хихикали на бакенбарды, за спи¬ной торчал Ноздрев, и чудилось, что он бормочет мне:
- Ежели бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве!
Так что я не выдержал и сам хихикнул. Успех был потрясаю¬щий, феноме-нальный. Ни до, ни после я не слыхал по своему адре¬су такого грохота всплесков. А дальше пошло crescendo... Когда в инсценировке Сальери отравил Моцарта — театр выразил свое удо¬воль¬ствие по этому поводу одобрительным хохотом и громовыми криками: «Bis!!!»
Крысиным ходом я бежал из театра и видел смутно, как дебошир в поэзии летел с записной книжкой в редакцию...
Так я и знал!.. На столбе газета, а в ней на четвертой полосе:
Опять Пушкин.
Столичные литераторы, укрывшиеся в местном подотделе искусств, сделали новую объективную по-пытку развратить публику, преподнеся ей своего кумира Пушкина. Мало того, что они позволили себе изо-бразить этого кумира в виде по¬мещика-крепостника (каким, положим, он и был) с бакенбардами...
И т. д.
Господи! Господи! Дай так, чтобы дебошир умер. Ведь болеют же кругом сыпня¬ком. Почему же не может заболеть он? Ведь этот кретин подведет меня под арест!..
О, чертова напудренная кукла Изо!
Кончено. Все кончено!.. Вечера запретили...
...Идет жуткая осень. Хлещет косой дождь. Ума не приложу, что ж мы будем есть? Что есть-то мы будем?!
X. ПОРТЯНКА И ЧЕРНАЯ МЫШЬ
Голодный, поздним вечером, иду в темноте по лужам. Все зако¬лочено. На ногах об¬рывки носков и рваные ботинки. Неба нет. Вме¬сто него висит огромная портянка. От¬чаянием я пьян. И бормочу:
Александр Пушкин. Lumen coeli. Sancta rosa. И как гром его угроза.
Я с ума схожу, что ли?! Тень от фонаря побежала. Знаю: моя тень. Но она в ци¬линдре. На голове у меня кепка. Цилиндр мой я с голодухи на базар снес. Купили добрые люди и парашу из него сделали. Но сердце и мозг не понесу на базар, хоть издохну. Над го¬ловой портянка, в сердце — черная мышь.
Напомню что Булгаков здесь приводит маленький отрывок из стихотворения Пуш¬кина: «Жил на свете рыцарь бедный». Напомню этот фрагмент :
……………………………………………………
Полон чистою любовью,
Верен сладостной мечте,
А. М. D. своею кровью
Начертал он на щите.
И в пустынях Палестины,
Между тем как по скалам
Мчались в битву паладины,
Именуя громко дам, -
Lumen coelum, sancta rosа!
Восклицал он, дик и рьян,
И как гром его угроза
Поражала мусульман.
…………………………………………………………
Lumen coelum, sancta rosа! – Свет небес, святая роза(лат.)
7. Само имя Воланд взято из поэмы Гёте, где оно упоминается лишь однажды и в русских переводах обычно опускается. Так называет себя Мефистофель в сцене Вальпургиевой ночи, требуя от нечисти дать себе дорогу: «Дворянин Воланд идёт!». В комментарии пе¬реводчик следующим образом разъяснил немецкую фразу “Junker Voland kommt”:
«Юнкер значит знатная особа (дворянин), а Воланд было одно из имён чёрта. Основное слово “Faland” (что значило обманщик, лукавый) употреблялось уже старинными писа¬телями в смысле чёрта». В английском языке, кстати, та же картина. В просторечном Чёрт - Cheat, что также переводится как «обман»
Однако, как известно, это лишь одно из возможных имён Дьявола. Гораздо большее распостранение имеют такие имена как Люцифер, Велиал, Вельзевул, Астарот, Ваал, а из более поздних – Мефистофель. Почему М. А. Булгаков выбрал именно это, сравнительно малоизвестное? Выясним, любопытства ради, насколько применимо к А. С. Пушкину указанное имя?
Начнём с широко известного письма его Геккерену от 25 января 1837 года. Привожу отрывок:
«Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-ви¬димому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы гово¬рили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните моего сына».
Любопытно, что пушкинисты никак не комментируют этот отрывок, хотя о гомосек¬суализме отца и его незаконного «сына» ими было сказано очень много и с большим удовольствием. Отчего?
Дело в том, что у пушкинистов нет и никогда не было никаких других под-твержде¬ний пушкинских обвинений Дантеса по поводу столь серьёзного вене-рического заболе¬вания. Как раз наоборот, в последние 2 десятилетия были вскрыты такие факты, кото¬рые, мягко говоря, ставят это пушкинское обвинение под большое сомнение.
В частности стало достоверно известно, что Екатерина Гончарова родила своего пер¬вого ребёнка Матильду – Евгению в середине апреля 1837 года, а это означает, что она забеременела от Дантеса примерно в середине июля 1836 года. Если учесть, что Дантес был болен сифилисом в ноябре, то это означает, с высокой вероятностью заразил свою будущую жену ещё в октябре, когда она была на третьем месяце беременности. Что можно сказать по поводу этого? Даже сейчас, в наше время, когда наша медицина нахо¬дится во всеоружии самых мощных лекарств и антибиотиков, полученных в самое не¬давнее время, лучшее, что могут посоветовать врачи девушке, заболевшей сифилисом на третьем месяце беременности – это по возможности избавиться от этого ребёнка. Да, они легко могут вылечить и будущую мать и её ребёнка за три, за две и даже за одну неделю, но увы, они уже никак не могут избавить плод от тех необратимых изменений, которые вызваны этой болезнью в этот самый ответственный период его созревания. На что же было рассчитывать Екатерине, в 1837 году, когда ещё вообще не существовало никаких антибиотиков, и когда сифилис не умели лечить, а лишь «подлечивали»? А между тем не известно, чтобы её дочь, Матильда - Евгения жаловалась на здоровье, в 24 года она бла¬гополучно вышла замуж за бригадного генерала и прожила счастливую жизнь. Во вся¬ком случае на картине, где художик изобразил её с сёстрами, она выглядит вполне здо¬ровым, жизнерадостным ребёнком. Она умерла в 1893 году в возрасте 56 лет, пережив одну из своих младших сестёр – Леонию Шарлотту на 5 лет.
В другой раз Пушкин обманул чиновников, ведущих следствие по поводу авторства антихристианской поэмы «Гаврилиада». Вкратце хроника событий такова:
3.. 5-го августа 1828 года Пушкин является на первый вызов к военному ген.-губ. П. В. Голенищеву-Кутузову. Поэту предъявляют вопросы Временной верховной комиссии, записанные в постановлении по делу о поэме «Гаврилиада».
Пушкин пишет ответы в подготовленном вопроснике по делу о поэме «Гав-рилиада»: «В присутствии С.-Петербургского Военного Генерал-губернатора, Титулярный Совет¬ник Александр Пушкин, быв спрашиван по изложенным ниже вопросам показал:
1. Вами ли писана поэма, известная под названием «Гаврилиада»? - Не мною.
2. В котором году сию поэму вы написали? – В первый раз видел я Гаврилиаду в Ли¬цее в 15-м или 16-м году и переписал её; не помню, куда дел её – но с тех пор не видал.
3. Имеете ли вы и ныне у себя экземпляр этой поэмы? – Если таковой находится, то представьте его. – Не имею.
10-го класса Александр Пушкин.
17 августа 1828 года. Секретное отношение главнокомандующего в столице гр. П. А. Толстого ген.-губ. П. В. Голенищеву-Кутузову. Поручено вновь допросить Пушкина с целью узнать, кто же автор «Гаврилиады», и указать ему, «что открытия сочинителя оной уничтожит всякое сомнение, происходящее от того, что сиё сочинение ходит по ру¬кам под именем Пушкина».
19 августа 1828 года. Пушкин на допросе в канцелярии военного генерал-губернатора П. В. Голенищева-Кутузова; пишет ответы на поставленные ему вопросы об авторстве «Гаврилиады»:
1828 года, августа 19-го, нижеподписавшийся X – го класса Александр Пушкин, вследствии высочайшего повеления, объявленного Г. Главнокомандующим в С.- Петер¬бурге и Кронштадте, быв вызван к Петербургскому Военному Генерал - Губернатору, спрашиван, от кого именно получил поэму под заглавием Гаврилиады. Рукопись ходила между офицерами Гусарского полку, но от кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Мой же список сжёг я вероятно в 20-м году. Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религией. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение столь жалкое и постыдное.
10-го класса Александр Пушкин.
Однако, это ещё не всё. В черновом варианте ответа Пушкин приписывает авторство поэмы «Гаврилиада» покойному поэту Кн. Дм. Горчакову.
Рукопись ходила между юнкерами Гус. Полку, но никак не запомню от кого именно я достал оную [Знаю только что её приписывали покойному поэту Кн. Дм. Горчакову].
Осмеливаюсь заметить…Список [ оный] сей я сжёг в 20-м году – но [помню, что никому не давал] [ его]
Осмеливаюсь заметить, что ни в одном из моих сочинений [нет] даже и в тех, в коих, я раскаиваюсь – не видно ни направления к безверию ни кощунства над религией – Тем прискорбнее для меня мнение приписывающее мне в [нынешнем возрасте] настоя¬щих летах и обстоятельствах, произведение столь жалкое и постыдное.
21 августа 1828 года. Донесение Временной верховной комиссии по делу о «Гаври¬лиаде» (черновик): «Комиссия не могла по предмету известной поэмы «Гаврилиады» найти Митькова виновным, ибо доказано, что он не читал её своим людям и не внушал им неверия. Главная виновность заключается тут в сочинителе сей Богохульной руко¬писи. Комиссия старается найти оного. Пушкин письменно объявил, что Поэма сия не им написана.
Однако ложь продолжается, после того как Пушкин обманул верховную комиссию, да собственно и самого царя Николая I, он весьма правдоподобно продолжает лгать сво¬ему другу князю П. А. Вяземскому, сваливая всю вину на покойного Горчакова:
Письмо к князю П. А. Вяземскому от 1 сентября 1828 г. (отрывок).
Мне навязалась [новая п< ...>] на шею преглупая шутка. До прав. дошла наконец Гавриилиада; приписывают ее мне; донесли на меня, и я вероятно отвечу за чужие проказы, если кн. Дм. Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами.
Однако развязка неотвратима надвигалась, так как желание царя отыскать и наказать автора сей Богохульной поэмы было непреклонным.
2 октября 1828 года. Пушкин в третий раз является по вызову к главноко-мандую¬щему гр. П. А. Толстому, который показывает поэту резолюцию царя, привезённую из Варны. На донесении Верховной комиссии царь написал:
«Гр. Толстому призвать Пушкина к себе и сказать ему моим именем, что зная лично Пушкина я его слову верю. Но желаю, чтобы он мог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем».
Обращаясь к Пушкину, граф Толстой сказал: «чтобы он, видя такое к себе благорас¬положение Его Величества, не отговаривался от объявления истины»
Очевидно, настал такой момент, что лгать далее уже больше нет никакого смысла.
2 октября 1828 года. Пушкин пишет царю:
Будучи вопрошаем Правительством, я не почитал себя обязанным признаться в ша¬лости, столь же постыдной, сколь и преступной. – Но теперь, вопрошаемый прямо от лица
