спросонья бывало мягким и покладистым, позволяя смотреть на себя спокойно, не роняя слёз и не обжигая роговицы. Но, взлетя, как на чемпионский пьедестал, в зенит небесной сферы, светило становилось высокомерно-строгим, озабоченным одной целью — вылить из себя как можно больше жаркого, испепеляющего огня, но, всё же, ещё и животворного и созидательного!
Птичьи концерты закончились, и лишь самые упорные или глупые продолжали посвистывать и почирикивать. Но и они уже поняли всю тщетность своих потуг и поочерёдно затихали, прячась от жарких лучей в тени кустов и скворечников.
Из густых зарослей малинника с трудом выбрался упитанный серо-полосатый кот. На его усатой мордочке расцветало само удовольствие. Ещё бы, он всю ночь охотился на глупых мышей, и теперь едва волочил набитое ими пузо. Он осторожно ступал по ещё местами росистой траве широкими лапами, кончики которых были белы, словно на них кто-то любезно натянул модные носочки. Подойдя к яблоньке, кот нежно потёрся об её ствол своею хитрющей мордочкой, а потом повернулся к нему задом и, подняв высоко хвостище, мелко затрясся, окропляя пограничный столб своих владений личной меткой.
Глупый воробьишка, погнавшись за мотыльком, не приметил грозного охотника и плюхнулся на землю прямо перед его мордой. Но кот сегодня был сыт и благодушен. Он лишь устало зевнул и протёр белым носочком правой лапки полусонную рожу. Воробьишка вдруг увидел ужасные зубищи и когтищи прямо перед своим клювом и, мгновенно позабыв о вкусной добыче, изо всех сил замолотил маленькими крылышками по тёплому, ароматному воздуху. Кот даже отвернулся от воздушного потока, рождённого ретивым пернатым, и помотал головой, словно осуждая того за неуважение к старшим. А через минуту он уже важно ступал, направляясь к своему дому, где его, возможно, ожидало жирное молоко. Возможно не потому, что хозяева его были жадными или экономными, а потому лишь, что сам кот не считал себя существом, привязанным к домашнему очагу, и любил путешествовать днями, а то и неделями, считая это подлинной свободой и счастьем!
Июльский день обещал быть жарким и тихим, именно таким, каким и должны быть дни макушки лета. Как жаль, что таких дней становится всё меньше и меньше, и приходится довольствоваться пасмурной сыростью, а то и вовсе осенней грустной промозглостью!..
I
Ванда, проводив Ангелину, глубоко вздохнула и устало присела на диван. Но, отдохнув всего пару минут, колдунья встрепенулась:
— Что ж это я расселась! Ведь скоро они начнут возвращаться! Это там, у них, будут течь века и ползти тысячелетия, а здесь промчат лишь часы!
Ванда вскочила на ноги и поспешила к дверям. Но остановилась, задумчиво глядя на дверную ручку, будто на ней появился какой-то замысловатый и таинственный узор:
— А куда я помчалась? Ведь нужно как-то подготовится к их возвращению. Вернее, подготовить всё для них. Уж коли я вмешалась в такие непростые дела, требуется довести их до конца! Чёрт знает этого пиита, а вдруг он не изменится даже во времени и вернётся таким же принципиальным оболтусом! Да и вернётся ли?
Ванда снова устроилась на диванчике:
— Конечно, можно было бы попытаться узнать всё, что произойдёт там с ними, но это такая трата сил, что я постарею сразу лет на двадцать! Нет, этого мне не хочется! Тем более что Роман мне не светит, и, стало быть, нужно думать о том, что есть ещё на свете мужики, которым я не смогу не понравиться!
К своему удивлению, её совсем не огорчило то, что Роман окончательно вывернулся из её тенет, правда, не таких уж и прочных. Теперь колдунью занимали иные мысли. Ей нестерпимо хотелось всё сделать так, чтобы юная Ангелина обрела своё счастье, чтобы слёзы горечи больше не скатывались с её милых глаз!
— Ох, кажется, я старею, становясь сентиментальной бабой, — невесело усмехнулась Ванда. — А может, это всего-лишь тоска по обычному материнству?! Я как-то раньше мало об этом думала, считая, что для колдуньи дети — непозволительная роскошь. Да и то, ведь о них столько нужно заботиться, что заниматься своими главными делами не будет ни сил, ни времени! А ведь как это здорово — детский смех, топот ножек, — Ванда улыбнулась нежно, — пелёнки, ночное недосыпание… — улыбка потеряла нежность. — Впрочем, ничего особенного! Да и успеется!
Да, видимо Ванде не так-то уж и нравилась роль нежной матери, и всё это была лишь временная зависть к жизням чужим, наполненным обыденными бытовыми радостями. От инстинктов уйти не так просто, потому колдунья и ощущала в себе порою потребность выплеснуть накопившиеся в ней чувства на кого-то.
И так ли уж нужен был ей и Роман? Ведь, заполучив его, она не перестала бы быть тем, кем создал её Всевышний! И очень незавидная жизнь получилась бы у спутника её! Сама Ванда это осознавала, но ведь было и ещё одно — чувство уязвлённой гордыни! Он же сам её отринул, вежливо, но всё-таки отмахнувшись от её чувств, как от докучливого комара! Но появилась Ангелина, и Ванде она понравилась даже вопреки желанию, чем и изменила глупую ситуацию.
Не смейтесь, ведь это и точно была ситуация глупая! Она вроде бы его и любит, но как бы и не очень. Но чувство гордыни не позволяет отказаться от притязаний! Да и он тоже не может так вот взять, да и заявить: отстань ты от меня, женщина! Короче, Ангелина пришлась всем ко двору. Роману — безусловно! Ванде — конечно, ведь она её вывела из этого щекотливого положения без потери уважения к самой себе! И потому-то Ангелина так понравилась прекрасной колдунье! Да ещё всколыхнула в ней материнские чувства, глубоко упрятываемые на донышке души практичной, но и не лишённой всё же нежности!
Ванда решительно тряхнула головою, и волосы чёрной полноводной рекой перетекли с груди на плечи, прикрыв их шёлковой шалью. Красавица вновь поднялась с дивана и, шагнув к двери, резко её распахнула. Но не успела сделать и шага. В дом, высоко подняв хвост, важно вошёл кот. Он ничуть не испугался Ванду, явно быв с нею знакомым.
— А, явился, гулёна! — женщина церемонно поклонилась. — Ну, где промышлял? С кем дрался, Кот?
Кот промолчал, хотя, судя по выражению его наглых глаз, он всё понял.
Этот кот был собственностью Романа, хотя сказать о нём, что он чья-то собственность, было опрометчиво. Более всего здесь подходило такое положение: кот жил сам по себе, но иногда, по неведомым никому причинам, он появлялся в доме поэта. Где он пропадал дни, недели и даже месяцы, оставалось тайной. Но, впрочем, Романа, да и самого кота, такой расклад очень устраивал, и они относились друг к другу по-спартански — не плача и не огорчаясь при встречах и разлуках.
Роман долго не мог придумать имя своему питомцу. Ведь для того, чтобы это сделать, нужно внимательно следить за животным, примечая его повадки и особенности, а маленьким Роман его не видел, потому что тот пришёл к нему так же, как и Ангелина — в полном своём расцвете и непонятно, откуда! И тогда поэт решил не утруждать себя правильностью подбора имени, и звал кота… Котом! А тому, судя по всему, было явно по барабану, как его кличут, лишь бы давали поесть, да не трогали, когда он, натрудив себя в поисках приключений, грелся сном и теплом печки.
— Нагулялся!? — Ванда пошарила в холодильнике и выудила пакет с молоком.
Кот с удовольствием прильнул к вкусной жидкости, и его розовый язычок заработал, как лопасть турбины небольшой гидроэлектростанции.
— Так, один явился, скоро явится и другой! А что, если приготовить баньку? Вот это будет для них самым нужным! Примчат из дальних скитаний, обнимутся, нацелуются и в баньку! Вернее, сначала отмоются, отчистятся, а потом уж пусть и к целованьям приступают!
Ванда проводила взглядом Кота, который, нахлебавшись молока под завязку, попытался запрыгнуть на диван. Это ему удалось, но лишь со второй попытки.
— А вдруг всё-таки они не вернутся? Или вернутся, но друг другу чужими?!
Тёмная морщинка прочертила на гладком лбу колдуньи суровую линию:
— Да нет, не может этого быть! Правда ведь, Кот?!
Полосатый скиталец почесал лапой изорванное в боях ухо и утвердительно мяукнул, явно нисколько не сомневаясь в самом благополучном исходе предстоящего события!
Через полчаса из тоненькой, закопчённой трубы старенькой баньки заструился синий дымок. Берёзовые дрова весело перекидывались друг с другом яркими язычками пламени, иногда незлобно шипя, словно сытая, ленивая змея на солнечном пригорке, когда ей кто-то помешает.
В глубоком колодце натужно кряхтел насос, гоня по резиновым шлангам чистейшую воду, чтобы она, напитавшаяся земною силой, нагрелась и смыла с тел влюблённых пыль тысячелетий и последние крупинки отчуждённости, мешающие им соединиться.
А Ванда стояла на пороге баньки и, приложив ладонь к глазам, всматривалась вдаль, словно вот-вот должны были появиться скитальцы, ставшие для неё такими близкими и желанными! Глаза её щурились и наполнялись слезами то ли от яркого солнышка, то ли от дыма, выползающего из баньки…
II
— Да, здесь ничего не изменилось, словно и не прошло пять тысячелетий! — Ангелина даже вздрогнула, когда представила это.
Она прошла в комнату Романа. Там всё было так же, как и в день её ухода.
— Интересно, а какой сегодня… день, год?
Девушка вышла в другую комнату, чтобы включить телевизор и узнать нынешнюю дату, но неожиданно увидела на диване серого, в чёрную полоску кота. Он уверенно устроился на самой середине ложа и делал вид, что спит. Но один глаз его был немного приоткрыт, явно наблюдая за незнакомкой. И Ангелина это приметила:
— А это ещё что за сокровище?!
Кот немного опешил от такого вопроса и проворчал в душе своей:
«Я-то понятно кто, а вот ты что за фифочка?!»
— Господи, так ты же, наверное, Кот! Мне же Роман про тебя рассказывал! Только вот так и не пришлось увидеть тебя. Да, видно, охоч ты до свободы! Весь в хозяина!
Ангелина подошла к дивану и, бесцеремонно обхватив кота мягкими руками, прижала его к своей груди. Кот, поначалу решивший показать свой норов и вцепиться наглой девчонке в лицо когтями, быстро передумал. Он почувствовал такую нежную теплоту, исходившую от сильного, упругого тела, что невольно расслабился и довольно замурлыкал.
— Киска моя! — приговаривала девушка, поглаживая разорванные в смертельных битвах уши животинки. — Киска! Какой же ты ласковый, мягонький! А Роман говорил, что ты никого не любишь, а только ешь, спишь, да шляешься днями и ночами! Да он просто тебя не любит, этот эгоист! Он вообще никого не любит!
Ангелина загрустила было, но тут же решительно выкинула из своей головки скверные мысли:
— Нет, хватит лить слёзки! Больше мне плакать незачем. Скоро он будет здесь, и я точно знаю, что он мне скажет! Ой, киска, — вдруг спохватилась она, — ты же наверняка голодный!
Кот едва не кивнул, желая подтвердить данный факт, справедливо полагая, что три часа без еды — это почти голод, но девушка уже ловко наливала молоко в его мисочку.
— Пей, лапочка, пей! Гляди-ка, какой ты худенький…
Но кот был худым разве что с точки зрения мясника, и Ангелина это
