Ржавое Солнце Часть 1.

раскатистый голос эхом полыхнул по ближайшим кустам.
Титька прижала указательный к губам — тише ты…
Боб с недоумением помигал оранжевым датчиком.
Титька покосилась в сторону клетки. Дверь была распахнута настежь. Внутри, неестественно скрючившись, лежал Штырь. Он был то ли мертв, то ли без сознания, она так и не решилась проверить у рейдера пульс. Прикасаться к человеку, укушенному неизвестной субстанцией, было выше её сил.
Его тело выглядело обмякшим, а на шее, чуть выше грязного воротника, зияли два аккуратных, почти что хирургических прокола, из которых сочилась тёмная, почти чёрная кровь, уже успевшая загустеть и запечься по краям.
Опираясь на самодельный костыль, приковылял Сид.
Титька молча показала ему на восковое лицо Штыря. Холодок, не успев отступить за ночь, с новой силой пробежал по его спине. «Покойник...» — пронеслось в голове, и теперь это было не просто страшилкой у костра. Что-то приходило ночью. Что-то, для кого пули, не более чем докучливые мухи. Что-то, что оставило им это молчаливое послание.
Следов борьбы вокруг не было — и в этом заключалась самая чудовищная нелепость. Ни комков грязи на пороге клетки, ни сломанных прутьев, ни капель крови, ведущих прочь. Так, будто дверь открылась сама собой по велению незримой руки, и рейдера укусила ночная пустота. Но самое безумие крылось в земле подле клетки — густая, рыхлая пыль, вязкая после ночной влаги, была чиста и нетронута. Ни одного отпечатка. Ни сапога, ни когтя, ни голой ступни. Шаги, сотрясавшие ночь, не оставили на земле ни малейшей памяти о себе, словно их источник парил в сантиметре от почвы или был соткан из одного лишь мрака и звука. Реальность дала трещину, и сквозь неё сочился леденящий душу абсурд.
Мысль оставаться в «Оливии» ещё одну ночь показалась им обоим равноценной самоубийству.
— Сэр, мисс Ти! — внезапно огласил утреннюю тишину голос БОБа. — Биометрическое сканирование показывает, что этот коммунист жив. Показатели жизнедеятельности нестабильны, однако я фиксирую повышенную активность в коре головного мозга. Вероятность симуляции составляет 67,3%. Рекомендую проявить бдительность.
Сид с опаской покосился на бездыханное тело Штыря с точечными ранами на шее. «Притворяется что ли? — пронеслось в сознании Сида, и он вздрогнул, — Мертвые не притворяются... Они просто ждут, когда ты отвернешься, чтобы снова открыть глаза и вцепится тебе в глотку».
Титька потеребила спусковой крючок гладкоствола, дострелить бы этого гада, но выстрел может привлечь кого-нибудь ненужного. А перерезать горло ножом, на всякий случай, она забоялась — нужно заходить в клетку, прикасаться к телу… бр-р-р. Она поежилась.
Тем временем, пасмурный, сонный рассвет пробивался сквозь низкие, тяжелые тучи, окрашивая местность в грязно-серые тона. После недели удушающего зноя, когда солнце пекло, как раскалённый утюг, небо наконец затянуло свинцовыми занавесками. Ветер, резкий и влажный, бросал перед собой редкие, скупые капли дождя, будто Пустошь отряхивала их с потрёпанного плаща.
Дождь, не настоящий, а так, насмешка, лишь слегка накрапывал, оставляя на сером бетоне станции жалкие мокрые пятна, которые тут же исчезали.
Завтракать не стали, какой тут завтрак — никакой кусок в горло не полезет.
Титька, забравшись на деревянный ящик, сидела на корточках перед БОБом. Её пальцы, чёрные от масла и пороховой гари, с усилием прочищали закопчённый механизм минигана. Она тщательно удаляла прилипшие кусочки плоти и волос, оставшиеся после того, как робот за сутки до этого раздробил головы троим рейдерам. Она работала молча, сжав губы, лишь изредка смахивая капли пота с грязного лба. Её движения были резкими, почти яростными — так она пыталась загнать поглубже воспоминания о прошлой ночи.
Сид сидел у стены, подняв голову и грустно уставившись в небо. Нога болела пуще прежнего, как будто боль специально ждала этого утра, чтобы показать Сиду, где болотники зимуют. Выражение его лица говорило яснее слов — он уже пожалел, что родился на этот свет. Лучше бы его утопили в ближайшем карьере, чем такие мучения.
Мысль о предстоящем пути сжимала виски тугим, болезненным обручем. Дорога на этих самодельных волокушах, которые БОБ в своем механическом рвении таскал с упрямством бешеного брамина, сулила не просто дискомфорт — она грозила стать долгой, изматывающей пыткой, где каждый булыжник под гусеницами отзовется в его теле новым приступом пронзающей боли.
Но оставаться здесь, в этом проклятом месте, пропитанном смрадом смерти и шагов из ниоткуда, было ещё страшнее. Время здесь превращалось в ожидание. Ожидание того, что с наступлением темноты глухие, мерные шаги снова раздадутся за дверью, а может, на этот раз — прямо возле собственной шеи. И тогда простая, понятная ярость выстрелов окажется такой же бесполезной, как и в прошлую ночь. Нет, только не это.
— Ты с ним обращаешься, как с хрустальной вазой,— хмуро заметил Сид, наблюдая, как Титька аккуратно поправляет патроны в магазине.
Титька даже не подняла головы:
— Он не должен заглохнуть в самый ответственный момент. Если миниган Боба заклинит... — Титька повернула к Сиду грязный чумазый нос, — то врач тебе не понадобится.
Перед самым выездом, когда Сид только-только нашел более-менее удобную позу на волокушах, Титька бросила ему на живот два рюкзака с припасами и вернула его десятимиллиметровый:
— На-ка возьми... если что... застрелишься.
«Ночью за спиной моей тряслась, а сейчас вон какая бойкая… — Сид сердито разложил рюкзаки по бокам волокуш. — нога заживет… припомню я тебе».
БОБ почтительно скрипнул:
— Мисс Ти, я готов к марш-броску! Вероятность встречи с враждебными элементами — 37,8%.
— Поехали, — скомандовала мисс Ти, и БОБ лязгнув гусеницами выехал за ворота Оливии.
Сид в последний раз посмотрел в сторону ржавой клетки с открытой дверью. Помер рейдер или нет? Какая разница? В любом случае Пустошь сама позаботится о нём.
II
Мир перевернулся с ног на голову. В прямом смысле.
Сид лежал на волокушах, и все, что он видел — это серое небо, густые комья облаков, да верхушки мертвых деревьев, качающихся на ветру. Их голые, сухие ветви тянулись к тучам, будто скрюченные пальцы гуля, просившие каплю настоящего дождя, а не эту жалкую морось.
Каждый камень, каждая кочка отзывалась в его теле тупой болью. Волокуши скрипели, подпрыгивали и норовили перевернуться на каждом повороте. БОБ тащил эту адскую конструкцию с непоколебимым упорством, будто вез не покалеченного человека, а мешок с самым дешёвым дерьмом.
— Черт бы тебя побрал...— ворчал Сид, в очередной раз вцепляясь в борта, чтобы не вылететь.
В редкие моменты, когда Боб тащил носилки наиболее ровно, Сид вертел головой наслаждаясь видами.
Вот стая ворон кружит над чем-то в кустах — наверняка там валяется какая-нибудь падаль.
Вот вдали, за холмом, торчит каркас довоенной вышки — как рукоять ножа в пузе.
А вот из-за поворота вылезает мраморный карьер — огромная серая яма, заполненная мутной водой.
— Эй, Боб, — крикнул Сид, — а как эта канава называлась раньше?
— Карьер Тикет, сэр!— тут же отозвался робот. — до войны здесь добывали мрамор.
Титька резко подняла руку, сжимая кулак — сигнал остановиться. БОБ замер мгновенно, будто врос в землю. Сид, подпрыгнув на волокушах от внезапного торможения, едва сдерживая проклятия.
Из-за кустов центроцвета открывалось странное зрелище.
На берегу затопленного карьера стоял мужчина в потрепанной шапке-ушанке и размахивал руками, указывая на мутную воду. Перед ним, по колено в воде, топтался другой — рослый, но с выражением лица, говорящим, что мысль — редкий гость в его голове.
— Что за хрень?— прошептал Сид, приподнимаясь на волокушах.
БОБ наклонил корпус, его сенсоры едва слышно зажужжали:
— Сэр, мистер в меховом головном уборе предлагает другому мистеру финансовую компенсацию за погружение в водоем и манипуляции с запорной арматурой. Стандартные трудовые отношения.
— Ты это называешь трудовыми отношениями? — едко усмехнулся Сид, — Это называется — «стать обедом для болотников».
Действительно, вода в карьере была мутной, с маслянистым блеском. Темнота посередине намекала, что там глубоко. А главное – ни один нормальный человек не полезет в незнакомый водоем без крайней нужды.
Но простофиля, похоже, был не из нормальных.
Он нырнул, с размаху подняв фонтан брызг. Через десять секунд вынырнул, отчаянно хватая ртом воздух.
— Ты глубже ныряй!— донеслось от «ушанки».
Титька, присев на корточки, вдруг скорчила рожицу — надула щеки, выпучила глаза, потом с громким «Ф-ф-ф-у-ух!» выпустила воздух, размахивая руками, как тот несчастный ныряльщик.
Сид сжал губы, пытаясь подавить подкатывающий комок смеха, из его носа с характерным сопением вырвался предательский короткий звук. А потом, не выдержав, весело засмеялся – глупо, неожиданно для самого себя.
Титька повернулась к нему, все еще корча гримасы, и вдруг— совсем по-детски — показала язык. В этот момент, с каплями дождя в ресницах и грязным лицом, она показалась Сиду... очень милой.
— Вот идиот,— сказала Титька в сторону ныряльщика, когда он в пятый раз исчез под водой. — Пойдемте, не хочу видеть, как это недоразумение утонет.
БОБ послушно двинулся вперед, обходя карьер стороной. Сид еще раз оглянулся — «ушанка» что-то яростно кричал, размахивая руками, а его «работник» стоял перед ним, дрожа от холода и бессмысленности своего существования.
«Пустошь не меняется, — философски подумал Сид. — Всегдаумные пытаются выжить за счет дураков».
Титька двигалась впереди, её тело было подано чуть вперёд, словно антенна, улавливающая малейшие вибрации опасности. Гладкоствол в её руках был не просто оружием — он стал продолжением её взгляда, который методично, с профессиональной холодностью, прочёсывал каждый куст, каждый завал из веток, каждый излом рельефа.
Титька фильтровала мир через сито собственного инстинкта самосохранения, где шорох за поваленным деревом был важнее слов, а испуганная птица могла значить куда больше, чем любое предупреждение. Это была не паранойя, а язык, на котором Пустошь вела свои единственно честные диалоги.
Сид украдкой смотрел на ее спину, на влажные от дождя волосы, тонкую шею. И хмурился. Ему стало казаться, что Титька какая-то особенная что ли.
Дорога извивалась серой лентой, вросшей в тело медленно оживающей земли. Двести лет назад здесь проезжали машины, несясь в будущее, которое так и не наступило. Теперь асфальт, вздутый корнями кривых деревьев, напоминал окаменевшие внутренности забытого гиганта. По обе стороны, в желтеющем полумраке леса, стояли старые одноэтажные дома — их облупившаяся краска была похожа на старую кожу, сброшенную змеёй-временем.
Сквозь проваленные крыши тянулись к свету молодые прутья клёнов, а из окон, когда-то хранивших уют семейных очагов, теперь свисали лианы плюща, словно похоронные гирлянды. Лес медленно и терпеливо пожирал следы цивилизации, превращая гордыню былой империи в удобрение для новой, равнодушной и вечной жизни.
БОБ уверенно тащил волокуши по разбитому покрытию дороги, обходя провалы и трещины, видимо уже научившись по вздохам и охам Сида выбирать наиболее приличную дорогу.