаривал из принципа. Между ними повисла не просто тишина, а нечто плотное и осязаемое, как свинцовая пелена, пропитанная взаимными упреками и невысказанной обидой. Собственно, и Титьке он как собеседник на фик был не нужен. Его молчание было лишь фоном для ее собственных мыслей, бурлящих, как химические отходы в заброшенной цистерне.
Так вот молча и улеглись спать по разным углам, словно два враждебных хищника, поделивших скудное укрытие. Сид — на своем нелюбимом матрасе, вонючем и неприятном на ощупь. Он ворочался, и старые пружины с тоскливым скрипом впивались в бок, словно кости тех, кто остался здесь навсегда.
А Титька — на ворохе ворованного тряпья, сбившемся в дальнем углу в неопрятное гнездо. Она свернулась калачиком, вжавшись в груду лохмотьев, пахнущих чужим потом, пылью и отголосками неведомых жизней. Ее дыхание было ровным, но слишком уж натянутым, словно тетива лука, готовая сорваться в любой миг. Два островка отчуждения в холодном море бункера, разделенные не расстоянием, а целой пропастью недоверия и усталости.
Сиду не спалось от злости и голода. Он ворочался сбоку на бок, то прислушиваясь к уличной тишине — той особой, звенящей тишине Пустоши, что была страшнее любого шума; то слушая Титькино противное сопение — ровное, мерное, будто работающий где-то вдали маленький моторчик, который бесил его своим спокойствием; то глядя на тусклый огонек лампы — этот жалкий, дрожащий островок света в океане подвального мрака, от которого по стенам и потолку ползли и извивались неуклюжие, пульсирующие существа.
Мысли его уже готовы были соскользнуть в привычное, убаюкивающее русло перечисления собственных несчастий, как вдруг снаружи, нарушая хрупкую иллюзию безопасности, раздались шаги. Не звонкие и не спешные, а глухие, отмеряющие секунды, медленные и осторожные, будто кто-то невидимый вышагивал по мокрому бетону. Сид замер, ожидая, что вот сейчас миниган БОБа злобно зарычит, разрывая ночь в клочья, и от звука шагов останется лишь эхо выстрелов. Но не тут-то было — БОБ молчал, будто оглох.
«Вот, скотина... уехал... ну будет ему покраска», — с горькой усмешкой подумал Сид и приподнялся на локтях, сердце заколотилось где-то около горла.
А шаги все кружили по двору, словно выписывая загадочную, невидимую спираль вокруг их убежища. Звук был странным, неестественным — обычно человек или зверь нен-нет да наступят на что-то шуршащее, а тут — лишь мерные, приглушенные удары, будто кто-то шагал по идеально гладкой поверхности, почти без эха, без жизни.
А может, это галлюцинации? Сид даже обрадовался этой мысли — голодные видения куда безопаснее реальной угрозы за стеной. С самого утра во рту не было ни крошки, чего только не привидится.
— Эй, БОБ,— прошептал он, уже не надеясь услышать ответ.
Но робот отозвался с готовностью, его голос прозвучал оглушительно громко в звенящей тишине:
— Что Вас беспокоит, сэр... Вам не спиться? Хотите, я спою вам колыбельную?
Краем глаза Сид заметил, что Титька уже не спит. А может, и не спала вовсе — во взгляде, которым она метнула в сторону окна, не было и тени сна. Она бесшумно поднялась на корточки, и в тишине зловеще звякнул ремень ее гладкоствола.
— Там кто-то ходит,— снова, чуть громче, прошипел Сид, чувствуя, как холодный пот стекает по виску.
— Никого нет, сэр... В радиусе пятисот метров ни одной враждебной формы жизни не обнаружено...— невозмутимо доложил БОБ.
И в этот момент шаги приблизились вплотную к занавешенному окну. Теперь к ним добавилось булькающее, утробное дыхание, хлюпающее жидкостью, будто дышал человек с проткнутыми легкими. И Сид с леденящей душу ясностью понял — это не галлюцинация. Это было здесь. По ту сторону стены.
Титька не успела даже поднять оружие, как Сид, движимый слепым, животным ужасом, выхватил пистолет и всадил пять пуль прямо в шевелящуюся от чьего-то дыхания рогожу. Грохот выстрелов, оглушительный и резкий, подпрыгнул от бетонного пола к ржавому потолку, оглашая бункер медным звоном. БОБ тревожно заворочал гусеницами.
Но утробное сопение не прекратилось. Существо за простреленной, дырявой мешковиной продолжало хлюпать жидкостью, будто пять свинцовых пуль были для него не более чем докучливыми мухами.
— Вот ты придурок,— сквозь зубы процедил Сид, лихорадочно перезаряжая магазин.
Он уже собрался было снова стрелять, но Титька резко остановила его, положив холодную, дрожащую ладонь на раскаленный ствол.
— Погоди,— ее голос был тихим и напряженным. — А может, это покойник?
От этого простого, но чудовищного предположения у Сида волосы зашевелились не только на голове, но и везде, где только росли. Он тысячу раз слыхал байки у костра про ходячих мертвецов, но столкнуться с этим вот так, лицом к лицу, вживую... только сейчас. Титька взяла лампу и медленно, как заклинательница змей, поднесла ее к окну. Тень за мешковиной дрогнула и отступила. Шаги, все такие же мерные и неспешные, стали удаляться.
И тут, нарушая отступившее на мгновение напряжение, с оглушительным лязгом распахнулась дверь клетки. Послышался неразборчивый, захлебывающийся шепот слепого рейдера, а потом он заорал — нечеловеческим, полным первобытного ужаса криком, от которого с потолка на Сида шлепнулся кусок отсыревшей штукатурки. А Титька, кто бы мог подумать, инстинктивно рванулась к нему и спряталась за спину, вцепившись пальцами в его майку.
Этот крик наконец-то достиг слуховых датчиков БОБа.
— Сэр, этого коммуниста что-то беспокоит... — раздался его металлический, бесстрастный голос. — Наверное, ему что-то приснилось?
Грохот выстрелов, казалось, все еще висел в воздухе, смешавшись с эхом дикого крика Штыря и оседая на кожу мельчайшей известковой пылью. Воцарившаяся тишина была обманчива и тяжела, как предгрозовое небо. Она была наполнена вопросом, который висел в спертом, пороховом воздухе, жгучим и невысказанным. Сид все еще не опускал пистолет, его ствол, как маятник, указывал на рваную тень за простреленной мешковиной, что колыхалась, словно в неестественном, собственном дыхании.
— БОБ, — голос Сида прозвучал сипло и приглушенно, будто в бункере стало нечем дышать. — Скажи честно... Могут они... ну, покойники... ожить?
Робот, неподвижный истукан у двери, издал короткий щелкающий звук, вентилятор процессора загудел в рваном ритме:
— Сэр, с биологической точки зрения, это невозможно. После прекращения функций центральной нервной системы и остановки сердца, реанимация организма исключена. Мифы о «ходячих мертвецах» являются суеверием, порожденным, вероятно, наблюдением за редкими формами мутагенных вирусов, вызывающих кататоническое состояние, схожее с...
— Да замолчи ты!— резко, почти яростно оборвал его Сид, нервно дернув плечом. — Ты чего в них понимаешь… в покойниках? Им на твое мнение, с ихней-то колокольни, вообще плевать!
— Биохимические процессы остановлены, сэр…
— Плевать они хотели на твои процессы… вот скажи ты можешь увидеть покойника?
— В моих протоколах это не предусмотрено, сэр…
Сид почувствовал, как за его спиной Титька замерла, вжавшись в его спину. Ее пальцы впились в его локоть, так что он чувствовал не дерзкую рейдершу, а испуганного ребенка, ищущего защиты в темноте. Не сводя горящих от напряжения глаз с таинственной завесы, Сид спросил глухим, сдавленным шепотом:
— Испугалась?
Тишина затянулась, став звенящей и неестественной.
— Нет, — прозвучал сзади резкий, вызывающий голос. — Нисколечко.
Но ее тело было красноречивее слов. Она не отодвигалась, а, наоборот, прижималась к его спине всем телом, и он чувствовал мелкую, частую дрожь, бегущую по ее рукам. В ее голосе сквозило упрямство, но оно было хрупким, как первый лед, готовый треснуть под тяжестью непроизнесенного ужаса.
«Врет», — пронеслось в голове у Сида. — «Боится. Как и я».
И он понимал причину. Эта девчонка, для которой пуля была аргументом, а жестокость — азбукой, столкнулась с чем-то, что не укладывалось в ее картину мира. Она знала с десяток способов отправить человека в небытие — быстро, медленно, с болью или без. Но что делать с тем, кто, казалось, уже побывал по ту сторону и вот теперь вернулся, влекомый непостижимой волей?..
Среди рейдеров, у костров, сложенных из обломков былого мира, эти истории передавались шепотом, словно священная тайна. О шагах, от которых в жилах стынет кровь, о пулях, проходящих навылет, не причиняя вреда, о тихом, булькающем шепоте из темноты.
Разум, закаленный в горниле Пустоши, нашептывал, что это просто ещё одна тварь, еще одно уродливое порождение Радиации — мутант с гнилыми легкими и пустым взглядом. Но древний, первобытный страх, дремлющий в подкорке каждого выжившего, поднимал свою уродливую голову и шептал другое. И в этой давящей тишине, под пристальным взглядом дырявой рогожи, его шепот был куда убедительнее голоса логики.
И пока леденящий холодок страха медленно полз по его позвоночнику, в голове застряла одна-единственная, навязчивая мысль, от которой не было спасения.
А что, если все же покойник?
Глава 4. Альянс и Мудила.
«Чем красивее фасад — тем грязнее подвал. Без причины улыбается только смерть»
— Мысль Мисс Ти после посещения Альянса.

I
Бессонная ночь, наполненная леденящим душу ужасом, наконец отступила, уступив место пасмурному и серому рассвету. После того, как таинственные шаги за стенами бункера смолкли, ни Сид, ни Титька не сомкнули глаз. Они просидели в напряжённой тишине, прислушиваясь к каждому шороху, пока за занавешенными мешковиной окнами не начал пробиваться первый утренний свет.
С первыми лучами солнца, не столько освещающими, сколько обнажающими ущербность мира, Титька, до костей пропитанная ночным страхом, подкралась к выходу из бункера. Пальцы, затекшие от того, что всю ночь не разжимали гладкоствол, впились в холодный металл с новой силой. Она не шла — вытекала из сумрака бункера, прижавшись к косяку, каждый нерв натянут, как тетива.
Двор встретил ее гнетущей, неестественной тишиной, будто сама Пустошь затаила дыхание в ожидании развязки. Осмотрелась, готовая в случае опасности тут же захлопнуть дверь и спрятаться в глубине бункера. Никого. Только мелкий рассыпчатый дождь.
БОБ стоял на том же самом месте, где его оставили вчера. Мокрый, лоснящийся от стекающей воды.
— Доброе утро мисс Ти,— громко пророкотал робот. Его