одному из мужчин, —здесь два раба сидели, продавали их. Вы не видели?
— Я — нет, я недавно подошел, но мне рассказывал один из тех, кто находился здесь.
— А остальные тоже сами ничего не видели? — решил уточнить Мигуэль.
— Нет, мы — одна компания, а тот, что нам рассказывал, уже ушел. Точнее, он сам также не видел. Ему до этого рассказали.
— Пусть говорит, может, они где-то рядом, чего время терять, — буркнул Грегори.
— Так что произошло? — спросил Мигуэль.
— Говорят, — начал мужчина, — пленников в рабство решили купить сразу два человека: сенатор, я не запомнил его имя, и знатная дама.
— А как сенатор выглядел?
— Так я ж его не видел. Да и мне все эти сенаторы на одно лицо. Если б то кузнец был или скорняк, а то болтун, я таких не запоминаю.
— Мигуэль, намекни ему, что меня его мнение относительно членов законодательного органа мало интересует, — передал мысль Грегори.
— Грегори, членов какого органа?
— Того, которым думать надо.
— А-а, — сказал ученому стражник, а вслух произнес: — ты головой думай, а не тем, что у тебя ниже пояса, рассказывай живей, нам рабы эти нужны.
— Раз нужны, так сам ищи, а не оскорбляй.
— Извини, их увозят, и мы можем их навечно потерять.
— Велика потеря, пойди, других рабов купи. Раба легче купить, чем прокормить. А мою жену, так вдвое дороже, чем любого раба содержать. У меня лошадь меньше овса ест, чем жена сыра.
А сыр-то, ты знаешь, на дороге не валяется. А пятеро спиногрызов? Ого, сосут все соки, да еще теща.
— Мигуэль, намекни, что пусть хоть про бабушку свою не рассказывает.
— Понимаю, так кто купил их? — задал вопрос охранник.
— Да, говорят, баба эта, богатейка, их купила. Ага, слышали, она сказала, что убьет их, шкуру снимет на абажур под горшок с горящим маслом. Понимаешь? Кожа у них белая, свет хорошо пропускать будет. Во дела, брат, пошли. Мало ей земли и золота, так кожу уже подавай.
— Это может быть правдой? — спросил Грегори.
— Я про такое слышал, но так поступали иногда южные варвары.
— А у нас говорили, что десимские изверги в войну такое вытворяли, — подумал доступно для Мигуэля эласт. — Только брехня все это. Ты спроси, как дамочку зовут.
— Зовут ее как? — спросил Мигуэль.
— А, — обратился он к своим друзьям, — кто эта патрицианка?
— А по мне так все одно, — ответил один.
— Ее имя не запомнил, но вот домен ее мужа — Дукс, легат Луций Дукс.
— Мигуэль, у меня первое имя Дукс ассоциируется только с одной женщиной. Ну, это не важно, это в другой жизни.
— А кто она?
— Журналистка.
— А журналистка что обозначает?
— Обозначает профессию, — ответил ученый.
— Не слышал я о такой профессии.
— Мигуэль, это одна из древнейших профессий. И поверь, она — в этом деле настоящий специалист. Очень умная женщина, головой работает лучше любого мужика.
— А я всегда считал, что в самой древней профессии трудиться надо другой частью тела. Видишь, а у вас, эластов, распутные женщины это головой делают. Теперь я понял, чем эласт от человека отличается. Только как? Поведай.
— Журналистика — это другая древняя профессия, там не продажные женщины работают, — попытался объяснить Грегори.
— Понял. Журналисты не продажные эласты. Среди них нет продажных. Они все честные, — охранник докапывался до истины.
— Ну, не совсем. Журналисты делятся на честных и нечестных, смотря кто и с какой стороны подходит.
— Подхожу спереди — честная журналистка, подкрадываюсь сзади — продажная и развратная. Я понял. В журналистике тоже блуда хватает, но за большие деньги. То есть журналистка одним делает приятно, а другим больно. Так что именно она делает? — не унимался Мигуэль.
— Писец императорский! — выругался Грегори. — Как я тебе объясню?
— А, журналистка — писец? Так бы и говорил. Журналистка — человек, который пишет, — сделал открытие стражник.
— Молодец, сам додумался. Ее имя — Ками.
— Чего стоишь, как каменный идол. Губами шевелишь. Помолиться решил. То гнал меня, мол, рассказывай, а сам уснул стоя, — мужчина у клети прервал диалог Грегори и Мигуэля.
— Она — Ками Дукс? Я вспомнил, — вышел из оцепенения Мигуэль.
— Да, да, точно. Камилла Дукс, — сказал один из приятелей.
— Ты ее знаешь? — спросил Грегори.
— Не знаю и ни разу не видел.
— Послушать, так она у вас известная личность, — сказал ученый.
— У нас известных много, а Орис с предместьями вмещает около миллиона людей. Но о начальнике легиона Луции Дуксе я слышал, его виллу мы найдем.
XVIII
Карета двигалась очень быстро по мощеной улице, а на прямых участках увеличивала скорость, отчего тряска внутри экипажа усиливалась. Правая нога Андрея была короткой цепью скована с левой ногой Саши. Руки при этом у обоих оставались свободными. Управляющий Аппия Руфуса сидел на лавке напротив, кучер располагался вне кабины. Теоретически совершить побег представлялось реальным. Но зачем, если управляющий вел себя миролюбиво, открыл одну из плетеных корзин, извлек оттуда три хлебные лепешки и глиняную миску с печеным мясом, напоминающим по вкусу телятину. Угостил пленников. При этом сам ел ту же пищу, что и они. Для этих двух рабов, в теперешнем их положении, обед был просто великолепен.
Карета подкатила к окраине невольничьего рынка. Управляющий вышел первым. Затем помог паре рабов спрыгнуть с подножки на землю, проговорив: «Давайте, гребите своими бледными ногами вперед». А спрыгнуть представлялось довольно сложно, учитывая цепи на ногах и полные желудки мяса. Втроем они подошли к перекупщику рабов.
— Как дела, дружище? — обратился управляющий к нему.
— Покупаем, продаем, меняем, принимаем в подарок, —и сделал кивок головой в знак приветствия.
— Ты задаром взять и не думай, мне Аппий велел продать, просит сто пятьдесят песет.
— Нет, за такую цену раба можно продать только в конце и в начале дня, когда никто больше не продает, а невольник нужен позарез. Иди, ищи других дураков. Мне их еще с прибылью потом толкануть надо, — выразил полное безразличие к сделке торговец живым товаром.
— Я за пару прошу полтора золотых.
— Можно думать и торговаться.
— Это последняя цена, — отрезал управляющий.
— Товар-то хоть здоровый? — скривился перекупщик.
— Товар то, что надо. На этих готах землю пахать можно.
— Ну, не знаю…— Так узнавай шустрей, а то я к тебе, по старой памяти, первому подошел предложить. Времени нет ползать по рынку. Знаю, до захода солнца двести за обоих возьмешь.
Работорговец еще картинно обошел вокруг пары невольников, поцокал языком, а потом попросил пленников открыть рот.
Они не поняли ни его слов, ни его жестов. Тогда он открыл свой беззубый рот и попросил их проделать ту же процедуру. Андрей изобразил оскал сразу, а Саша произвел ту же процедуру нехотя.
— Уговорил, — ответил перекупщик, — сто тридцать за двоих.
— Я что, в театр пришел тут с тобой шутить? — возмутился управляющий.
— Хорошо, хорошо, по рукам, — согласился работорговец.
— С тебя сто пятьдесят серебром и кварта эля, — улыбнулся управляющий Аппия, — за то, что от долгой болтовни с тобой в горле пересохло.
— Конечно!
— Да, еще момент. Сенатор просил их продать вдвоем одному хозяину, не разбивать пару.
— Ты уже это сделал.
— И отдать в хорошие руки.
— Дружище, разве эти руки злые? — перекупщик показал свои ладони.
С Андрея и Саши сняли общую цепь и вместо нее наградили индивидуальными средствами защиты от побега. На нижнюю часть голени закрепили железные браслеты, соединенные меж собой цепью, чтобы невольнику было невозможно бежать.
На запястьях заклепали такие же пластины, которые соединялись одна с другой цепью. Отливка металла кандалов была примитивной, толщина звеньев цепи различна, поверхность вся в «ракушнике». В местах соприкосновения одного звена с другим материал сверкал на солнце, что говорило о частом использовании данных аксессуаров. С противоположной стороны проступала обильная ржавчина, что, в свою очередь, свидетельствовало о низком качестве металла. Та же картина просматривалась и с браслетами, которые довольно плотно были прижаты к кости, создавали неудобства при ходьбе и движении руками.
Изнутри они блестели, отполированные человеческой кожей.
А снаружи мелкие кусочки той же кожи присохли при помощи бурой крови к ржавчине такого же цвета. Для современного европейца такое зрелище отвратительно, так как оно наводило на мысль, что последний владелец кандалов не убирал части своей плоти с этого предмета. Это могло быть следствием как немощи данного раба, так и привычки находиться длительное время в скотском состоянии.
Двух новых невольников скупщик рабов подвел к группе таких же горемык, сидевших на песке под навесом из широких сушеных листьев. Большинство из них сидели молча. Лишь малая часть отрывочно переговаривалась друг с другом. Завели свой разговор и Саша с Андреем.
— Как я понимаю, добрый дяденька покормил нас досыта и продал менее доброму.
— А тот хочет перепродать нас еще черт знает кому.
— Угу. Прощай, столичная жизнь, бары, казино, рестораны, ночные дискотеки. Едем поднимать по распределению народное хозяйство в провинции.
— Откуда такие данные, Шумахер? Секретарша из деканата по секрету ночью рассказала?
— А тут и секретаршу елозить не надо всю ночь, и так понятно.
— Средний балл у нас не ахти какой или волосатой руки нет, чтобы пристроила на теплое место?
— Челентано, ты где сейчас находишься?
— На базаре, где людей продают, — огрызнулся Саша. — Чего тут непонятного? Чего ты, Шумахер, умничаешь? Вот наша кучка рабов сидит. Через пятьдесят метров другая чуть побольше.
А вон там какой-то торговец-жлоб держит пять человек без навеса под палящим солнцем — экономит, значит. Там, видишь, чейто окоченелый труп лежит. Мухи вокруг него летают. Не дожил, бедолага, до своего рабства. Умер свободным. А вот эти — купцы, явно рабов себе присматривают, ходят по рынку. Дураку понятно. А ты, блин, из себя такого аналитика строишь. Тошнит. Нашел время и место.
— Ладно, ладно, не обижайся. Покупатели все эти по-разному одеты и отличаются друг от друга антропологически.
— Чем отличаются?
— Ну, мордой лица, — более точно добавил Андрей.
— А-а-а, — протянул Саша.
— Отсюда вывод — они приперлись сюда за живым товаром со всей империи.
— Как со всей России на Черкизовский рынок или Лужники за шмотьем.
— Значит, назад туда же и уедут вместе с нами, — сказал Андрей.
— Тогда это больше похоже не на распределение после института, а на тюремный этап, — заключил Саша.
— Тебе видней, у тебя половина знакомых пересидела, — подколол его друг.
— Теперь и ты, Шумахер, попаришься. Хотя тюрьма и рабство — разные понятия.
— А в чем разница? — спросил Андрей. — Там неволя и здесь неволя.
— В наших тюрьмах законы есть, гласные и негласные. За тобой как-никак государство наблюдает. А у раба и защитник, и судья один — его хозяин. Захочет, так убьет тебя, покалечит или продаст. Кому жаловаться? На зоне ты имеешь конкретный срок, а раб — это пожизненно.
— Может и здесь УДП есть?
— Да не УДП, а УДО, придурок, — поправил его Саша. — Условно-досрочное освобождение, а не условно-досрочный побег.
— Во-во, или амнистия.
— Не знаю, не читал я про императорскую амнистию. Разве только для своих личных
